— Знаете, что самое страшное на войне? — собеседник пристально смотрит мне в глаза.
Я пожимаю плечами: да откуда мне знать, Николай Терентьевич? Отец-пехотинец рассказывал когда-то, что нет, мол, ничего ужаснее бомбежки в лесу, безнадежной атаки на пулемет, артобстрела…
— Рукопашный бой! Я четыре года в пехоте отвоевал, прошел Сталинградскую, Курскую битвы, Днепр форсировал, но ничего более страшного, чем рукопашная, никогда не видел.
Полковнику в отставке Николаю Терентьевичу Заборовскому 102 (!) года (на момент беседы автора с ветераном и публикации в журнале «Армия» статьи под названием "Четыре года в пехоте" в № 3 (151), март — апрель 2021 года). Тот памятный рукопашный бой случился 80 лет назад, но ужасные мгновения и поныне леденят его душу.
— Бомба что? Если ее пронесет мимо — живой, от осколков снаряда в воронку прыгнешь, пулеметчик может и промахнуться… А в рукопашной только смерть, если дрогнешь. Глаза в глаза. Тут или ты его, или он тебя. Иного не дано было.
— Зачем же рукопашная, если есть винтовка, автомат, пулемет?
— Так патроны кончились. И у нас, и у них.
— Плен?
— А мы пленных не брали. И они не брали. Озверение было…
Случилось это под Харьковом осенью 1941‑го. Немцы были сильны морально — они ведь только наступали и наступали. И вдруг какая-то 57‑я резервная армия попятила их гордые полки!.. Поэтому сражались отчаянно. Но советская пехота, неся потери, упорно шла вперед и окружала их в опорных пунктах в деревнях, а потом сжимала кольцо. Бои шли до полного истребления врага.
Окружили их и в Михайловке, стали сжимать кольцо. Немцы бились до последнего патрона, а когда боеприпасы иссякли, кинулись навстречу иванам. А иваны не побежали…
Рукопашная, по словам Николая Терентьевича, — это не драка, не мордобой. И не чем попало дрались, а малыми саперными лопатками и штыками, ножами. В левой руке штык от трехлинейки, в правой — лопатка.
— Маленькая такая лопаточка, 70 сантиметров всего, знаете?
— Почему же не прикладом винтовки, например? — недоумеваю я.
— Да кто ж тебе даст замахнуться ею? Не успеть. Винтовка в рукопашной висела за спиной.
И у немцев в руках было такое же оружие — лопатка и штык-нож от карабина.
— Главное — чувствовать прикосновение локтя товарищей слева и справа. Если шеренга распалась — мгновенно спиной к спине! Чтобы не ударили сзади. Штыком делаешь выпад — напугать противника, не дать ему приблизиться. И ловишь момент, когда он дрогнет. Когда взгляд в сторону кинет. Тогда — мгновенно удар лезвием лопаты ему по шее. Головы катились как футбольные мячи… Фонтан кровищи из туловища — сердце-то еще живое, качает ее… Жутко, скажу я вам, наблюдать такое. Очень жестокий вид боя!
Немцы не были трусами — рубились отчаянно. И потери у нас были значительными.
— Как же вы выжили тогда?
— Отец в Первую мировую был солдатом и часто мне говорил: если случится война — обязательно будет рукопашный бой. Обязательно учись этому делу, а то погибнешь. Я и учился. И солдат своих учил. Надо мной посмеивались, а оно вон как вышло… У меня во взводе в рукопашной из тридцати человек погибло только двое, а у других… Утром я был взводным, а после боя стал ротным: все наши офицеры погибли.
…Родился Николай Терентьевич Заборовский 19 июня 1919 года в селе Пироговка Астраханской области. Собирался на срочную, а тут подоспела путевка от райкома комсомола в Орджонекидзевское пехотное училище. Никто не спрашивал его желания — офицеров требовалось много, и государство в преддверии грозных событий лихорадочно готовило командирские кадры. Мать плакала: теперь-то ты, если начнется война, обязательно на нее попадешь. Как будто можно было на войну не попасть…
19 июня 1941 года курсанту Николаю Заборовскому исполнилось 22 года. А через два дня, 22 июня, в воскресенье…
— Война! Выстроили училище на плацу. Митинг… Потом зачитали приказ о присвоении нам лейтенантских званий. Полгода недоучились. Пять рот выпускников было. Никого потом я не встретил, ни о ком нигде не слышал. Иногда думаю: неужели один выжил? Вполне может быть. Пехота же…
Поездом они прибыли в Астрахань. Там спешно формировалась 57‑я армия. Все пятьсот выпускников пехотного училища пополнили ее ряды. Лейтенанта Николая Заборовского определили в 1169‑й стрелковый полк 349‑й стрелковой дивизии.
