Все у них шло хорошо. Павел относился ко всем прекрасно, Жанну баловал как мог, для Евы по-прежнему делал всё, что он него зависело. Отношения Евы и отчима нисколько не изменились с появлением в семье Бориски. Его Павел очень любил, но и Ева нисколько не чувствовала себя ущемленной: Павел к сыну относился так, как и относятся к маленьким детям, а Ева была намного старше Бориски, почти взрослая, и общение, разумеется, у нее с отчимом было совсем другим. Но тепла от него не убавилось, это Ева видела.
А вот с мамой... Здесь произошли некоторые изменения, сначала почти не заметные, но по мере того, как Бориска рос, все более явные.
Нет, Жанна вовсе не разлюбила дочь и даже вовсе не изменила своего к ней отношения. И - нет, это не было ревностью Евы к маленькому братишке, которому мама, понятно, уделяла много времени. И - не потому, что они с мамой стали из-за этого меньше общаться. Не так уж и мало общения, Еве вполне хватало, к тому же она взрослела, и у нее не было желания, чтобы ее постоянно опекали. Она, как и все ее сверстники, желала больше и уединения и свободы. Так что не было тут каких-то противоречий, даже было и хорошо, что мама возилась с Бориской. Впрочем, Ева ей с удовольствием помогала, особенно на первых порах.
А все дело было в том, что Жанна баловала Бориску нещадно, просто таяла, глядя на своего сынулю. И пока Бориске было значительно меньше года, это еще не так бросалось в глаза, хотя он уже стал проявлять и характерец, и капризность. Но вот ближе к году и особенно на втором году жизни его упрямство и капризность стали возрастать значительно.
Первые слова он начал говорить еще до года, а заговорил фразами к полутора годам. Еву, когда еще только начал говорить "мама", он тоже называл "ма" или даже "мама". Думали, что несмотря на то, что Ева всегда на коляске, он их путает, все-таки Ева была очень похожа на мать, и у обеих - длинные волосы, немного отличающиеся оттенком. У Евы подлиннее, чем у матери, но для маленького ребенка это вряд ли имело значение. "Точно, путает", -решили они. К тому же Жанна выглядела очень молодо, младше своих лет, а Ева стала уже почти взрослой.
Но потом выяснилось, что это не так. Ничего Бориска не путал. Он никогда не называл Еву "ма" в присутствии матери, а вскоре и вовсе стал называть ее по имени: "Еа". И если мать оставляла его с Евой, мог называть ее и так, и так. Но "ма" все же звучало в таких ситуациях нередко. Было очевидно, что Ева для Бориски - вроде как еще одна мама, и для него было вполне нормально, что мамы у него - две.
Однако Ева относилась к Бориске по-другому, не как мать. Она не баловала его. Не обижала никогда, очень полюбила, но не баловала. Играла с ним, возилась, рассматривала книжки и разговаривала, тетешкала. Но на его капризы реагировала по-другому. Бориска сердился, мог нахмуриться, несильно, но зло заплакать, слегка ударить Еву, уползти от нее, выражая протест против того, что его свободы ограничивают, в конце концов, когда стал уверенно ходить, убежать к матери, если двери не были закрыты.
С отцом он вел себя иначе. Павел тоже не потакал его капризам, да и Жанне выговаривал, что слишком балует его, так нельзя. Жанна улыбалась. но продолжала в том же духе. Она вроде как и не могла иначе, и, похоже, вовсе не считала, что делает что-то не так: маленький ребенок, совсем кроха, как его ругать-то? Нееет, он такой милый, его только целовать...
Павел слегка сердился, и время от времени продолжал выговаривать жене, что она неправильно поступает. Даже теще жаловался, чтобы поговорила та с дочерью, нельзя ребенка портить-то. Анна Львовна говорила с Жанной, толку было - ноль.
Сам Бориска, несмотря на свой нежный возраст, был уже приспособленец еще тот, и быстро усвоил, что с папой, как с мамой - нельзя. С бабушками-дедушками общался он по-разному. Родители Павла, понятно, были постарше, чем родители Жанны, приезжали они нечасто, и их общение с внуком всегда проходило в присутствии Павла, который собственно их и привозил. Здесь Бориска вел себя более сдержанно - папа же рядом.
