После отступления от Альмы Меншиков привел армию в Севастополь, простоял там два дня (9 и 10 сентября), после чего 11 сентября вывел армию из города по направлению к Мекензиевой даче, а 12 сентября и сам выехал в том же направлении. После сей ретирады Корнилов и Нахимов поняли, что судьбы города в их руках, что они предоставлены самим себе и пришло время самим заботиться о защите города не только со стороны моря, к чему они были готовы, но и со стороны суши, к чему морская крепость была совершенно не готова.
Справедливости ради отметим, что еще за шесть месяцев до высадки союзников Корнилов в качестве начальника штаба Черноморского флота подавал Меншикову проект укреплений, которые должно было немедленно возвести в Севастополе. Проект был с негодованием отвергнут главнокомандующим, очевидно, как «пораженческий».
По состоянию на начало сентября 1854 года Севастополь, как морская крепость, был достаточно надежно защищен со стороны моря и совершенно беззащитен с суши. На Севастопольском рейде стоял флот в составе 14 кораблей, 7 фрегатов, 1 корвета, 2 бригов и 11 пароходов, обладавший мощной артиллерией и готовый оказать жестокое сопротивление всякому нападению с моря; этой же цели служили береговые батареи, на которых находилось 611 орудий. Но со стороны суши не было никаких серьезных укреплений; особенно жалкой была бы участь Северной стороны, вздумай неприятель учинить нападение на нее.
«Неминуемую катастрофу предупредила совсем неожиданная, чреватая неисчислимыми последствиями ошибка союзного командования: его отказ от атаки Северной стороны».
Корнилов и Нахимов не только дивились этой ошибке, но и постарались максимально ею воспользоваться: по всей внешней линии обороны закипели инженерные работы: строились бастионы, батареи, выкапывались траншеи, насыпались гласисы, перетаскивались на батареи и бастионы пушки с кораблей; жители Севастополя участвовали в работе.
При общем руководстве фортификационными работами генералом Тотлебеном, велика была роль русских военных инженеров Ползикова, Хлебникова и «обер-крота», как звали его солдаты и матросы, Мельникова, который руководил труднейшим делом устройства подземных минных галерей. В этой подземной борьбе русские саперы под руководством русских же инженеров решительно переиграли союзников: нашим удавалось не только подрывать вражеские укрепления и склады, но и вести контрминную борьбу настолько успешно, что к весне союзники уже не отваживались делать подкопы и полностью отказались от минной войны.
На другой день после Альмы, 9 сентября 1854 г., когда Корнилову стало ясно, что в ближайшие дни надо ждать появления армии союзников под Севастополем, он собрал совет и предложил флоту выйти в море и атаковать вражеские корабли. Вероятность победы была ничтожна, зато велика была вероятность нанесения вражескому флоту значительного ущерба. Большинство участников совета высказались против, в том числе и Нахимов. Основной их мотив был таков: если погибнет флот, что станет с Севастополем? Решено было пожертвовать флотом в пользу Севастополя. На входе в Севастопольскую бухту было затоплено 5 кораблей и 2 фрегата, позднее еще несколько кораблей.
14 сентября Нахимов подписал свой знаменитый приказ: «Неприятель подступает к городу, в котором весьма мало гарнизона; я в необходимости нахожусь затопить суда вверенной мне эскадры и оставшиеся на них команды с абордажным орудием присоединить к гарнизону. Я уверен в командирах, офицерах и командах, что каждый их них будет драться, как герой; нас соберется до трех тысяч, сборный пункт на театральной площади».
Орудия с кораблей перевозились на вновь построенные бастионы, из корабельных команд формировались батальоны для действий на берегу, не прекращались фортификационные работы. После настоятельных представлений Корнилова Меншиков отправил в Севастополь четыре пехотных полка (Тарутинский, Московский, Бородинский, Бутырский) и два батальона черноморских пластунов. К 28 сентября севастопольский гарнизон был уже равен 35 тысячам, укрепления все увеличивались в числе и размерах.
Между тем союзники уже плотно обложили город, подвели к нашим укреплениям траншеи и по всем признакам готовились к штурму.
5 октября в половине седьмого утра началась первая большая бомбардировка Севастополя. Очевидно, за ней должен был последовать штурм. Бомбардировка была жестокая, но штурм не состоялся. Дело в том, что защитники города ответили нападавшим не менее жестокой бомбардировкой их позиций.
«Уже к полудню союзные главнокомандующие могли удостовериться, что они очень серьезно просчитались и что Севастополь этой бомбардировкой одолеть нив коем случае не удастся. Неожиданность за неожиданностью поражала осаждающих. Откуда-то выросшие за три-четыре недели укрепления, дальнобойная артиллерия, меткая стрельба, доходящая до дерзости смелость гарнизона, – все это обнаружилось явственно к вечеру, но уже и утром особенно радостных впечатлений ни у Канробера, ставшего главнокомандующим французской армией после того, как умирающий Сент-Арно был увезен из Крыма, ни у лорда Раглана не было».
В целом удачный для осажденных день генеральной бомбардировки был омрачен гибелью на Малаховом кургане адмирала Корнилова. На месте его гибели стоит прекрасный памятник, на котором изваян смертельно раненый адмирал; на постаменте памятника выбиты последние слова адмирала: «Отстаивайте же Севастополь!» На тыльной стороне постамента выбит весь боевой путь Корнилова, перечислены все корабли, на которых он служил или которыми он командовал.
