1.
Вселенная детства, в Арбатском дворе
ты вся умещаешься, как на ладони.
Но странное дело: какое раздолье
в том дворике было лихой детворе!..
Однажды «Вселенная» сделалась шире,
раздвинулись будто четыре стены, –
и стало просторнее в тесной квартире,
где каждый второй не вернулся с войны.
2.
Зачатье наше было, как анонс,
что два младенца скоро будут явлены.
В одной корзинке аист нас принёс –
две половинки яблока от яблони…
Но шла война в то время на земле,
когда младенцам пелась колыбельная.
Война у взрослых – для детей смертельная:
пол-яблока растаяло во мгле…
Мой брат, мой прах, мой плод-наоборот,
твой дух во мне, как в зеркале, скитается.
А я всё жду, всё дожидаюсь аиста,
что он тебя в корзинке принесёт…
3.
Крови не хватало:
вся страна сражалась.
Мама кровь сдавала –
в чём душа держалась?
Будто бы в тумане
по земле ходила –
только двадцать маме
в это время было.
Кровь лилась рекою –
реки алы стали!
Маминою кровью
раненых спасали…
Сквозь деревьев кроны
светит небо синее.
Сколько братьев кровных
у меня в России!
4.
Я жил в то время в Бухенвальде…
Звучала музыка Вивальди,
звучала музыка Вивальди –
и дым струился из печей.
И в этом дыме, словно в дымке,
блуждали души-невидимки,
блуждали души-невидимки –
сожжённых заживо людей…
Играла музыка барокко…
А в небесах плыла пиро́га,
а в небесах плыла пиро́га –
на вёслах солнечных лучей.
И мир в оранжевой окраске
казался выходцем из сказки,
казался выходцем из сказки –
когда бы не было печей!
Слиянье музыки и света
на смерть накладывало вето,
на смерть накладывало вето –
лучам подыгрывал ручей…
Я вру! – я не был в Бухенвальде.
Сижу и слушаю Вивальди,
сижу и слушаю Вивальди…
Но дым струится из печей!
5.
"Участники ВОВ
принимаются вне очереди".
Объявление в поликлинике
В порядке «живой очереди»
под автоматные очереди
шли они, шли по очереди,
не жалуясь, не ропща…
А мы, сидящие в очереди,
ворчим, почему вне очереди
остатки той «страшной очереди»
идут в кабинет врача…
6.
Не спит… Не спится… Не до сна…
Лежит, рассвета ждёт…
Друзей укравшая война
покоя не даёт.
И боль за них, как боль от ран,
не кончится вовек…
А я-то думал, ветеран –
счастливый человек!
7.
Было ему 26… Памяти моего дяди
Владимира Буздалина, павшего в 1944
Я знаю, Володя, ты помнил меня,
ты помнил меня до последнего дня,
ты помнил меня до последнего мига,
пока под тобой не сработала мина,
тебя как письмо разорвавшая в клочья,
чтоб даже могилы твоей не найти, –
остались лишь память да звёзд многоточье
на Млечном,
таком бесконечном,
Пути…
Вернулся в конверте карман гимнастёрки
да в нём из письма уцелевшие строки:
«Вы знаете, мама, я скоро приеду,
вернусь…» – Не вернулся, Россию любя…
Я знаю, Володя, ты верил в Победу,
как верили мать и Россия в тебя!
Когда я смотрю на осенние листья,
когда я гляжу на вечерние звёзды,
ты знаешь, Володя, становится жутко,
что ты повторился во мне не сполна,
и я понимаю, что внешнее сходство –
всего лишь залог твоего продолженья,
я – вечный должник твоего благородства
за то,
что теперь на земле
тишина…
8.
Снимаю на память последнее фото:
осенние листья на братской могиле.
А сколько их, листьев? Не взвод и не рота,
а целая армия… Пали, застыли…
Прозрачная осень, чтоб в ней раствориться.
Высокое небо, чтоб в нём окунуться…
На плёнке моей проявляются лица:
неужто вернутся? неужто вернутся?
С надеждой гляжу в поднебесную высь я –
лишь только бы жизнь не дала опечатки!..
Лежат на могиле кленовые листья,
как братские звёзды на взлётной площадке.
И хочется чуда! – ручья и капели,
чтоб ласточки в небо весеннее взмыли,
чтоб листья обратно на ветки взлетели,
чтоб о́жили фото на братской могиле…
9.
Они любили так же, как и мы,
с той только разницей, что не доцеловали…
Их поцелуи из земли восстали
и стали маками среди зимы!
Ах, маки, маки… Маки на снегу…
И вертолёты пчёл над ними…
И надпись: «Осторожно, мины!»…
А я тебя не берегу.
10.
Листья, как воспоминанья,
ветер кружит по спирали.
Мемуарные страницы,
словно странницы,
бредут…
Было ль, не было ль – не важно.
Страшно, что уже не будет –
и, увы, воспоминанья
явности не обретут.
В этот миг необратимости
крик ранимости
ужасен,
но по-своему прекрасен
лик
земной неповторимости! –
лик
листа,
едва живого,
полумёртвого листа,
чья предсмертная основа
и бесстрашна,
и чиста…
Несмотря на умиранье,
каждый лист – воспоминанье.
Я завидую природе,
умирающей
легко.
Было ль, не было ль – не важно.
Страшно, что уже не будет…
Но ложится лист на землю –
и от сердца отлегло.
11.
Сколько дат у солдат? –
Две даты:
день рожденья и день бессмертья…
Не вернулись с войны солдаты.
Не вернулись…
А вы не верьте!
Вы не верьте, что не вернулись,
ибо в нас они повторились –
потому и бессмертна юность,
что солдаты не покорились.
Их глаза, словно звёзд караты,
во Вселенной горят бесценно…
Не вернулись с войны солдаты,
чтобы жизнь не сошла со сцены.
Чтоб Земля не сошла с орбиты,
чтоб Россию не стёрли с карты,
обелиски и пирамиды
как ракеты стоят на старте.
Сколько дат у солдат? –
Две даты:
день рожденья и день бессмертья…
Не вернулись с войны солдаты.
Не вернулись…
А вы не верьте!
12.
Осенние ветры приносят разлуку…
Случайные встречи больней расставаний…
Стою на причале нечаянной грусти…
Осенние листья – страницы печали…
Кружение листьев – крушение встречи.
Последней надеждой становятся звёзды
как цифры, застывшие на циферблате
высокого неба, где стрелки – кометы…
И грусть моя тише, чем падают листья,
а листья всё громче и громче в падении,
и я вслед за ними одно повторяю:
«До встречи…
до встречи –
весной –
в Воскресении!»
1979-1983
Оскар Грачёв