Из воспоминаний бывшей фрейлины княгини Софьи Александровны Мадатовой (урожд. Саблуковой) (перевод с французского)
Я чувствую постоянно угрызения совести и не перестаю сожалеть о том, что по сие время (1873 г.) не собралась передать бумаге все, что могло бы напомнить мне покойную императрицу Елизавету Алексеевну. Я имела счастье находиться при особе государыни императрицы Елизаветы Алексеевны последних восемь лет ее жизни и за все это время сохранила лишь воспоминание о ее милостях.
Я была назначена к ней во фрейлины по предложению императора Александра (Павловича), следовательно, воспоминания мои могут относиться лишь к последним годам жизни императрицы.
Всем известно, что государыня была привезена в Петербурга с двумя ее сестрами, матерью их, маркграфиней Баденской (Амалией), и что императрица Екатерина (Алексеевна) избрала в супруги великому князю Александру Павловичу 13-тилетнюю принцессу Елизавету Алексеевну, которая очаровала ее с первого раза.
Замечательная красота, в соединении с грациозной, изящной осанкой, любезный характер и природный ум делали ее достойной великого князя, обладавшим такими же качествами в соединении с отличным воспитанием. Эта молодая, интересная чета возбуждала всеобщий восторг. Насколько мне известно, Елизавета Алексеевна получила хорошее образование, занималась изучением языков и много и с пользой читала.
Эта государыня соединяла в себе редкие качества ума и сердца; ее кроткий, любезный характер очаровывал всех, кто имел счастье приблизиться в ее особе. Своим приятным, симпатичным голосом она могла обезоружить всякого, явившегося в ней с жалобой или с каким-нибудь объяснением.
Врожденная грация, о которой рассказывают все видевшие ее при приезде ее в Россию, и стройный стан делали ее подобной нимфе. Много говорили в свое время об известных играх (jeo de barres jeu de barres?), устраивавшихся в Царском Селе императрицей Екатериной, на которых юная великая княгиня восхищала всех присутствующих, бегая с легкостью и грацией мотылька.
Елизавета Алексеевна обладала восхитительным голосом и брала уроки пения; она имела также особенную охоту к языкам, пользовалась уроками лучших преподавателей, и знание языков делало ей доступным все изящное в области науки и словесности.
Она, как я сказала уже выше, имела особенный дар рассказывать, поэтому император Александр говаривал, что, не имея времени много читать по причине государственных дел, он обязан императрице сведениями обо всем, что выходило в свет любопытного, - супруга рассказывала ему о прочитанном во время обеда.
Вкусы императрицы были до крайности просты, она никогда не требовала даже самых пустяшных вещей для убранства своих комнат, даже не приказывала никогда приносить цветы и растения; однако, надобно заметить, что это делалось ею отнюдь не из равнодушия к этим предметам, а единственно из желания никого не беспокоить. Она любила посидеть в Петергофе на камне, на морском берегу, глядя на суетню рыбаков.
Любимейшими ее удовольствиями были морское купанье и верховая езда; государыня говаривала, что, увлекшись ими, она в состоянии забыть все горести жизни. Когда, будучи пожалована, по предложению императора, во фрейлины к ее особе, я представлялась ей, то она встретила меня словами: "Прошу вас об одном, будьте чистосердечны". За то же я обожала ее и, со своей стороны, пользовалась милостями императрицы и благоволением государя до самого отъезда моего после свадьбы из Царского Села в Грузию.
Весною, не помню хорошенько какого именно года, двор переехал на Каменный остров, a вскоре затем и в Царское Село, откуда государь Александр Павлович приезжал на Каменный вместе с императрицей каждую неделю, на двое или трое суток для занятий с министрами.
