— В первые дни возможна лёгкая дезориентация, но к концу недели рефлексы придут в норму. Постепенно окружающее начнёт казаться более реальным, чем настоящее. Ваша задача — протянуть месяц. Кто вернётся, с теми уже будем говорить о поступлении, смотреть на качества… Никто не раздумал? — уточнил техник, боком двигаясь вдоль прохода и поправляя провода и катетеры. — Запуск через три минуты.
Я поёрзал, устраиваясь удобней; из-за туго затянутых ремней и шлема это было непросто.
— Две!
Глубоко вдохнул, пытаясь представить, где окажусь. В голове мелькали кадры из учебников и документалок.
— Одна! Закрыть глаза!
Я зажмурился, ощутил лёгкую щекотку — завибрировал плотно прилегавший к телу костюм. Затем рвануло под ложечкой, и рядом защебетала птица. Я медленно поднял налившиеся свинцом веки...
Вокруг шелестело море жухлой листвы. Я не мог различить плодов или веток, но по запаху понимал, что это деревья: жжёная кора, уголь, гарь — так пахли леса в прошлом. Когда в глазах перестало двоиться, я огляделся и, опираясь на сыпучую землю, встал. Осмотрел себя. Толстовка и джинсы; заляпанные кеды. Чистые от татуировок руки: ни группы крови, ни аллергенов, только фамильная родинка в форме гусиной лапки.
Слегка кружилась голова, но в целом я чувствовал себя сносно. Наслаждаясь тем, что грудь не сжимают ремни, глубоко вдохнул и закашлялся: воздух оказался густым, плотным и пах, как скисший суп.
— В первый день падающий камень покажется иллюзией, — вдалбливал куратор. — Но уже через неделю вы поймёте, что он может причинить боль. Через две, видя камень, будете не просто знать, но верить, что он реален и способен проломить черепушку. Пролом черепа — мгновенная виртуальная смерть, то есть провал экзамена.
Не знаю, кому там камни кажутся иллюзией целую неделю; я поверил в их реальность уже в первый час, когда меня накрыло облаком пепла и крупной, с горошину, гальки. Выходит, реакцию уже запустили, давление скакнуло — вот вам и град... Следом зарядил вонючий кислотный дождь.
— Первый день — критическая точка, — повторял куратор, водя по голограмме. — Вы начинаете верить в окружающую реальность, и мозг подстраивает тело. Разумом вы до последнего будете помнить, что находитесь в имитации прошлого. Но с каждым часом инстинкты будут всё сильнее заставлять вас думать, что это ложь.
Спасаясь от дождя, я нырнул под острый гребень холма, и первое, что сделал, отдышавшись, — достал блокнот и нацарапал: «Я нахожусь в системе, имитирующей прошлое накануне К. Я должен продержаться месяц, чтобы пройти отбор на курсы ликвидаторов. Это непреложная правда, от которой нужно отталкиваться».
Закрыл глаза, чувствуя, как в животе ворочаются боль и голод. Дождь кончился так же резко, как и начался, и непривычную кожу защипало яростное солнце. К югу темнели башни; надеясь, что это живой город, а не разорённый скелет мегаполиса, я пошёл туда.
...Ещё с подступов оглушило тысячей звуков: рычание моторов, голоса, грохот… Запах газов усилился, с пристани воняло рыбой и машинным маслом. Как же много людей! Как много машин! И так мало зелени… У нас дома в окна заглядывают ветви сикомор, а люди почти всюду передвигаются пешком.
Несмотря на густой смог, местные ходили без шлемов и даже без масок. Чувствуя себя уязвимым, почти голым вне купола и без защитного уличного костюма, я миновал кишащую автомобилями площадь. Задыхаясь, метнулся за пыльную стеклянную дверь бистро. И застыл. Одно дело — книжные фразы о пищевых привычках прошлого. Совсем другое — жареные золотистые палочки за прилавком, обваленное в мелких сухарях настоящее, белковое мясо, жирный, сочный и масляный запах...
Краем глаза я заметил, как из-за столика, не доев, поднялся посетитель. Он оставил полную коробку этих золотых ломтиков и несколько кусочков мяса. Даже если это какая-то отрава, реальному телу это не навредит; мой настоящий желудок сейчас кормят питательной смесью...