— Очень много было нерусских ребят. И все почему-то невысокого росточка. Идет такой солдатик с винтовкой на плече — приклад почти по земле волочится. Из таких вот надо было подготовить бойцов.
Формировались полки, сколачивались подразделения, проводилось обучение военному ремеслу. Времени хватало — армия числилась резервной, подчинялась Ставке ВГК. Помимо занятий согласно расписанию, налегал лейтенант Заборовский на обучение подчиненных рукопашному бою. Помнил наказ отца. Сослуживцы над ним подтрунивали. Но он никого не слушал. И вскоре кое-что у бойцов стало получаться.
В октябре армия двинулась в сторону Харькова.
— Выгрузились за 15—20 километров от передовой, заняли исходный район для наступления. Ну, и сошлись… Нигде я не читал про те бои 57‑й. Очень много потерь было, поэтому, наверное, о них и не писали. А потом и забыли про нашу армию.
Удивляться потерям нечего: Красная Армия только училась воевать. Возможно, те безвестные бои 57‑й были ее «пробой пера»? Кто теперь знает…
Тогда и случился тот самый жуткий рукопашный бой. Деревня Михайловка…
Заборовский уважает немцев как достойного противника, умеющего воевать. Уважает их оружие. Но он и по сей день удивляется обмундированию вермахта.
— Мы-то одеты были соответственно — зима же. А немцы — в летнем обмундировании, в пилоточках. Мороз, помню, градусов десять или пятнадцать уже стоял, а ведь это было только начало — зима еще и не начиналась! Ох и мерзли они!
Холод и отсутствие зимнего обмундирования загнали немцев в деревни. Оборудовав из них опорные пункты, превратив в мини-крепости, они спасались в жилье от стужи.
— А наша пехота — все время под открытым небом. Днем и ночью. Наступаем же, атакуем, совершаем марши. Ночью выроешь нору в снегу и там хоронишься от ледяного ветра, лязгаешь зубами от холода, как-то пытаешься согреться. Там и спишь, если получится. Не курорт, конечно. Кто выжил — тот выжил. Кто замерз — тот замерз. Война…
Лейтенант Заборовский той отчаянной зимой выжил. Как — до сих пор понять не может. Видно, мать очень горячо молилась за сына.
А 25 апреля его свалил осколок. Ударил в позвоночник. Тяжелейшее ранение.
— Вытащили меня с поля боя. Кто, как? Помню, очнулся в вагоне на нижней полке. Смотрю, как по моей одежде ползет вошь. А сверху кто-то в бессознательном состоянии мочится на меня… Это тоже война. Если не рассказывать о таком — зачем тогда спрашивать нас о ней? Война не в хромовых сапожках делалась. Война — это кровь, ужас, смерть, боль, антисанитария. Мы через все это прошли.
По дороге в тыловой госпиталь лейтенант Заборовский заболел сыпным тифом… Ранение, тиф означали одно — раненый не жилец. Шестнадцать дней был он без сознания…
Кто его не списал, безнадежного? Кто за ним ухаживал? Кто спасал его?
Нет сегодня ответа на эти вопросы.
Он сам не знает, как выкарабкался, как стал выздоравливать.
Прошло не так много времени, и Николай Терентьевич понял: то ранение и болезнь не только чуть не погубили его, а фактически спасли от гибели. Под Харьковом, где сражалась его 57‑я армия, разразилась катастрофа, в результате которой за две недели боев Красная Армия понесла колоссальные потери в людях и технике. Погибла и 57‑я армия, в том числе ее командующий. Немецкие дивизии хлынули к Волге…
22 июля Заборовский был выписан из госпиталя. И сразу попал под Сталинград — вермахт до него еще не успел дойти. Словом, угодил Заборовский с корабля на бал…
И на какой бал! Попал он в штрафной батальон помощником начальника штаба по разведке. О жизни они тогда не думали — выжить казалось невозможным.
— Там было страшно. Море огня! Ад!
— А как вам показались штрафники?