Когда в 1818 году государь отправился на конгресс в Ахен (здесь С. А. Мадатова ошиблась, ошибочно написав "1821 год и Лайбахский конгресс", спасибо Т.), то императрица выехала вслед за ним, чтобы навестить тем временем свое семейство в Карлсруэ. Она останавливалась на трое суток в Дармштадте у сестры своей, великой герцогини (Вильгемины); престарелый герцог, страстный любитель музыки, угостил нас оперой своего сочинения и сам дирижировал на репетиции.
Из Дармштадта мы отправились в Веймар, где нас приняла очаровательная великая княгиня Мария Павловна и ее супруг (здесь Карл Фридрих Саксен-Веймар-Эйзенахский). Тут я познакомилась с Гёте (Иоганн Вольфганг фон), который в это время был уже довольно стар и весь поглощен чтением библии; он же руководил воспитанием обеих молодых принцесс (Марии и Августы), дочерей владетельного великого герцога.
Из Веймара императрица Елизавета отправилась в Мюнхен к сестре своей (Каролина), супруге короля Максимилиана. У них было шесть прелестных дочерей, и все они сделали впоследствии весьма блестящие партии, так одна была королевой прусской (Елизавета), другая - королевой саксонской (Амалия), третья - императрицей бразильской (Амелия Лейхтенбергская). У баварского короля была еще одна дочь (Августа) от первого брака, в замужестве за принцем Евгением Богарне.
Из Мюнхена мы отправились прямо в Карлсруэ, где императрица поместилась в доме матери своей, маркграфини. Отец ее, владетельный герцог, был в то время болен и находился в Бадене, куда императрица ездила навещать его; осенью того же года он скончался в Карлсруэ и мы присутствовали при его погребении.
Императрица проводила время в семействе своей матери, а сестра ее, королева шведская (Фредерика), замечательная красавица, жила в это время в Карлсруэ, но также провела несколько месяцев в Брухзальском замке, резиденции маркграфини, где мы провели все время виноградного сбора.
Здесь же посетила императрицу Елизавету Алексеевну и вдовствующая государыня Мария Фёдоровна, ездившая за границу для свидания с августейшими своими дочерьми. Королева Вюртембергская Екатерина Павловна также приезжала в Брухзаль и взяла с нашей императрицы слово посетить ее в Штутгарте на обратном пути в Россию.
По окончании конференций в Ахене, весь Баден и мы все были осчастливлены прибытием императора Александра Павловича. Радость и восторг были всеобщие. Пробыв здесь несколько дней, наш обожаемый монарх уехал и императрица, простившись с родными, также двинулась в путь с намерением отдать визит королеве Вюртембергской (Екатерине Павловне).
Каково же мы были поражены, когда при въезде в город узнали, что королева скончалась скоропостижно от удара (1819). Императрица не могла въехать в город, оставалось продолжать наш путь. Потеря королевы для края была ужасна; до сих пор память о ее благодеяниях жива в признательных сердцах.
По возвращении в Петербург, императрица Елизавета Алексеевна стала вести прежний образ жизни, заботилась как всегда о своих "бедных" и об учебных заведениях, основанных на ее средства, в которых преподавание пошло так хорошо, что теперь их можно сравнить с самыми старинными заведениями.
Государыня отличалась замечательною самоотверженностью, так например, она постоянно отказывалась брать миллион дохода, который получают императрицы, довольствуясь 200 тыс., которые ассигнуются великим княгиням. Все 25 лет император уговаривал ее брать эти деньги, но она всегда отвечала, что "Россия имеет много других расходов" и брала на туалет, приличный ее сану, всего 5 тыс. в треть, что составляло 15 тыс. в год.
Все остальное издерживалось ею исключительно на дела благотворительности в России и на учреждение воспитательных заведений, как-то: Дома Трудолюбия (ныне Елизаветинский институт), Патриотического института, основанного для сирот воинов, убитых в отечественную кампанию.
Шесть месяцев в году императрица Елизавета Алексеевна проводила за городом. Около 1824 года здоровье императрицы заметно ухудшилось; она стала часто прихварывать; тогда император приказывал обыкновенно вносить в ее комнату свой рабочий стол и просиживал с ней часов по пяти в день.
