Осторожно, кино вызывает много сложных эмоций. Критики пытаются найти в сюжете основания различным гипотезам и находят все, что угодно от политического смысла до популярного психологического бреда, но только не понимание. И опять, как во многих сильных киноработах современности, не обходится без отвращения. В психоанализе Юлии Кристевой отвращение есть результат бессознательного нарциссического кризиса, оно имеет функцию отторжения неприемлемого, но и патологическую склонность к отторжению желанного. С точки зрения классического психоанализа же, фильм «Vinyan» (условно переведен как «Душа», Франция, 2008) - это очень качественная развернутая иллюстрация основных психоаналитических положений, касающихся отношений и иерархии полов в культурно-психологическом смысле. То, что захватывает сразу - потрясающие пейзажи, дикость джунглей и голосов в них, и, пожалуй, динамика с ее последовательным погружением в безумие.
Сюжет разворачивается в Таиланде, спустя полгода после знаменитого цунами 2004 года, унесшего несколько сотен тысяч жизней, среди которых – десятилетний сын главных героев. На этом аналогии с реальностью заканчиваются. Скоро становится ясно, что мать (играет Эммануэль Беар) охвачена бредом надежды, а истероидный психоз лишь ждет проявления. Триггером становится видеозапись, снятая где-то на не далеких островах, где среди детей местных племен она, как будто, узнает погибшего сына в неясной фигурке удаляющегося мальчика. Так, герои, Жанна и Поль, отправляются на отдаленные тайские острова в надежде на чудо, а по пути с них сдирают деньги разнообразные проводники, ведущие не туда…
Первые полчаса просмотра зритель будет погружаться в отношения супругов, латентно патологические, и к середине, когда рушится сюжет и заворачивается следующий, бессознательное лезет из всех кустов, и здесь на самом деле и начинается страх и отвращение. Вначале мы видим Жанну убитой горем, но в целом обыкновенной истероидной женщиной, совершенно при этом холодной к своему мужу. Поля - рассудительным мужчиной, искренне пытающимся помочь ей. Но вот путешествие на острова, которое должно было занять не более одного дня, начинает походить на погружение в мир «по ту сторону», в мир имманентного бессознательного. И психоаналитическая оптика безошибочно высвечивает детерминанты, которые режиссеру (Фабрис Дю Вельц) гениально удалось проиллюстрировать.
Постепенно в кадре появляется все больше детей, и они, очевидно, символизируют потаенное безумие. После того, как очередной проводник в очередной раз обманул несчастных родителей, подсунув им случайного мальчика, герои в отчаянии, но Жанна настаивает на продолжении поисков. Последняя ночь со следами рассудка и поэзии: ритуальный праздник на пляже, где проводник просит Жанну запустить в небо один из летающих фонарей. Считается, что он осветит путь умершей душе, иначе, она станет Vinyan, призраком, не найдет покоя, станет преследовать.
- Но Джоршуа жив, - сомневается мать.
- Это для меня, - отвечает проводник, - чтобы моя душа не стала Vinyan.
После этого герои пересекают символический Стикс, и оказываются там, где разум способен лишь бессильно наблюдать обнаженный закон человеческой природы, а точнее, его лишенное рассудка воплощение. В этот момент Поль, сам словно мальчик (которых, грязных и диких, становится вокруг все больше и больше, с чем повышается градус тревоги) поддается, загипнотизирован страхом, и следует за ней, иногда пытаясь ее остановить, но игра затягивается, а главный козырь в этой игре - вина.
Итак, фантазия Жанны. В сущности, она центрируется на вине отца. В день катастрофы, в момент обрушения волны, семья была вместе, но именно Поль отпустил руку Джоршуа. Так ли это на самом деле, неизвестно, но Жанна считает, что так, хотя до поры сама этого не сознает. Проективные идентификации работают в парах всегда причудливым образом, и проекционные механизмы могут быть чрезвычайно сильны тем сильнее, чем глубже укоренены в опыте и чем более, если сравнение вообще позволительно, бессознательны. Психологи гадают, что главенствует в человеке - сознательное или бессознательное? Но для того, чтобы осмыслить последнее, сознание должно отступить и дать возможность явиться бессознательному, и когда оно появляется, бывает так, что с ним уже не совладать. Нам ничего не сказано о прошлом этих людей. Но в глубине души Жанна, должно быть, винит себя, и тогда ее надежда и гнев есть то, что влечет на безумные поиски в джунглях и то, что делает ее сильнее, избавляя от невыносимости боли. В какой-то момент кажется, что оба героя инстинктивно чувствуют, что происходит нечто катастрофическое, но страх и страсть гонят их, безвольных, в пропасть, где демоны перемешиваются между собой, и вот, уже призрак сына стоит, точно Сверх-Я, у постели пытающихся любить друг друга отца и матери…
Когда же становится ясно, что все это предприятие - афера ушлых местных, которые просто пользуются кошельком Поля, он озвучивает факт: сын мертв, надежды больше нет и нужно возвращаться. И тут он допускает ошибку, теперь он виновен на самом деле, однако, не в том, в чем его винит чужое бессознательное, а в том, что он игнорирует мощь его желания, и тем самым полностью лишает себя контроля над ситуацией. Если предположить, что состояние Жанны в этот момент подобно состоянию сильно возбужденного доэдипального пациента, столкнувшегося с непосильной задачей, можно предположить, что его слова она воспримет как предательство, и слабости Поля она не простит.