Я вцепился зубами в мясо, наблюдая за кипящей за стеклом жизнью. Стремительно темнело; лица и огни сливались в сплошную сверкающую полосу. Электронное табло на крыше высотки показывало полсуток до К, и я внезапно подумал, что наблюдать недостаточно. Можно попробовать убедить людей спрятаться в бункеры, попытаться спастись... Обескураженный тем, что не вспомнил об этом раньше, я подошёл к продавцу.
— Э-э… Извините… Завтра случится Катастрофа, и вы должны…
— Чего?..
— Осталось меньше суток до глобальной Катастрофы. Я ликвидатор, и…
— Придурок, — хихикнул кто-то. Щёкнул электронный затвор, меня ослепило вспышкой... Я принял это за взрыв, совсем забыв, как люди прошлого обожали фотографировать; яростно обернулся на кучку подростков с гаджетами. Отчеканил, стараясь не сорваться на визг:
— Через несколько часов случится Катастрофа. На холмы за городом упадёт бомба, вас всех сотрёт в пыль, если не схорониться!
— Схорониться! — заржали в толпе. Пришёл же на ум анахронизм… Мне никогда не давалась лета-лингвистика, вечно путал диалекты двадцатого и двадцать первого веков…
— Да как вы не понимаете? — всё повышая голос, закричал я. — Это не шутки! Это начало глобальной К, которая изменит земной облик!
Подростки пёрли вперёд, взрослые переглядывались, кто-то нудно долбил: вызовите врача, это псих, псих…
Раздвигая народ локтями, я выскочил из бистро и заметался взглядом по прохожим. Электронные часы гулко звенели; время стремительно улетало, и в груди разрасталась паника. Кого из них я могу убедить? Кого спасти?
— Надо прятаться! — обратился я к пожилой женщине. Та с визгом отшатнулась, огрев меня сумкой. — Скоро Катастрофа! Недалеко от города разорвётся бомба, надо прятаться!
Шарахнулась дама; на меня зарычала гигантская овчарка. «Сумасшедший!» «Обдолбался!» «Мудило» — сыпалось со всех сторон. Массивный мужчина толкнул меня в плечо:
— А ну заткнись, нарик, не смущай народ!
Пытаясь отдышаться, я огляделся. Ухмылки, оскалы, звон… Цифры на табло утекали, подобно песку. В глазах рябило. Стоило слегка оклематься после удара, как меня настигла новая галлюцинация: по тротуару шагала моя сестра.
— Лина! — закричал я и рванул к ней. Конечно, это не она; её не может здесь быть, но профиль, светлые волосы, походка… — Лина!
Я вцепился в её плечо у самой дороги, она вскрикнула, и я только сейчас заметил рядом с ней мелкого мальчишку.
— Отойдите от моего ребёнка! Тима! Иди сюда!
Девушка, оглядываясь, бросилась от меня наперерез машинам. Часы выбивали последние минуты перед выбросом хлорола. Сердце прыгало в горле.
— Да стойте вы! Я хочу вас спасти! Скоро Катастрофа!
Я помчался за ней, виляя между автомобилей. Девушка, подхватив мальчика, бежала вперёд. Она уже почти достигла противоположного тротуара, когда загудели сирены…
Я зажал уши, замерев посреди дороги — как и все кругом. Застыли машины; остолбенели люди. Сирены ревели, как громадные звери, вступали новые и новые густые, низкие голоса... Я десятки раз слышал этот звук в записи, но в реальности он пробирал до нутра, что-то вскипало в груди, немело тело… И всё-таки я опомнился раньше прочих, бросился вперёд и схватил мою девушку под локоть.
— Это тревога! Скоро взрыв! Лина, нам надо бежать, пожалуйста!
Видимо, она была растеряна, напугана, оглушена настолько, что повиновалась. Мальчик заплакал.
— Бежим!
Отмерла, забесновалась толпа. Вокруг нас образовалась воронка. Сирены не умолкали, повсюду загорелись красные стрелки с надписью «ГО»...
— Гражданская оборона! — слова ураганным ветром срывало с губ раньше, чем я успевал договорить. — Туда!
Я цеплялся за трубы и пожарные лестницы, Лина, одной рукой держась за меня, другой прижимала к себе ребёнка. Я волок их вперёд, пока мы не оказались в давке у каких-то ворот. Стрелки указывали налево, и я уже потянул Лину в обход толпы, когда уши взорвались звуком, перекрывшим даже вой сирен.
