оглавление канала
Я еще с минуту смотрела ему вслед, ругая себя шепотом, на чем свет стоит, и в выражениях совсем не стеснялась. Но, увы, это уже мало помогало. Нельзя было сказать, что мы расслабились, но я совсем забыла об этой его татуировке, чтоб ей неладно было!! Решительно направилась к Божедару, похожая на разгневанную фурию. Естественно, гневалась я на себя, но он сразу понял, что что-то произошло. Не дав ему заговорить первым, едва разжав челюсти, я проговорила:
- Ты мне не поможешь корыто в баню занести?
Божедар несколько обескураженный, ухватился с другой стороны корыта, и мы потащили его в баню. Вопросов мне не задавал, но взгляд его потемневших от тревоги синих глаз, выражал один бесконечный вопрос «что случилось?». В предбаннике я почти бросила это треклятое корыто на пол так, что вода из него вместе с бельем, чуть не выплеснулась вся целиком на пол. Я устало плюхнулась на скамью, стоявшую под самым окошком, и простонала:
- Черт!!! Он видел твою татуировку!!!
Божедар все еще не очень хорошо понимая, присел рядом и спросил:
- И что тут такого? Сейчас многие накалывают разные татуировки, совершенно не понимая их смысла и значения…
Тяжело вздохнув, я пояснила свою мысль:
- Конечно… Многие… Только, когда отправляют подобные экспедиции под патронажем секретных служб, то обычно их участников описывают с ног до головы, до самой малюсенькой родинки или еще какого незаметного шрама. Неужели ты думаешь, что твоя татуировка прошла незамеченной? Возможно, сейчас несколько другое время, да и службы уже не те. Но если вдруг, те кто отправлял вас имел старую выучку советской школы, и сделал все, как это и полагалось раньше? Тогда, им только стоит свериться с твоей личной картой – и все, дело в шляпе! Но я скажу тебе больше! Судя по тому, как заблестели глазки у этого чертова «орнитолога», в твоей карте описание этой татуировки есть!
Божедар от моих слов слега растерялся.
- И что они сейчас предпримут, как ты считаешь?
А у меня мысли стали обгонять одна другую, и я принялась рассуждать вслух.
- Так… Погоди. Ты в чем-то прав. Мало ли татуировок народ сейчас делает. Кстати, а ты почему сделал именно эту татуировку, я забыла у тебя спросить?
Он пожал плечами.
- Честно говоря, я это помню весьма смутно. Но я ее сделал еще перед самой армией. Давно…
Я вытаращила на него глаза.
- Так ты что, еще и в армии служил? – Потом сама на себя разозлилась. Нашла время расспрашивать его о молодых годах. Сейчас это точно не имело такого большого значения. И махнув рукой, я продолжила свои рассуждения вслух. – Татуировка – это только косвенный признак, так сказать. И со стопроцентной уверенностью сказать, что ты и есть тот самый Стрелецкий Федор Андреевич, никто не сможет. Судя по тому, что я видела на фотографии, которую показывал Дорофеев, твоя внешность претерпела кое-какие изменения, надо сказать, весьма существенные. И вдобавок, если бы такая карта у них была, то они бы еще в свой первый приезд осмотрели тебя на предмет всяких дополнительных примет. А они этого не сделали. Речь шла только об отпечатках пальцев, которых у тебя не было на тот момент. Значит, скорее всего, детальных описаний всех особых примет у членов экспедиции у них все же нет. Так… Суетиться не будем. Нужно еще раз как следует все обдумать и принять верное решение. А то, может статься, они только и ждут, когда ты какими-либо необдуманными действиями выдашь сам себя. Излишняя суета безо всякого видимого повода – отличный показатель того, что дело нечисто. Но, с другой стороны, татуировка весьма занятная, если так можно выразиться. Она четко отсылает нас в древние времена. – Я слегка успокоилась. И продолжала уже говорить безо всякого отчаянья и паники. – Понимаешь, рисунок уробороса использовался многими народами, как символ бесконечности жизненного цикла, но только у наших Родов это не одна змея, пожирающая свой хвост, а две. Причем, одна из них указана, как главенствующая, у нее на голове маленькая корона.
Божедар смотрел на меня во все глаза. А потом осторожно спросил:
- И что это нам дает в конечном итоге?
Я с легким раздражением на саму себя всплеснула руками:
- Да, хрен его знает, что нам это дает! Дед Авдей впервые увидел подобный рисунок на старинной рукописи, которая хранилась в архивах Спасо-Преображенского монастыря на Валааме, еще во время войны. Эх… Надо было об этом у Корнила расспросить! Но тогда столько всего навалилось, что я просто выпустила это из вида!
Мозолистая ладонь с крепкими пальцами легла на мое колено.
- Не кори себя… Все предусмотреть невозможно. А ты не работник спецслужб и не профессиональный разведчик. В любом случае, того, что уже случилось, мы изменить не сможем. – Божедар вздохнул тяжело. – Да и я хорош… Расслабился, потерял всякую осторожность. – Помолчал несколько секунд и спросил, то ли меня, то ли себя самого. – А сейчас-то, что делать? Может был прав Корнил, мне было лучше уйти с ним?