В эту ночь на корабле, увлекающим путников в самую сердцевину безумия, Жанна берет все в свои руки, и ее решение, конечно, подкрепляется гневом преданной Матери. В оптике «Тотем и табу» Фрейда можно сказать, что Поль предает сам Закон, когда оказывается лишен денег и воли, обманут, напуган. Проекции Жанны укладываются в его психический механизм как ключ в замок, ибо он виновен, но не сознает своей вины, и она виновна, но отвергает свою вину. Он развивает бессознательное обвинение, и в самом деле чувствует себя предателем, в какой-то момент напивается и ищет в огне костра образ сына: «Вернись, Джоршуа!». Он пытается вновь объединиться со своей женщиной, с Матерью, но наделенный виной, с которой нельзя справиться, психологически он более не имеет партнерского места рядом с ней.
Супруги углубляются в островные леса, и в этой части картины атмосфера сгущается и начинает казаться, что это мистический триллер, а чувство отвращения, еще не распознанное, диссоциирует восприятие, не способное осознать всю красоту, и дикость, и правоту происходящего. Впрочем, острый глаз ухватит метафору, столь соблазнительно психоаналитическую. Она основана на нарциссическом отрицании всего - начиная с реальности, заканчивая Законом. Чем дальше в острова, тем более полны джунгли стаями совершенно одичавших детей, не знающих ни жилищ, ни родителей, ни языка. Как хищные голодные зверьки, они дерутся за пищу и развлекают себя бросанием камней в трупы. В их жизни нет ничего прекрасного до тех пор, пока не появляется прекрасная и неизвестная прежде Мать, жаждущая утешения лаской мертвого сына. Полю уже не остановить ее, но он следует за ней по пятам в этих влажных тропиках, в этой грязи и наготе, и между ними становится все меньше слов, а оставшиеся напоминают рычание и вопль демонов, которые повсюду окружают их. Джоршуа, их некогда общий сын, теперь Vinyan, мелькает среди измазанных глиной и кровью детских лиц. Он больше не Джоршуа, он растворен в отчаянии и ненасытной сексуальной жажде, раскрытой в природе как «вода в воде» (используя философские идеи все той же Кристевой).
Фрейд считал - познавший желание женщины станет первым счастливцем на свете. Vinyan приоткрывает нам эту тайну, но в виде обнаженной патологии, расстройства между Ид и Я человека, оказавшегося «по ту сторону» привычной, нарциссически фальшивой жизни, каковою живет большинство. В безумии и дикости нет никакой фальши. Племя детей уничтожает того, кто был когда-то отцом и, наконец, сливаются в эротическом экстазе с женщиной. Если предположить, что расстановка супружеских сил такова, как описано выше, психоаналитическая интерпретация была бы такова: влечение Матери приобретает инцестуозный характер в отсутствии/разрушении Закона, который слабый, идентифицирующийся с собственным сыном, отец не способен противостоять реальности и обманывается, допуская преобладание инцеста и собственное убийство, жертвоприношение, которая обезумевшая Мать приносит своим ярости и желанию.
Vinyan – это кино об имманентном, ворвавшемся в фантазирующее бытие через трещину горя. «Тотем и табу» здесь отчетливо проявляется в акте убийства. Племя детей совершает то, что совершили некогда браться, объединенные между собой против Отца сексуальной страстью, ревностью и страхом. По мысли Фрейда культура (и религия как ее часть) основана на создании Тотема, она строится на фундаменте виновности убийц, узнавших о своей любви к убитому. После чего человек установил два закона: запрет на убийство Отца (Тотема, рода) и запрет на связь с женщинами Тотема (запрет на инцест).
Фильм, однако, указывает и на другие механизмы, участвующие в отношениях племен (общества) и полов. Это, прежде всего, безумие Матери и страх Отца. Первое влечет за собой стремление к невозможному «возвращению обратно», в единство матери и ребенка. Для ребенка, особенно голодного, оно естественно, для женщины, особенно голодной, - разрушительно. С другой стороны, страх мужчины перед женщиной и его зависть к материнству - то, что лишает мужчину силы и, собственно, авторитета. Властное как зов природы, но неудовлетворенное сексуальное влечение, приводит героев к тому, что они становятся легкой добычей для Ид, воплощенного в племени жадных дикий детей. Ид же здесь действует так, как всю историю человечества, не то, чтобы беззаконно, но по своим, имманентным, кажущимся сознанию чудовищными, законам, в котором вне рассудка и любви есть только обратная сторона желания - а именно, смерть.
Другие киноразборы:
Киноанализ. Маленькая мама (первофантазм)
Киноанализ. Боль и слава (Альмодовар)
Киноанализ. Несчастье родиться (инцест)
Автор: Татьяна Осипова
Психолог, Психоаналитический терапевт
Получить консультацию автора на сайте психологов b17.ru