Не хорошо ли будет современной речью рассказать о преданьях старины глубокой? :)
Почему бы не поговорить о древнерусской литературе? Традиционно в филологии так обозначаются все периоды развития русской литературы с 11 по 17 вв.
“Слово о полку Игореве” - одно из самых известных в широких кругах произведений этой самой древнерусской литературы.
На данный момент большинство учёных соглашается с тем, что текст “Слова” был написан в последней четверти 12 века, почти сразу после исторических событий, послуживших основой для его создания.
У “Слова” не самая завидная судьба - до нас дошла только одна рукопись, где содержался этот текст, да и та сгорела в пожаре, а мы имеем только то, что скопировали любители древности, которые видели рукопись. Ну, вы и сами всё это знаете, однако это важно упомянуть в связи с темой.
Так как на сегодняшний день у нас нет ещё какой-нибудь средневековой рукописи с текстом “Слова о полку Игореве”, а дошедшие до нас два списка и несколько “выписок” не во всём совпадают, в толковании текста до сих пор существуют так называемые “тёмные места”. Выше названы не все причины существования таковых, но мы здесь не за причинами, а за следствием, не так ли?
Первый занимательный факт, он же ответ на вопрос в самом начале статьи - “Слово о полку Игореве” вовсе не о полке, а о походе. Вот вам прекрасный пример того, как одна и та же форма слова в разное время может иметь разное значение. В одно и то же время, кстати, тоже может. В том же “Слове” почти в самом начале видим “иже зареза Редедю предъ пълкы касожьскыми”. Общепринятый перевод - Редедю зарезали перед войсками, а не походами :)
Есть в “Слове” прекрасный момент, общепринятого толкования которого в науке нет до сих пор: “Спала князю умь похоти, и жалость ему знаменіе заступи искусити Дону Великаго”. Хоть или похоть? Спала - запала, спалила, успала или вообще слава? А мы не знаем… Но в переводах обычно это место обыгрывается так, что Игорю до чесотки захотелось пойти в поход, а плохое предзнаменование в виде затмения он проигнорировал.
Знамениты также стрикусы, которые до сих пор вводят людей в недоумение, а учёным дают поводы читать и перечитывать фрагмент. “Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ въ плъночи изъ Бѣла-града, обѣсися синѣ мьглѣ, утръ же воззни стрикусы, отвори врата Нову-граду”. Вот вы поняли, что “онъ” (Всеслав Полоцкий) сделал? В первых изданиях “стрикусы” понимали как какой-то вид стенобитных орудий; Потебня считал, что это боевые топоры. Якобсон же предложил читать фрагмент вот так: “утръже вазни съ три кусы”. Переводил он это как “трижды урвал кус удачи”. Перевод всё ещё остаётся спорным, но такое деление на слова приняли многие последующие учёные. Виноградова предлагает вариант толкования слова “кус” как “разбойничий набег”. Есть даже вариант со словом “стрико” - дядя по отцу, в общем, чего только нет!
Моё любимое. Признайтесь, вы тоже любите иногда растечься мыслию по древу? А вас ничего в этом выражении не смущает? Особенно если прочитать весь фрагмент целиком: “Боянъ бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы”. Орёл, волк и мысль - самый логичный на свете ряд образов, а ток мысли по дереву и вовсе нечто странное. Дискуссия, на самом деле, продолжается до сих пор, но ваша покорная слуга предпочитает примыкать к стану тех комментаторов, которые считают, что имелась в виду не мысль, которая в голове, а “мысь” - зверёк, чаще всего конкретно белка.
И последнее на сегодня. Кто такие скоморохи (кто понял, тот пони) шереширы?! Это нечто является гапаксом, то есть, словом, встретившимся лишь единожды в некотором корпусе текстов. “Ты бо можеши посуху живыми шереширы стрѣляти - удалыми сыны Глѣбовы”. Радует в шереширах только одно - большинство исследователей сходится в том, что это что-то из военной лексики. Кто-то считает шереширы тараном, кто-то видом меча, кто-то - чем-то вроде самострельного лука. Но стоит упомянуть и версию Ф. И. Эрдмана, который выводил это слово из арабского языка. С его точки зрения, Ш. является араб. словом и значит «юноша проворный, мужественный». С такой этимологией Эрдман толкует фрагмент следующим образом: «стихотворец хотел только сказать, что во всякое время могут заменить отсутствующего Всеволода, сражающегося на воде, еще живые молодцы, удалые сыновья Глеба, на суше».
И подобных тёмных мест в “Слове” ещё очень много, но описать здесь все, пусть и в таком популярном изложении, не представляется возможным.