Фриганство, гиги, сквоты, проколы раскалёнными иглами, пьяные драки и философия Do It Yourself. Кто‑то считает, что русский панк мёртв, но он всё ещё живёт на московских улицах. Гонзо-авторка Милана Логунова провела несколько лет бок о бок с русскоязычными нонконформистами и теперь описывает, что случилось с субкультурой панка.
Без крыши над головой, без крошки во рту, без копейки в кармане: Валя по кличке Лесной носил все свои пожитки в массивном рюкзаке за спиной и ждал меня возле главного входа в ЗИЛ — места, где проходит летний фестиваль «Боль-2019».
— Лана, даже не смей волноваться! — заранее сказал он о билетах. — Нам они не нужны. Проходили все предыдущие годы — и в этот раз попадём все вместе.
Его рваные джинсы были покрыты грязью и от этого затвердели, а многочисленные заплатки были пришиты намертво. Его альбиносные патлы заменяли шарф, а широкая улыбка игнорировала любые подглядывания со стороны. Признаться, это был самый странный мой мэтч из группы знакомств. За спиной у Лесного стояли ещё семь человек. Очевидно, что эта компания частенько являлась народу в обстоятельствах, при которых окружающие не раз задумывались, а не позвонить ли в полицию.
— Ну что! Для начала напьёмся?
Я быстро влилась в компанию — признаюсь, мне было до ужаса интересно потусить с людьми, которые выглядели как дети улиц, их прообраз я видела раньше только в кино.
Меня начали учить методике подготовки к публичным мероприятиям: необходимо ходить вдоль скамеек и собирать так называемое стекло — недопитые бутылки с алкоголем. Как человеку, только что приглашённому в их тусовку, каждый из пацанов и пацанесс из вежливости передавал все найденные бутылки на пробу мне: я отхлёбывала, одобрительно кивала, а потом пускала бутылку по рукам. По периметру забора стояла охрана, один из наших парней полез было по решётке, но ошалевший охранник по рации потребовал подкрепления. Так мы просидели на траве битый час без надежды оказаться по ту сторону фестиваля.
— Смотрите! Ребята, смотрите, лестница! — закричал один из панков, когда мы решили пройтись.
Рядом с каким‑то сараем в траве лежала трёхметровая гнилая лестница без нескольких ступенек, а на втором этаже здания было открыто окно. До него лестница немного не доставала, но из окна высунулись люди, заметили нас и крикнули, что помогут. Казалось, первая девушка обязана была грохнуться: расстояние между ступеньками было едва ли соизмеримо замаху её ноги, — но её подхватили и буквально втащили внутрь. Дальше полезла вторая — Маша. За ней двигался её парень — Томас.
Позади нас раздался крик:
— Ушлёпки! Немедленно прекратите!
Окно поглотило Машу. Томас на полпути спрыгнул в траву, проломив лестницу под собой. Мы ринулись наутёк — и вот уже снова сидим возле забора, но совсем в другом настроении: двое наших смогли-таки оказаться внутри, и мы радовались за них больше, чем за себя. Тем временем эта история прокатилась сарафанным радио: с той стороны забора к нам подошла группа людей. Они специально купили для нас три бутылки пива, а один из ребят предложил в знак капиталистического протеста отдать нам свой пропускной браслет — вдруг удастся кому‑то пройти, — но никто не хотел отделяться от коллектива.
КТО ОНИ — МОСКОВСКИЕ ПАНКИ?
О панк-движении принято отзываться пренебрежительно — кажется, что в современном мире от панка осталось одно только слово. На Lurkmore, например, пишут следующее (формулировки и грамматика сохранены. — Прим. Базы):
«Унылы до невозможности. Думают, что своим быдляцким поведением доставляют, но только показывают, какие они отбросы общества. Большинство таких людей нигде не учатся и сидят на шее у родителей. Такой вот нонконформизм».
О том, что панк-движение умерло, говорят и панк-рокеры из 90-х: несмотря на то что сами они выглядят как нищие старики в затасканных косухах с пропитой печенью, по их мнению, у поколения X была хотя бы идеология, тогда как панки-зумеры ничего из себя не представляют.