— Тимка! Ти-и-имка! — Лина вырвала руку из моей и ринулась в гущу тел. — Тимка!
Миг я видел её светлое платье, затем всё скрыла толпа. Я полез вперёд, яростно отбрасывая локти и головы, роясь в груде копошащихся тел...
— Лина! Сюда! Обратно!
Я не видел её, но слышал вопль. Потянулся на звук, вцепился в краешек светлой юбки... Выдернул девушку из толпы.
— Тебя затопчут, дура!
Лицо её было страшным: чёрным, с блестящими, безумным глазами. Я крепко схватил Лину за руки.
— Пусти! Дай мне! Там Тимка!
— Там уже никого! Там давка! Нам надо сейчас же бежать в бункер, если ты не хочешь сдохнуть!
— Пусти!
Ликвидатор должен уметь быстро, трезво оценивать ситуацию; её сына было не вытащить. Я подхватил Лину на руки и, грохоча по асфальту, наступая на чьи-то руки и лица, тяжело побежал к кирпичной будке, в которую упирались стрелки. Это было сказочным везением — что бункер оказался так близко, что вход был открыт. Я уже подумал, что подшаманил наблюдающий за мной куратор... Но мысль мелькнула и пропала, я пнул створку и кубарем скатился внутрь.
Кроме нас там не было никого. Система защиты сработала на должном уровне — светящиеся стрелки, открытый бункер, — но люди не ждали беды и не знали, что делать.
Когда мы миновали гермозатвор, я налёг на створку.
— Помоги! Закрыть!
Но Лина была не в состоянии. Стоило отпустить её, как она рванула наверх. Я отбросил её, навалился и задвинул массивную дверь. Звуки, ветер, вонь как отрезало. В рухнувшей тишине я перевёл взгляд на растрёпанную, обезумевшую Лину.
— Тимка… — простонала она, съезжая по стене. — Тимоха… Что ты наделал, урод? Придурок! Изверг!
Я не успел ответить: пол дрогнул, с потолка посыпалась крошка, погас свет. Бункер затрясло. Лину вырвало тёмно-красным.
— Нам нельзя идти на поверхность, — выговорил я. — Там… ядерный взрыв. Там конец. Всем, кто остался сверху. Мы бы не успели вытащить твоего сына… Либо спаслась бы ты — либо никто. Лина… Я из будущего. Двести пятьдесят лет спустя. Там не будет взрывов. Там всё будет хорошо… Надо только подождать...
— Двести пятьдесят лет? — прохрипела она.
Перед глазами мелькнул луг за домом, стеклянный учебный корпус, фамильный столовый сервиз из силиколла… Кадры пронеслись и поблёкли. Куда реальней казались чёрные стены, сверкающие в темноте глаза Алины, меловый, железный привкус смешанной с кровью извёстки.
— Нам надо переждать несколько дней. Тут должны быть ресурсы. Когда давление нормализуется, мы уйдём, постараемся как можно скорее покинуть заражённую зону...
— Тимка? — хрипло прошептала она.
— Всё. Не думай о нём. Ты должна думать о себе...
«Это имитация», — хотел добавить я, но не посмел. Лина уткнулась лицом в колени и затряслась. Вспомнив инструкции, я коснулся худой спины, положил ладонь между выпирающих лопаток. Выждав минуту, тихо спросил:
— Тебя как зовут?
— Алина, — втягивая воздух, ответила она. — Ты же знаешь откуда-то…
— Нет, — сглотнул я. — Просто… Ты на сестру мою похожа, на Лину… Я Леокад.
— Чё?
— Можно Лёка.
— Лёха?
Я не стал поправлять. Алина разогнулась, откинулась на стену. Посмотрела на меня; лицо её было заплаканным и опухшим.
— Слушай. Зачем мне жить?
Я ответил, не задумываясь:
— Наслаждаться каждым мигом. Впитывать знания. Воспитывать в себе идеал человека.
Она посмотрела на меня страшно, как на идиота.
— Ты откуда, блаженный?
— Из места, где всё гораздо лучше.
— Лучше? Наслаждаться? Впитывать? Тут так не работает. Тут работает хватай, бей, беги! — крикнула она, вскакивая. — Где он? Где Тимка? Что с ним?!