Я затосковала. Не так часто в моей жизни бывали ситуации, когда я не могла решить, что мне делать. Кажется, сейчас как раз и была одна из таких ситуаций. Я еще немного подумала, и заговорила, опять рассуждая вслух:
- Было бы неплохо уточнить, были ли такие подробные карты на каждого члена экспедиции, или нет. По логике вещей, судя из поведения Ольховского и того же Дорофеева, таких карт не было. Но Ольховский – товарищ весьма и весьма мутный и коварный. Никогда не знаешь, до чего его извращенный ум может додуматься. Есть у меня один человек, старый приятель моего отца, он как раз работает в архивах этих самых служб. Человек он заслуженный и весьма порядочный. Но лететь сейчас в Ленинград – только пыль поднимать. Тем более, что сейчас, когда за нами наблюдают в сто глаз, такая моя поездка не останется незамеченной. Можно, конечно, просто позвонить. Я не думаю, что все телефоны в нашем поселке определены на прослушку. Но делать это с почты – значит доложить о своих намерениях всему поселку. А вот Василий Егорович, вполне может мне в этом помочь. Хоть его и подцепило начальство на крючок (думаю, произошло это не без участия того же Ольховского), но мужик он честный и порядочный.
Проговорив свои мысли вслух, я с облегчением выдохнула. Всегда найденное решение, указующее дальнейшее направление движения и действий, приносит некоторое облегчение. Я поднялась, вытащила из корыта стиральную доску, и приступила к дальнейшей стирке. Конечно, бежать сейчас немедленно, сломя голову в поселок не стоило. Это как раз была бы именно та суета, которая привлечет еще больше внимания. Поэтому, мы с Божедаром продолжили заниматься каждый своим делом, но тревожные мысли меня не покидали до самого вечера. Ох, не пришлось бы нам вскорости бежать на Плакучее, да разводить там костры!
Вечером я все-таки собралась съездить в деревню и позвонить в Ленинград Петру Осиповичу. Так звали старого приятеля моего отца. Божедар меня не отговаривал, но чувствовалось, что моя идея ему не очень-то нравилась. Да я и сама понимала, что это не то, чтобы опасно, нет, а просто не совсем разумно. Ведь мои метания в деревню и обратно наверняка привлекут внимание «орнитолога». Хотя, с другой стороны, могут же быть у меня в поселке свои дела, в конце концов! Что здесь такого? И потом, бездействовать, когда я всем своим существом чуяла, как зверь, приближающуюся опасность, сил уже просто не было. Ехать я решила все-таки к Василию Егоровичу. Он вполне мог для меня открыть свой кабинет и позволить мне позвонить в Ленинград. В бабушкином комоде я нашла свою старую записную книжку, торопливо пролистала ее и довольно быстро нашла нужный мне телефон. Точнее, телефонов было несколько. Один служебный, один домашний, а еще один, который был на даче. Я знала доподлинно, что почти до конца сентября Петр Осипович жил на даче вместе со своей супругой, предпочитая старый дом на берегу Финского залива городской квартире.
Сунув книжку в задний карман брюк, и, пообещав, что задерживаться я не буду, сев на велосипед, я помчалась в поселок. Василий Егорович встретил меня безо всякого радушия. Ну, это было и понятно. Пришел человек с работы, расслабляется в кругу семьи, а тут на тебе, гости незваные пожаловали. И теперь надо скидывать уютные домашние тапочки и опять нестись на работу. Но вид я имела жалостный, глаза просто молили о помощи, словно у голодающего несколько дней на церковной паперти, и участковый дрогнул. Всю дорогу до своего кабинета он шел и бурчал себе под нос.
- И что тебе, Константиновна пригорело на ночь глядя в Ленинград звонить? Могла бы у меня из дома позвонить, не обязательно на работу тащиться….
Я, чуть ли не вприпрыжку несясь за ним, стараясь поспеть за его широкими размашистыми шагами, скулящим голосом оправдывалась в его широкую, обтянутую старой брезентовой курткой, спину.
- Да, понимаешь, Егорыч, дома у тебя домочадцы. Неудобно как-то беспокоить. А разговор у меня личный. Не то чтобы секретный, вовсе нет. Какие у меня могут быть секреты! Но личный. И мне бы не хотелось, чтобы его кто-то слышал.
Василий Егорович чуть сбавил шаг, и с интересом на меня посмотрел своими поросячьими глазками. Потом издал хрюкающий звук, означавший у него легкую степень веселости:
- Интересно мне, что там за такой «личный» разговор, да на ночь глядя, да еще, чтобы никто не слышал? Иль сердечный друг у тебя там в Ленинграде остался. То-то я гляжу, ото всех наших поселковых-то ты нос воротишь. А у тебя хахаль-то видать городской имеется?
Я закатила глаза под лоб. Нет, ну чего у него в голове творится!! Уже и «хахаля» мне придумал. Я махнула рукой.
- Егорыч, ну какой хахаль! По делу мне надо, профессору одному позвонить. Я статью отправила, а рецензии до сих пор нет. А вечером, потому что его только вечером и застать можно!
Участковый уважительно посмотрел на меня, и примирительно пробурчал:
- Да ладно… Чего ты… Я ж так, как версию… По делу – это конечно святое. Надо, так надо.