Во время пребывания в Царском Селе, государь с государыней обедали обыкновенно на колоннаде. На большие обеды, даваемые довольно часто, приглашались, по очереди, служащие "золотой роты" (?) с их женами, жившими "в китайской деревне". В обыкновенные дни, когда не бывало гостей, государь с государыней обедали вдвоем, также на колоннаде, а прислуживавший им гоф -фурьер являлся только по звонку.
Император любил слушать, когда императрица разговаривала; он высказал однажды одной даме, что для него составляет истинное удовольствие слушать, как императрица рассказывает что либо прочитанное ею. Она обладала удивительным даром слова.
Императрица никуда не выезжала, посещая лишь одну вдовствующую государыню Марию Фёдоровну; летом же, когда государь отправлялся путешествовать, императрица Елизавета жила в совершенном уединении. Однажды ей вздумалось покататься в окрестностях Царского Села; она заранее радовалась этой поездке, но, поговорив со шталмейстером, отказалась от удовольствия, говоря: - Это сопряжено с затруднениями.
Ее самоотвержение проявлялось решительно во всем, касавшемся ее лично. Она никогда не обнаруживала неудовольствия, если что выходило не по ней, напротив, настроение духа всегда было ровное. Приятный звук ее голоса мог очаровать самого равнодушного человека, а ее симпатичный взгляд располагал в ее пользу самых холодных людей.
В 1824 году я вышла замуж (здесь за Валериана Григорьевича Мадатова), свадьба моя была первая, венчанная в церкви Царскосельского дворца. Две недели спустя мы уехали в Тифлис, а оттуда в имение моего мужа в Карабас. Тут я имела счастье получить письмо от императрицы, в ответ на мое, в котором она описывала насколько здоровье ее пострадало от наводнения (7 ноября 1824 года).
Здоровье императрицы, требовавшее переселение в более теплый климат, начало внушать опасение. Доктора предписывали поездку в Италию, но государыня и тут, как во всех делах, касавшихся ее лично, выказала свое самоотвержение, выразив желание, чтобы для нее не сорили деньгами за границею, и вместо Италии избрала Таганрог. Император отправился туда несколькими неделями ранее, чтобы приготовить для нее помещение.
Для высочайших посетителей был нанят небольшой, скромный домик. Император с особенной заботливостью хлопотал о том, чтобы устроить его как можно удобнее для августейшей больной. В этом уединенном уголку нечего было и думать о роскоши; император старался подыскать лишь сколько-нибудь удобную мебель.
Говорят, будто он расставлял собственными руками каждый стул, каждый стол, и старался придумать, что могло бы быть приятным для нее.
По прибытии императрицы, царственные супруги не расставались, гуляли вместе. Но несчастная поездка императора в Крым, где он простудился при посещении монастыря св. Георгия, превратила вскоре эту мирную жизнь, это добровольное изгнание из света!
Доктор Виллие (Яков Васильевич) и генерал Дибич (Иван Иванович), сопровождавшие императора, вместо того, чтобы дать ему потогонного (от слова "пропотеть"), принудили его выпить три стакана пунша, что и вызвало горячку. Виллие из упрямства не хотел посоветоваться с местными врачами, более знакомыми с климатом страны; ни один из них не был допущен в больному, не смотря на их желание спасти жизнь обожаемого монарха.
В этом случае следовало прописать десятки гран каломели, и драгоценная жизнь была бы спасена! Бред продолжался несколько дней; государыня не отходила от постели больного. Лица, бывшие свидетелями этих горестных сцен, вероятно, описали последние минуты жизни великого монарха и глубокую скорбь императрицы.