Я знала, что панки больше никому не интересны. Но в тот 2019-й — как теперь кажется, счастливый год — я ощутила прикосновение к чему-то большему, чем к нелепому подражанию моде и эпатажу. Мои новообретённые друзья были недавними подростками, которые не хотели взрослеть, потому что не желали становиться частью повёрнутого на «нормальности» общества, и которые отчаянно искали альтернативные пути, как жить в такой депрессивной стране, как Россия. Да боже! Им всем было от 16 до 22 лет, и я не могла не думать, что с этими ребятами, полными надежд, станет в будущем. И я не оказалась разочарованной.
Ещё в 1992 году Крейг О’Хара написал книгу с говорящим названием «Больше чем шум», в которой он пытался доказать своим современникам, что панк может быть разным, но сам по себе он вечен. Крейг О’Хара писал:
«Свобода — это то, что панк создаёт каждый день, и от нас зависит, сбудется ли она».
По его мнению, состояние панка — это и есть показатель уровня надежды и веры в будущее в том обществе, в котором живёт эта субкультура. Так что, если вы видите на улицах шумную улыбающуюся молодёжь в рваной одежде и с разноцветными волосами, которая пьёт, роется в помойках и пробирается зайцем на музыкальные фестивали, — знайте, это хороший знак.
2019-Й. «ВЫРУЧАЙ-КОМНАТА»
Я встречаюсь с парнем по кличке Московские Помойки возле памятника Шухову на «Тургеневской». Лесной пригласил меня в гости к себе домой, сказав, что главарь их общежития будет моим проводником на вечер. Помойки пришёл со своей девушкой Сабиной: её волосы были того же оттенка синего, что и у Помоек. Мы подошли к сплошному двухметровому забору.
— Сначала кладёшь ногу вот на этот кирпич, — Помойки показал на проём в стене. — Потом мы подтолкнём. Дальше надо чуть проползти: через полметра на той стороне будет лестница. Не бойся, ещё ни разу отсюда никто не падал.
— Клёво, я буду первой, — отвечаю я.
Уже на той стороне, пока пыталась прийти в себя, трогая ладошками мокрый асфальт, Помойки обратил моё внимание на рисунки, что приклеены вдоль забора, — местную выставку художественных работ. Эти каракули на выдранных из детского альбома листах резко контрастировали с двухэтажным особняком, который выглядел до неприличия дорого. Мне также показали, где расположен местный туалет: возле метровых сорняков и кустарников.
Мы пришли в сквот — захваченное пространство, где никто ничего не платит и которое, по понятиям анархистов, принадлежит тому, кто в нём обитает прямо сейчас.
На первом этаже в особняке не живут. Чтобы попасть внутрь, нужно пройти через окно с выбитым стеклом, пробраться через строительный мусор и подняться по лестнице на второй этаж. Дом без отопления — хоть и начало осени, здесь морозно. Пространство наверху похоже на бывшие офисные кабинеты, их тут с десяток. Пара ближайших к лестнице комнат захламлены стройматериалами. Возможно, эта территория остаётся сквоттерами нетронутой, чтобы непрошенные не пошли дальше. В остальных комнатах поверх выбеленных стен нарисованы знаки анархии, смайлики, граффити. Из глубины коридора слышу рокерскую хриплую музыку, неразборчивую из‑за эха.
— Можем предложить тебе чаю. Как раз вскипел, — говорит Сабина.
Мы зашли в одну из обжитых комнат. Рядом с чайником в спальных мешках спят три человека, ещё двое болтают, а один развешивает постиранное бельё на верёвку, разделяющую пространство пополам.
— Тут есть электричество? — спрашиваю, видя тройник.
— Это соседское, — говорит Сабина. Имеет в виду, что они его пиздят.
Сквот состоит из личных комнат, посещение которых без разрешения осуждается, и двух больших залов для всех: один для вечеринок и сборищ, другой — для чаепитий и отдыха. Ещё одна комната перекрыта красно-белыми лентами, словно опасная зона. Однажды эту комнату кто‑то использовал вместо туалета. Теперь здесь висит объявление: «Уходя, убирай ебучий мусор. Не один живёшь, а ещё для кого‑то это последний дом».
Приватные комнаты, напротив, выглядят с претензией на уют: в одной из них замечаю коврик для йоги и небольшой матрас вместо кровати, доску на кирпичах, имитирующую тумбочку, и приклеенные к стене фотографии. По сравнению с ними главная гостевая в конце коридора выглядит пустовато: посередине стоит одинокий диван, а сбоку — открыто окно, единственное возможное для курения: его прикрывает дуб, так что обитателей сквота не видно с улицы, когда они сидят на подоконнике. Стены расписаны граффити, одна надпись гласит: «Москва — оплот русского капитализма. Она никогда не встанет. Её задача — оспорить культурную гегемонию буржуазии».