— Да нормальные они были люди. Все в недавнем прошлом были командирами, все все понимали. Что-то не получилось, не вышло в бою — в штрафбат… Вот вам пример: подполковник ездил за горючим, в дороге уснул так, что не могли добудиться, — не спал накануне трое суток плюс нервное перенапряжение. За то, что несвоевременно доложил, загремел в штрафной батальон.
Другой штрафник, минометчик. Отстал товарищ с опорной плитой, он воткнул ствол в землю и стал стрелять — счет там шел на секунды. Голыми руками действовал, сжег их до костей, но роту спас. Разве такие люди — преступники?
Штрафбату было приказано оборонять станцию Котлубань. Приказ — ни шагу назад. Бой начался вечером, а к утру от населенного пункта остались одни печные трубы — поселок был деревянным.
Узнав, кто стоит в обороне, немцы бросили в бой против штрафбата своих штрафников. То ли это был такой фронтовой юмор противника, то ли случайно все произошло, но именно так и было. Терять обеим сторонам было нечего, кроме жизней, которая в тех условиях почти ничего не стоила. И сошлись они врукопашную. Замелькали саперные лопатки, покатились по песку отрубленные головы. Немцы не вынесли зрелища этого дикого ужаса — дрогнули, отступили…
Советский штрафбат устоял и остался стоять в указанном ему районе обороны до конца Сталинградской битвы.
— Мои штрафники и сейчас там, — вздыхает Николай Терентьевич. — Кто в братской могиле лежит, кто в воронках, окопах, траншеях…
Но Заборовский опять выжил. Считает это чудом, не меньше. Его повысили в звании — стал капитаном.
Когда битва на Волге завершилась разгромом 6‑й армии, капитан Николай Заборовский был откомандирован на курсы по переподготовке офицерского состава при штабе фронта.
Не знаю, что могли дать такие курсы капитану, прибывшему с передовой, чему могли они его научить. Окончил их он, профессор войны, с блеском. А еще немного отдохнул, отоспался — не передовая все-таки, глубокий тыл.
После непродолжительной стажировки в оперативном отделе 60‑й армии капитан Николай Заборовский был назначен командиром 2‑го отдельного стрелкового батальона 248‑й отдельной курсантской стрелковой бригады. Странное наименование части? Бригаду создали из курсантов военных училищ, были там курсанты даже из Владивостока: катастрофически не хватало людей.
Его батальон воевал во время Курской битвы на рыльском направлении — это в «зените» «дуги», потом принимал участие в освобождении Левобережной Украины. Про те бои старый солдат говорит так: на войне как на войне. Но один эпизод врезался в его память навсегда. Когда поднялись в атаку после завершения Курской битвы, немцев перед ними в траншеях не оказалось — незаметно ушли.
А потом перед советскими полками засинел Днепр — огромная река. У каждого он был свой. И не забыть выжившим его никогда…
За успешное форсирование Днепра в сентябре 1943 года молодой комбат был награжден полководческим орденом Александра Невского.
— Плыли в утлой лодочке. Я прикрыл лицо от пуль саперной лопаткой — это все, что в той обстановке можно было сделать для спасения жизни. Наивно, конечно. Лодка — прекрасная цель. Качается, а под ней бездна, сидишь и ждешь своей пули, — вспоминает Николай Терентьевич. — В нас не попали… Выпрыгнули на землю — тут уже другой настрой, тут уже нас так просто не убить.
Скромно, немногословно, сдержанно. Николай Терентьевич не считает нужным распространяться на эту тему — мол, война, что тут вспоминать. Мол, это лишь один из смертельных эпизодов, а их было — не счесть.
Я разыскал наградной лист на капитана Николая Заборовского за то форсирование. Вот он, без литературной правки и всякой подчистки:
«23 сентября 1943 года батальон, подойдя к реке Днепр, получил приказ немедленно его форсировать. Капитан Заборовский переправил группу в 20 человек на правый берег Днепра, закрепился и начал расширять плацдарм. Со второй группой переправился и сам капитан Заборовский и лично поднял в атаку на врага. Противник растерялся и в панике побежал. Капитан Заборовский с маленькой группой начал его преследовать и вскоре очистил целиком большой остров от немцев на правом берегу Днепра, не имея своих потерь.