...Когда Алина забылась, я постарался уложить её поудобней. Фонарик выхватил пятно на её предплечье — кровь или грязь. Я посветил, чтобы стереть, и вздрогнул. На коже темнела родинка в виде гусиной лапки. Ровно на том же месте, что у меня.
Сел. Достал блокнот.
«Я нахожусь в системе, имитирующей прошлое накануне К. Это непреложная правда, от которой нужно отталкиваться».
Хорошо, что я сделал себе это напоминание.
***
Мы рискнули выбраться через трое суток — тянуть дальше было нельзя. Я помог Алине надеть противогаз, мы обмотались всеми тряпками, какие смогли отыскать, и вышли. Город лежал в руинах.
— Почему мы не можем остаться там? — глухо спросила она.
— Видишь чёрные силуэт на стене? Человека сожгло излучением. Следующий взрыв будет здесь же и будет мощнее. Надо уйти как можно дальше.
— Куда?
— Хоть куда, главное, против ветра. Так есть шанс, что нас не достанет радиоактивным дождём.
На исходе дня, в предгорьях, мы встретили девять выживших, которые переждали удар в карстовой шахте.
— Если есть эта — должны быть другие, — твёрдо сказал я. — Надо найти шахту или пещеру глубже в горах. Катастрофа — это цепь взрывов. Следующий случится сегодня, в двадцать два семнадцать...
...Они считали меня пророком и слушались беспрекословно. Но в то время, пока я отдавал решительные распоряжения, внутри штормило от страха, от масштаба К, которого не передать ни одной хронике, от собственного бессилия. Словно мантру, я перечитывал: «Я нахожусь в системе, имитирующей прошлое. Это непреложная правда».
Нет, нет... Это какая-то игра сознания. Вот настоящая, живая девушка, потерявшая сына. Вот скалы, в срезах которых блестит слюда. Вот пахнущий хлоролом воздух, острый нож, оставляющий на ладони алый след. Что может быть реальней?
Когда Алина спросила, почему я здесь, я не сумел объяснить. То, что я говорил про будущее, всё больше казалось чушью. Как сады, золотая рожь и защитные купола могут быть реальны среди руин и взрывов, среди отравленного воздуха и затопленных шахт?
— Как бы я ни пришёл сюда, — прошептал я, — это позволило тебе прожить чуть больше.
— Какой в этом смысл, если всё равно будут выбросы? И радиация — ты говорил, она убивает незаметно… Какой во всём этом смысл? Зачем жить?
— Ради потомков, Алина. Ради будущего, ради людей, которые вырастут среди зелени и свежего воздуха, в достатке и мире…
— Какие потомки? Тимка… остальные… умерли там. Сколько осталось в живых? О каких потомках может идти речь?!
У меня больше не было сил спорить. Я вздёрнул рукав.
— Посмотри. — Повернул руку так, чтобы ей было видно родинку. — Я. Я твой потомок. Не знаю, насколько далёкий, но…
С минуту Алина молча глядела на моё предплечье. Затем схватила, сжала, будто проверяя, настоящее ли. Обвела гусиную лапку пальцем, заскребла ногтем, пытаясь стереть...
...Я потерял счёт дням, потерял блокнот; будущее исказилось, виделось далёкой, нереальной сказкой и, наверно, забылось бы совсем, если бы меня не просили рассказывать про маленькие города, прозрачные купола и не оставляющее ожогов солнце. Электричества не было, лучшим, чем мы могли похвастаться, был десятикиловаттный генератор, и в тусклой, душной пещере сказки о солнце шли на ура.
— Ты записывай эти свои истории. Если когда-нибудь ещё будут какие-нибудь дети, у них должны быть сказки, — шепнула Алина. — Сколько осталось взрывов? Пожалуйста, скажи — нисколько...
— Один, — прошептал я. — Закрывай глаза…
Но она не закрывала. Я прижал Алину к себе и увидел её глаза близко-близко: синие, как речка, как небо, как яркие васильки. Зажмурился, втянул похожий на гарь запах её волос.
А потом, выбивая из лёгких воздух, рвануло под ложечкой. Мощным потоком ударил свет.
— Поздравляю, — вынимая из моей руки катетер, улыбался куратор. — Отбор пройден. Вы зачислены на курсы ликвидаторов.