— Ужин приехал! — кричит Сабина. Ужин — два больших бумажных пакета из супермаркета, где есть всё: от пасты карбонара до диетических сырников. Это называется фригой. Оказывается, сквоттеры питаются так каждый день, а не съеденную вечером еду по утрам выбрасывают — сытые времена. Вообще, магазинам отдавать списанную еду запрещено, но работники всё равно складывают просрочку в большие пакеты и выкидывают в мусорные контейнеры на задних дворах — оттуда панки её и забирают.
Больше половины обитателей сквота — вегетарианцы. По этой причине еда была расфасована на веганскую и мясную.
Другой интересный факт: в сквоте запрещены наркотики и даже распитие алкоголя нежелательно. Это правило ввёл Помойки как вожак и главный ЗОЖ-активист.
В сквоте я продержалась ровно полсуток, проведя ночь на бетонном полу под кожаной курткой в объятиях красивого 18-летнего парня из Беларуси по имени Макс. Через пару недель узнаю, что в сквот в очередной раз пришла полиция после жалоб соседей и он временно опустел. Спрашиваю Макса, где же теперь он будет жить.
— Пока по впискам. А вообще, сквот — это выручай-комната анархиста. Как в «Гарри Поттере»: он появляется из ниоткуда, когда кому‑нибудь очень нужен.
Поздней осенью, когда ребят выгнали из сквота, Лесной, Томас, Юра Visual и ещё двое парней, с которыми я не знакома, сняли обычный ларёк «Союзпечати», прозвав его «будкой». Если Чехов считал, что человеку достаточно трёх аршинов земли, то этим пяти пацанам достаточно было шести квадратных метров на всех. Спали на полу, завернувшись в несколько курток и поставив посередине помещения обогреватель, туалет находился на улице, а душ — у друзей или в сугробе
ИСТОРИЯ СКВОТОВ
Сквоттинг — захват земли или пустующего дома. Больше всего сквоттинг развит в Германии и Великобритании, там сквоттеры — это общественное движение.
В документальном фильме Push рассказывается, что сквоттинг появляется в тех городах, где слишком дорогое жильё, есть проблема с перенаселением и политикой властей, которая не нацелена на помощь малоимущим. Так, в разные времена власти Лондона вкладывались в благоустройство кварталов, а покупателям недвижимости предоставляли льготные условия. В результате стоимость аренды стремительно росла, земля стала эквивалентом золота.
На протяжении всего XX века в Германии и Великобритании молодые люди противостояли этой политике и открыто заселялись в пустующие дома. Историк Говард Уэббер в статье «Восстание внутри страны. Движение сквоттеров 1946» описывает, как 1500 человек захватили дома сразу в трёх районах города — в Кенсингтоне, Пимлико и Сент-Джонс-Вуд, — что сначала привело к массовым арестам, но впоследствии участники акции получили социальное временное жильё. Эту акцию окрестили как «Великий воскресный сквот».
Нечто подобное повторялось в 1980-х, когда сквоттеры после протестов легализовывали свои захваты. После того как в 1981 году десять тысяч демонстрантов оккупировали улицу Хафенштрассе, квартал Гамбурга в Германии, к 1990-м годам её официально отдали сквоттерам, оформившим себя как кооператив.
С 2012 года сквоттинг в Великобритании стал уголовным преступлением. В Германии закона о сквоттерах всё ещё нет.
В отличие от Европы, в России столь жёсткой проблемы с жильём никогда не было, поэтому сквоттинг — это скорее несколько громких медийных случаев, а не полноценное движение. Зачастую сквоты в действительности сквотами не являлись, «захватившие» его платили аренду или имели разрешение на заселение от собственника.
Так, известный Милютинский сквот (с 2015 по 2017 год) находился неподалёку от здания строительной компании — владельца жилья, — которой «сквоттеры» платили около 100 тыс. рублей в месяц.
Петербургская «Клизма» (с 2003 по 2004 год) обосновалась в заброшенном трёхэтажном доме в районе Нарвской заставы. Там обитали представители «Питерской лиги анархистов».