24 сентября 1943 года противник, переправившись через реку Мохова на остров силою до батальона пехоты, перешел в контратаку на 4‑й батальон. Тов. Заборовский по своей инициативе поднял свой батальон и повел в атаку на врага. Под ударом батальона тов. Заборовского противник дрогнул и побежал к реке Мохова. Подбежав к реке, противник остановился. Тов. Заборовский еще раз обрушился на противника и опрокинул его в реку, где и начал его уничтожать. До 200 солдат и офицеров противника нашли себе могилу в реке Мохова. Таким образом, вся группа противника, перебравшаяся на остров, батальоном тов. Заборовского была полностью уничтожена».
Всего два фронтовых дня…
Это легко читать сегодня. А представьте, что там творилось тогда, какой кромешный ад был на Днепре!
Общеизвестно, что за успешное форсирование Днепра полагалось представлять воинов к званию Героя Советского Союза.
— Я был новый человек в этой части, — говорит Николай Терентьевич. — Поэтому Героя дали своему…
Вот и все объяснение. Просто, бесхитростно, сдержанно.
Героем Советского Союза стал… замполит его батальона. Который — так сложилось не по его вине — в той переправе и последующем бою участия не принимал…
Возник негромкий скандал — как так получилось? Всполошились было начальники, а потом махнули рукой: живой же, награжден уже — чего ему еще надо? И война все списала…
Замполит, к его чести, той высокой награды стеснялся…
Всего через два месяца боев капитан Заборовский был представлен ко второму полководческому ордену — Богдана Хмельницкого III степени. Уникальная ситуация — капитана представили ко второму полководческому! Что же произошло 27 ноября?
Достовернее штабного документа той поры сегодня не может быть ничего. Вот выписка из наградного листа на капитана Николая Заборовского от 28 ноября 1943 года:
«27 ноября 1943 года, получив задачу перекрыть дорогу Радомышль — Гута Забелоцка — отм. 10.0 северо-восточнее Гута Забелоцка 700 метров, б‑н в 17:00 27 ноября 1943 года достиг указанного рубежа и занял круговую оборону.
В 10:00 28 ноября 1943 года противник с 2 тяжелыми, 2 средними танками, бронемашинами и до батальона пехоты пошел в наступление. Находясь в боевых порядках, капитан Заборовский лично руководил боем. Вследствие чего был подбит истребителями танков тяжелый танк. Затем 2‑я стрелковая рота, в которой находился капитан Заборовский, была отрезана танками и пехотой. Танки, подавив огневые точки, пошли в тыл, а роту окружила пехота противника. Капитан Заборовский вел бой в окружении, а затем атакой с обеих сторон положение было восстановлено; в 13:00 28 ноября 1943 года атака была повторена противником с тыла. Танки с пехотой давили окопы гусеницами. После чего были атакованы пехотой и вели бои в окружении до 18:00 28 ноября 1943 года. Получив приказ об отходе, с боем вышли из окружения и вынесли оставшуюся матчасть».
Эти строки можно привычно пробежать глазами по диагонали, кивнуть головой: да, геройский мужик этот Заборовский, настоящий воин. Но если внимательно вникнуть в текст представления… Если вдуматься… Представьте себе: стрелковый батальон (явно неполного штата) посылается оседлать важную дорогу. Занимает круговую оборону.
На них пошли четыре (!) танка и бэтээры с батальоном пехоты. Даже сегодня страшно представить их положение — против стрелков с трехлинеечками пошли танки и бэтээры, за ними бежит батальон немцев. Это же безнадега!..
Не растерялись, не бросились врассыпную, не подняли руки. Даже умудрились спалить одну боевую машину.
А затем 2‑я рота, в которой находился Заборовский, оказалась отрезана от основных сил. Слово уклончивое. На самом деле была окружена. Танки выбили ее огневые точки (наверное, ПТР) и пошли дальше. А вот пехота осталась и стала сжимать кольцо. Это уже была полная безнадега!..
Но Заборовский продолжал вести бой. Какими словами, чем он убедил своих солдат сражаться в окружении, не пасть духом?! Более того, они атаковали немцев и соединились с основными силами батальона. Хотя какие могли быть силы в том полувыбитом стрелковом батальоне…
В обед немецкие танки вернулись и атаковали батальон с тыла. Сдержать их было нечем. Они стали безнаказанно утюжить окопы и давить гусеницами выживших советских стрелков. Когда они ушли, опять поднялась пехота противника. Наверное, они предполагали добить раненых и уцелевших и очистить от красноармейцев важную для них дорогу. Не получилось: разгромленная, размолотая танковыми гусеницами оборона ожила и дала отпор.
Вечером пришел приказ об отходе. Прихватив оставшуюся матчасть, выжившие пехотинцы с боем вышли к своим. С боем! С матчастью!