А вот родители Жанны, и особенно ее мать, могли приехать и сами по себе. Когда отца не было дома, а мама-то всегда здесь, Бориска не сдерживался. И Анна Львовна сетовала дочери, что так вести себя дети не должны. Отец Жанны практически ничего не говорил ей, он не очень-то старался вмешиваться в эти дела.
От Евы же Бориска и вовсе ждал ровно таких же реакций, как и от матери, и на нее как раз больше всех обижался. Если на замечания бабушки, Анны Львовны, он мог прореагировать так - отойти от нее, подбежать к матери, показывая на бабушку и жалуясь, как мог, что она "угаеся", то на требования Евы... Вот тут, кроме собственно жалоб матери, что "Еа угаеся", могли быть и удары по ней, не сильные для Евы, но со временем всё более сердитые, а позже - и пинки по ее коляске или удары по коляске же игрушками, намеренное зловредное поведение, просто крики. А однажды, когда он начал говорить, сливая слова, заявил, отбежав на какое-то расстояние, что "Ефка ду`а!"
Так и повелось. Если что не так (а что-то было "не так" часто, потому что Ева вовсе и не собиралась потакать дурному поведению братца), то сразу - "Ефка ду`а!". Еву это напрягало, конечно, тем более что и мать не особо реагировала на эту фразу, только мягко говорила:
- Боренька... Сыночек! Так нельзя говорить. Скажи маме, что так не будешь.
Все это произносилось ласковым тоном, и Боречка, хотя и переставал обзываться, но смотрел на мать упрямо и с вызовом. Мог и слегка ее ударить мягкой игрушкой за это замечание. На Еву после такого он дулся и какое-то время не подходил к ней. Потом все забывал и притаскивал Еве или какие-то игрушки, чтобы она поиграла с ним, или книжки, чтобы она посмотрела их с ним и что-то рассказала, как обычно, когда они вместе рассматривали сказку. Или подбегал к Еве, когда мать была занята на кухне или принимала ванну, и просил включить "мутики". При просмотре "мутиков", поскольку Ева оставалась в комнате, мог попроситься к ней на колени, и доверчиво прижаться, даже приобнять ее. Сердце Евы таяло.
Но вскоре неизбежно что-нибудь да случалось, и "Ефка" снова оказывалась "дуой".
Павел как-то услышал эту фразу и среагировал мгновенно. Резко сказал сыну, что считал нужным, и пригрозил ему, что получит за это. Бориска насупился. Когда Павел услышал обзывалку в следующий раз, Бориска схлопотал по попе. Он разревелся, и был немедленно поставлен в угол. Жанна начала было почти кричать на мужа и ринулась спасать свое чадо, но была не менее резко остановлена. Нет, он никогда не рукоприкладствовал, Бориска и тот получил по попе впервые, но Павел мог остановить и не только свою жену. Жанна замолчала, села в кресло. Весь вид ее свидетельствовал о том, как она страдает, слыша плач Бориски, стоящего в углу. Она даже сама заплакала. Но Павел на этот раз среагировал на ее слезы не так, как обычно.
- Выйди, - приказал он Жанне.
Та даже и не думала менять свое местоположение.
- Выйди, я сказал! - крикнул Павел.
Жанна после такого окрика взметнулась и выскочила из комнаты. А Бориска даже прекратил свое нытье в углу. Замолчал, вроде как испугался, все же мужской окрик звучит совсем не так, как женский.
Выждав совсем немного, Павел велел сыну подойти к нему. Бориска беспрекословно подчинился. Стоя перед отцом, выслушал, что если только еще раз тот услышит, что Борис обзывает Еву, то получит по попе очень сильно, а не как в этот раз, и в углу будет стоять очень долго, пока спать не ляжет.
- Понятно? - спросил Павел сына.
Тот смотрел на отца во все глаза, но ничего не говорил.
- Ты понял? - с нажимом спросил Павел.
- Дя,- ответствовал Бориска.
- Иди играй, - получил он прощение. - И чтобы больше не смел так говорить.
______________________________
Продолжение // Начало здесь