Я не могла исполнить своего желания и тотчас отправиться в Таганрог. Муж мой был в отсутствии; он должен был отправиться в Дагестан для приведения к присяги жителей, оказавших сопротивление, когда, после присяги, принесенной ими Константину (здесь великому князю Константину Павловичу), им пришлось присягать вторично Николаю (здесь будущему государю императору Николаю I).
Одна я не могла отважиться на путешествие из Тифлиса в Таганрог. Когда я выразила императрице письменно мое искреннее сожаление по этому поводу, то она поручила Лонгинову (Николай Михайлович) ответить мне, что "мы увидимся в ином месте".
Я ожидала с нетерпением возвращения моего мужа. Между тем было решено перевезти тело покойного государя в столицу. Императрица сопровождала его, больная, слабая, с нетерпением ожидая свидания с вдовствующей государыней, ехавшей ей на встречу, чтобы оплакать вместе их горькую утрату.
Они должны были съехаться в Белеве. Князь Волконский (Петр Михайлович) назначил на этот день слишком усиленный переезд - в 100 верст. Императрица, не взирая на утомление, приняла городских властей, говорила с ними, затем легла в постель, не произнеся ни одной жалобы, и думала лишь о предстоявшем ей свидании с императрицей Марией Федоровной, которую она ожидала с нетерпением.
Камер-юнгфера, спавшая в соседней комнате, слышала ночью стоны, а в шестом часу утра ее камер-юнгфера, войдя в спальню без зова, нашла ее мертвой и уже похолодевшей! Она скончалась одна, как будто никто не был достоин принять ее последний вздох. Вдовствующая государыня императрица Мария Фёдоровна прибыла в Белев в 10 часов утра и не застала императрицу Елизавету в живых.
Я весьма сожалею, что мне было невозможно проехать по этой местности одной в зимнюю пору и не удалось ухаживать за обожаемой мною императрицей и быть ей чем-нибудь полезной.
С этим царствованием кончилось и наше благосостояние.
Не смотря на усердие и блистательные военные подвиги мужа моего в нескольких сражениях, в особенности же под Елисаветполем, - подвиги, спасшие Грузию, завистники успели умалить цену его заслуг.
Паскевич (Иван Федорович), человек ничтожный и ограниченный, сумел однако приписать себе чужую славу; гнусными происками и ложью он вынудил мужа моего сложить с себя начальство над левым флангом и возвратиться в Тифлис (в 1827 г.) из опасения, чтобы мой муж не вступил в Тавриз ранее его. Тема не менее Муравьев (-Карский Николай Николаевич) вступил туда тремя неделями ранее Паскевича, который в это время волок тяжелую артиллерию для бомбардирования Тавриза, расположенного на равнине.
Незнакомый с местностью, он подвергал войска болезням, назначая в жаркое время стоянки в нездоровых местностях. Солдаты роптали, и сам адъютант Паскевича рассказывал, что солдаты говорили: - Если бы мы были под начальством кн. Мадатова, то не терпели бы от болезней.
Паскевич не мог никогда простить Муравьеву того, что он вступил в Тавриз ранее его. Пять месяцев пришлось мужу моему пробыть в знойном Тифлисе, страдая от бездействия и тщетно испрашивая позволение возвратиться в Петербург для объяснений. Наконец, он решился отправить меня одну.
Я направилась по дороге в Таганрог, желая поклониться скромному жилищу, где император Александр Павлович кончил свою жизнь. Спальня его была обращена в часовню; место, где стояла кровать, обведено черной чертой, а над ним повешен образ Спасителя. Я с жадностью слушала рассказы местных жителей о пребывании в Таганроге августейших почивших, изливавших и тут, как в течение всей их жизни, свое благоволение на всех окружающих.
Едва успела я прибыть в Петербург, как курьер от Дибича вручила мне письмо, которым генерал извещал меня, что император Николай Павлович разрешил мужу моему возвратиться в Петербург. Таковы были происки этих господ против моего мужа!
Княгиня С. А. Мадатова, СПб. 16 февраля 1873 г.