Бомбардировки продолжались, конечно, и все последующие дни и даже ночи, но с гораздо меньшей интенсивностью. Наши отвечали. Но пороха по-прежнему не хватало!
Зима приближалась помаленьку, а пока и дождливая крымская осень казалась союзникам чуть ли не полярной стужей. У них свирепствовали болезни, лазареты были переполнены.
«2 ноября над Южным берегом Крыма пронесся ураган совершенно исключительный силы, который, по мнению некоторых, по своим последствиям был для союзников почти равносилен неудачному сражению. Неслыханная буря, длившаяся почти сутки, повалила палатки и разрушила обширный амбулаторный госпиталь во французском лагере, тяжко переранив лежащих там больных и искалеченных людей. Буря свирепствовала все больше и больше и уже к утру некоторые английские и французские суда были сорваны с якорей и брошены одно на другое; иные прибились к берегу и сели на мель. В Качинской и Балаклавской бухтах разбилось и затонуло множество транспортов и торговых судов, в том числе семь больших английских транспортов, пришедших накануне с громадными запасами теплых вещей на зиму для английской армии, с колоссальными запасами пищевых продуктов, боеприпасов, обуви. Они не успели даже начать разгрузку и потонули со все грузом и со всем почти экипажем. Затонул со всем экипажем огромный пароход «Принц» с артиллерийскими орудиями на борту, с одеждой и боеприпасами. Французский корабль «Генрих IV» был сорван с якорей и разбился у берегов Евпатории».
Буря принесла изменение погоды: необычные для Крыма ноябрьские (!) морозы продолжались до начала декабря; потом наступило некоторое потепление, сопровождаемое проливными дождями, заливавшими палатки. Холера в союзническом войске вошла в полную силу. Ежедневно заболевало по 300-400 человек. В начале января вернулись морозы в сопровождении сильного ветра и снежных метелей. Наши верные союзники, мороз и ненастье, не подвели и в этот раз! Правда, гвоздили они всех подряд: англичан, французов, турок, русских…
Нельзя не упомянуть о гомерических размерах воровства и казнокрадства военного интендантства при подозрительном попустительстве Петербурга и кое-кого из генералов в самом Крыму. Военный министр Долгоруков в своих письмах Меншикову, писаных по-французски (!), жаловался на это зло, напирая на свои моральные страдания, вспоминая золотые мирные годы, и возлагая всю надежду на героизм солдат, «который может заменить им мясо, и кашу, и подметки, и порох, и снаряды». При том, что ни тот, ни другой не проявляли не малейшего желания бороться с этим злом, предпочитая испытывать моральные страдания.
Душой обороны был, конечно, вице-адмирал, а потом и полный адмирал, Павел Степанович Нахимов.
Флотские порядки, обращение нижних чинов к офицерам по имени-отчеству, отсутствие ненужной муштры, самый флотский дух он в полной мере перенес на севастопольские укрепления. Такой дух составлял нравственную силу обороны. Ежедневно бывая на бастионах, особенно часто на самом опасном, четвертом, Нахимов всегда был бодр, спокоен, ровен с подчиненными.
«Верхом на казацкой лошади, с нагайкою в правой руке, всегда при шпаге и адмиральских эполетах на флотском сюртуке, с фуражкою, надетою почти на затылок, следует он бывало от бастиона к бастиону в сопровождении казака»; на бастионе, «спешившись и оправив панталоны», обходит позицию пешим порядком, принимает рапорты от начальников, разговаривает с матросами и солдатами; нередко, увидев знакомого по Синопу матроса, обращается к нему по имени с незамысловатой шуткой. Матрос потом целый день ходит именинником. Солдаты, поступившие к орудиям взамен выбывших матросов, поначалу дивились такой простоте, но, вскоре, видя отважные выходки и бесстрашие матросов, и сами делались другими людьми.
«Ночевал он (Нахимов) где придется, спал не раздеваясь, потому что собственную свою квартиру отвел под лазарет для раненых, а личные деньги адмирала шли на помощь семействам моряков. Для матросов и солдат было нравственной опорой и радостью каждое появление Нахимова на их бастионе».
Своей семьи у него не было, его семьей был Черноморский флот, которому он всю свою жизнь и отдал.
Всю осень, начиная с октября 1854 г., и всю зиму во вражеские окопы делали вылазки охотники – самые отчаянные матросы и пехотинцы. Подобраться незаметно к вражескому пикету, внезапно напасть, переколоть рядовых и притащить к своим на аркане офицера считалось высшим шиком. Одному из таких охотников, матросу Кошке, и памятник поставлен в Севастополе, и на полотне панорамы он запечатлен. Черноморские пластуны обогатили тактику ночных вылазок своим кавказским опытом: охотники сначала подползают как можно тише к неприятельской траншее; шагов за тридцать они останавливаются, дают залп, кричат «ура!» и тотчас валятся наземь. Как только неприятель ответит на их залп, они с новым криком «ура!», теперь уже настоящим, кидаются в неприятельскую траншею и начинают штыковую работу. Прием этот работал безотказно всю войну.
2 марта 1855 г. Нахимов был назначен командиром Севастопольского порта и военным губернатором Севастополя, а через пять дней его и защищаемый им город постиг тяжелый удар: 7 марта от прямого попадания вражеского ядра погиб начальник Корниловского бастиона на Малаховом кургане, адмирал Владимир Иванович Истомин.
