Какое-то тихое утро сегодня…
Как в церкви: тихое и благостное. Когда служба уже закончилась, храм опустел и только редкие, самые истовые прихожане, ещё продолжают шептаться с Богом, веря в то, что уж их-то молитва обязательно достигнет Его ушей, и совсем не думая о том, что и Бог может устать от вечного служения людям…
Уже нежарко, потому что сентябрь — это то время у нас в России, когда всё становится каким-то гармоничным и непротиворечивым. Никто и ничто не вступает в конфликт ни с чем. Желтизна и багровость, постепенно вытесняющие зелёное, совсем не контрастны, как, скажем, окраска тела и крыльев иволги, а напротив: являют спокойное продолжение друг друга.
Звуки тоже становятся незаметно визуальным рядом, и ты прямо видишь, как гудки проезжающих автомобилей приглушаются совершенно прозрачным воздухом и неторопливо дотекают до слуха.
А Петя спит ещё. Спит потому, что торопиться ему некуда. Скоро год уже, как потерял он работу и ищет другую. А её всё нет и нет: то возраст уже не подходит, то образования не хватает, то просто на том конце провода выслушивают его устное резюме, молчат равнодушно минуту, а потом так же равнодушно говорят: « Мы вам перезвоним...» - и кладут трубку. Но у него уже появился опыт: он точно знает, что не перезвонят, что человек, с которым он только что разговаривал, уже забыл о нём, не успев даже выключить телефон.
А сентябрь всё шире распахивает объятия и всё крепче прижимает к своей прохладной груди дома и машины, деревья и души людские.
Спит Петя. Или — уже нет? Просто лежит, притаившись, слушает тиканье стенных часов и жалеет себя, потому что больше его пожалеть некому.
Дочь давно уже выросла и живёт своей отдельной жизнью. Редко звонит и то только с одним вопросом: «Пап, ты не богат деньгами?..»
С женой они давно уже в разводе, а не интересны друг другу стали ещё раньше, чем расстались. Однажды утром Петя проснулся, повернул голову направо и увидел рядом с собою, на подушке, лицо немолодой женщины, приоткрывшей рот во сне. Долго-долго его рассматривал и вдруг понял, что — изучает. Рядом с ним лежал совершенно ему не знакомый человек, к которому он ничего не испытывал и даже, наверное, не заметил, если бы он вдруг исчез.
Петя хорошо помнит это утро. Был, как и сейчас, сентябрь, только за окном дождь барабанил, и он тогда подумал: «Значит, нужно уходить...»
И это «значит» относилось не то к дождю, не то к тому, что жену разлюбил…
Однако, когда встали и обычный выходной день начался, говорить Тане ничего не стал. Потому что не знал, как всё это, про дождь, сентябрь и нелюбовь, рассказать ей, чтобы поняла.
Спустя несколько дней, как-то за ужином, она сама, вяло ковыряя вилкой распаренную картошку и не поднимая глаз на мужа, сказала:
- Может, нам развестись?..
Потом перевела взгляд на начавшее уже темнеть окно и добавила:
- Сентябрь вот… уже идёт… И тоскливо как-то стало…
Он даже не обрадовался и не удивился нисколько. А тоже, не глядя ей в глаза, только плечом пожал:
- Давай…
И разводились так же спокойно и вяло даже как-то.
Вышли из загса, где пробыли всего минут двадцать, наверное. Он хотел предложить проводить её, но она сама, будто боясь этого, сказала:
- Ладно, пока… Может, ещё увидимся…
И пошла в ту сторону, куда и ему было нужно. А он тогда направился в другую, потому что после этого рядом идти было бы глупо, как минимум.
Сделал круг через дворы и вышел к метро. Там они опять встретились, почти столкнулись, но оба смутились… и сделали вид, что не заметили друг друга.
Тут только Петя сообразил, что домой ему сейчас идти — ещё более глупо, потому что Таня ведь тоже наверняка домой поехала.
Постоял он, подождал, пока жена его, теперь уже бывшая, по эскалатору спустится. Посмотрел на серо-пятнистое небо, снова заморосившее, на рваные какие-то деревья в сквере, и поехал к Олежке. Это друг его старинный, с которым вместе ещё в школе учились. Не к Олежке даже, а к маме его, потому что Олег тоже несколько лет назад развёлся, оставил жену в квартире, где прожили они без малого двадцать лет, а сам к маме вернулся. И жили они в однокомнатных хрущёвских апартаментах.