Шапку надо снимать перед такой пехотой, перед такими людьми.
Заборовский уцелел в том двухдневном бою.
Он уже сам стал дивиться такой удаче: в пехоте командиры долго не живут, тысячи трупов видел вокруг себя с 1941 года, а на него пулю все не могли отлить.
И накаркал. Под Львовом был ранен в живот. Осколок. Обычно на войне с таким ранением шансов у воина мало. Но ему повезло опять — не смертельное оно было, маленьким оказался осколочек. Словом, ограничились лечением в медсанбате.
И вот тут-то случилось то, чего никак не ждал он на войне. Приглянулась ему медсестра Александра, а он приглянулся ей. И она была хороша, и он — красавец… Но ведь война, какие могут быть планы на будущее?
Договорились так: загадывать наперед не будем, если выживем — спишемся через адреса родителей.
Именно так все у них и получилось: выжили, списались, встретились, поженились. Бывали и на войне счастливые встречи!..
В Польше, возле города Сендзишув, он опять оказался на волоске от смерти. Залез комбат в сарай оценить в бинокль близлежащую оборону противника. Видимо, блеснуло стекло. И мгновенно ударил снайпер. Промахнулся он всего чуть-чуть. Не предполагал, что красный командир будет смотреть в щель, лежа на боку. Стрелял аккурат туда, где должна была, по его расчетам, быть голова наблюдателя…
Повезло тогда Заборовскому, сказочно повезло!
До Кракова оставалось пять километров, когда майора Заборовского неожиданно вызвали в штаб полка. Прибыл, недоумевая — что за напасть такая? Чем прогневил высокое начальство? Или, может, опять задача неподъемная будет поставлена?
Новость его ошеломила: убываете на курсы усовершенствования офицерского состава в Солнечногорск, вот предписание.
А еще кольнула сердце обида: меня — совершенствовать? Да я с 41‑го воюю.
И впрямь, чему можно было учить командира стрелкового батальона, который на войне с первых ее месяцев? Чему? Да он профессор, академик войны! Да он сам кого хочешь учить мог!
— Всего пять километров не дошагал я до Кракова, — сокрушается Николай Терентьевич. — Говорят, очень красивый город. Так хотелось его посмотреть…
До Кракова всего пять километров, а до Берлина? Ведь на каждом метре этого пути ждала наступающего пехотинца смерть. Сотни тысяч их лежат в братских могилах и в безвестных окопах, воронках на тех метрах-километрах. Солдат, комбатов, ротных, взводных…
Я думаю так: кто-то очень благородный в высшем штабе определил майора с полководческими орденами на учебу в конце войны. Не одного его на учебу посылали тогда, верно: готовили будущее армии из толковых командиров. Но то откомандирование с фронта фактически гарантировало жизнь. Шикарный подарок! И разве он его не заслужил?
После войны Николай Терентьевич проходил службу в Советске под Калининградом. Потом ему предложили убыть в ГСВГ.
Не согласился на замену. Жену беспокоили старые раны, на руках был маленький сын. Да и не хотелось ему ехать в страну, с которой когда-то воевал.
Со временем перевелся в Вильнюс, в республиканский военкомат. Служил там до увольнения в запас, работал гражданским специалистом.
— Когда в девяностые офицеры из местных резко забыли русский язык, принял решение уезжать в Беларусь. Здесь даже воздух другой, здесь я дома.
На стенках в гостиной я насчитал девять картин в золотых рамах с изображением пейзажей. Где же они приобретены? И сколько все это стоило? Заметив мой интерес, хозяин говорит:
— Это все мое. Душа требует. Пишу, потом раздаю. Нравятся людям мои картины.
Решаюсь на последний не самый, наверное, корректный вопрос.
— Николай Терентьевич! Четыре года в пехоте! Сталинградская, Курская битвы, Днепр, Польша… Всегда на передовой, за спины солдат не прятались. Скажите: как вам удалось выжить?
— Да я и сам не знаю. Необъяснимо это. Наверное, я просто везучий.
Полковник в отставке Николай Терентьевич Заборовский корректно провожает меня до порога комнаты, потом проводит по коридору. Жмет мне руку:
— Желаю вам никогда не видать рукопашный бой! Никогда!
* * *
Полковник в отставке Леонтий Романюк, член Белорусского союза журналистов, «Ваяр». Фото из архива Николая Заборовского