Двери Олег ему открыл. Прямо с порога Петя и бухнул:
- Привет, жить мне негде, я только что с женой развёлся…
Друг всё сразу понял и ответил тут же:
- Тогда заходи…
И сам пошёл в комнату первым, крича по дороге:
- Мам! К нам Петя пришёл. Он с Танькой развёлся. Ему жить негде…
Из комнаты прозвучал голос его матери:
- Как это негде? А у нас?..
- Вот я ему и говорю, что ты только рада будешь! - ответил Олег.
Расспрашивать он ни о чём не стал, а просто сразу прошёл на кухню и достал из холодильника бутылку водки. Елизавета Ивановна, мама Олега, так же молча стала готовить для мужчин закуску. Потом, когда уже всё на стол выставила и уходила в комнату, закрывая за собою дверь, не удержалась, как-то по-старчески крякнула и сказала:
- Слабые вы всё-таки, мужики! Чуть что — сразу за водку хватаетесь…
- Мам, не начинай,- попросил Олег.
- Да я и не начинаю, а продолжаю! Петю только мне не спаивай! - ответствовала она, твёрдо уверенная, что последнее слово всегда должно оставаться за женщиной.
Мужчины посидели. Олег глянул на Петю. Вопросительно. Налил. Выпили, оба, разом и не чокаясь, как за покойника. Хлеба нюхнули. И ещё раз выпили. Опять молча. И только потом Петя начал:
- Ну, стало быть, моя Таня меня бросила…
- Всё зависит от точки зрения, Петрик… Давай, будем думать так: это не она тебя бросила, а ты её отпустил, чтобы самому жилось свободней.
Петя улыбается, но как-то криво и кисленько:
- Слабо греет…
Олег чувствует, что ещё что-то сказать нужно, и продолжает:
- Теперь мы с тобой оба - "бобыли"...
- Ты что! "Бобыль" - это когда жену похоронил, а наши, слава Богу, живы...
- Когда похоронил, это "вдовец", кажется, называется...
- Какая разница, как называется! Хоть "бобслеист"... Важно, что её рядом нет, а значит, вообще нет...
И тут на стол вспрыгнул Лёвка. Лёвка — это кот, персидский, старый (ему, наверное, лет уже одиннадцать) и белоснежный, с жёлтыми огромными глазами. Лёвка всё понимает, а потому появляется именно в тот момент, когда он особенно необходим. Вспрыгнул. На стол прямо. И улёгся. Посередине. А хвост свой, пушистый и роскошный, положил прямо в селёдку.
- Лёв, ну ты вообще уже…- говорит Олег.
Лёва лениво вскидывает голову и смотрит прямо в глаза. Сначала Олегу, а потом уже Пете. И все трое всё понимают.
И оба чешут Лёвке пузо. Тот кладёт голову в тарелку с колбасой и — терпит. Потому что понимает, что — надо терпеть. Кому же сейчас легко?..
Петя долго и путано объясняет Олегу с Лёвой, что сентябрь... что разлюбили, оба... что ничего общего уже нет…
И слушают Лёва с Олегом. И так им Петю жалко! Обоим!! Потому что Петя ведь — свой, родной, не чужой для них человек.
А за окном сентябрь успел уже и похныкать, и покапать мелким - премелким дождиком, и снова ветром всё подсушить. А Петя всё говорил и говорил. И Лёвка с Олегом слушали… спать пошли, когда уже вставать нужно было.
… И стали жить, с самого утра, потому что всё равно ведь жить нужно, даже когда кажется, что не для чего…
А потом Петя комнату себе в коммуналке купил.
И ему жить там даже нравилось, потому что коммуналка в России — это ведь страна в миниатюре, с её национальными и социальными конфликтами, с примирениями и относительно благополучным сосуществованием.
… А сегодня спит Петя, и тени нового сентября бродят по его лицу, гладят по щекам и бровям, нежно трогают губы. И вдруг — звонок в прихожей. Петя только дёрнулся чуть-чуть, потому что знает: не придёт к нему никто так вот вдруг, неожиданно. Олег позвонил бы сначала.
Вдруг — стук в двери его комнаты и голос Клавдии Васильевны, что живёт прямо у входной двери:
- Пётр Николаевич! Это к вам. Гостья…
Петя вскакивает, торопливо так набрасывает на себя халат и почему-то волнуется. Распахивает дверь, а на пороге Таня стоит, жена его бывшая. Нисколько не изменилась за те три года, что они расстались и не виделись. Глаза потупила и говорит:
- Здравствуй… Ты извини, но просто мне не к кому идти. Мой новый муж, теперь уже бывший, квартиру нашу с тобой продал и исчез… Он из Иркутска. И я на улице осталась. Ты телефон сменил. Олег мне адрес дал… Пустишь?..