Ещё в 80-х годах XX века был известен творческий сквот «Детский сад» в Хохловском переулке — согласно мифу, это был первый арт-сквот в стране. Художник Герман Виноградов рассказывал, что в своё время он снял комнату и устроился работать сторожем в здание напротив — это был детский сад, ушедший на длительный карантин. Вместе с двумя другими сторожами он устроил на втором этаже детсада художественную мастерскую, куда время от времени заходили известные личности. Иногда там ночевали, и всё-таки право находиться в детсаде у сторожей было.
Что касается панков, то в России они зачастую предпочитали сквоты коммунам, — пространства, взятые в аренду сразу большим количеством людей. Но нельзя сказать, что все коммуны — это пристанища панков. Для панков важнее дешевизна жилья, чем принципиально совместная жизнь, хотя часто эти два фактора идут бок о бок.
2020-Й. МОИ ТУПЫЕ ДРУЗЬЯ
После нескольких тусовок с Лесным меня пригласили в чат под названием «Мои тупые друзья» почти на четыреста участников. Впрочем, основной костяк ограничивался тридцатью. В нём обсуждались вписки и встречи на Китай-городе, которые проводились три-четыре раза в неделю.
Некоторые из людей, которых я видела на таких встречах, жили на улице и потеряли всякую связь со своими семьями. Но многие всё-таки вели себя социально приемлемо и даже имели постоянную работу. В моих глазах это выглядело как-то неправильно: жить без изрядных лишений и называть себя панком. Наверное, после сквота я ожидала большего.
— Это всё как‑то не по-настоящему, — однажды возмутилась я.
— Если ты считаешь себя панком, то будь им в той мере, в которой хочешь, — ответил мне прилично одетый парень в пальто и шарфике, потягивая пиво. — А вообще, менять внешний вид или образ жизни довольно сложно. Можешь начать с себя. У тебя ведь нет даже ни одного прокола.
— Ты хочешь прокол? — внезапно говорит Лесной у меня над ухом. — Слушай, а подсоби тогда моему братишке, лады? Он вообще всем нам всегда проколы делает. Его цена за пирсинг — две сотки.
Я представила, как мне прокалывают бровь раскалённой булавкой, на которой только что заварили камень. Примерно так было в фильме «Пригород», где подросток попадает в панковский сквот и его заставляют прожечь себе на руке знак братства чугунной печатью.
Меня взяли на слабо: уже на следующее утро я стою возле квартиры Гюнтера — зеленобородого мужика с лицом в пирсинге и татуировках. Опять чувствую разочарование: это приличная трёхкомнатная квартира, на рабочем столе расстелена одноразовая клеёнка, приготовлены чёрные латексные перчатки. Гюнтер десять лет работал в известном салоне пирсинг- и тату-мастером, а сейчас он вообще директор бургерной. Вся процедура заняла пятнадцать минут, никакой боли я не почувствовала.
— Зачем ты незнакомому человеку всё это делаешь?
— Потому что я люблю «Тупых друзей» как семью, а ещё потому, что испытываю очень нежные чувства к своей панковской молодости. Будет лучше, если такие, как ты, придут ко мне — мы же не хотим, чтобы у кого‑нибудь из панков отпало ухо, правда?
В следующий раз я встретилась с «Тупыми» на гиге — концерте гаражных рок-групп в небольшом клубе. В этот вечер гиг организовывали Лесной и Томас — это был их небольшой бизнес, пару раз в несколько месяцев они арендовали помещение, примерно за семь тысяч рублей за вечер, и устраивали концерты, рассылая объявления по паре-тройке тематических бесплатных пабликов и собирая порядка семидесяти человек.
Мой прокол всем понравился, но каждый спрашивал, нравится ли он мне, — это было самое важное. Мой скептицизм иссяк: я стала воспринимать панков не как людей, старающихся лишь казаться «не такими, как все», а как молодых девушек и парней, которые не спешат достигать больших целей и вместо этого хотят весело пожить и позаниматься чем-то интересным, поддерживая друг друга, — и в то же время которые умеют брать ответственность за свои решения.
«Я стал панком, потому что мне некуда было идти. Это не значит, что теперь так будет всегда, — типа что я никогда не буду снимать квартиру и что у меня не будет детей. Просто мы не так привязаны к стабильности, как все остальные. Панк может пожить на улице, потом — в доме, потом — снова на улице, и это не станет трагедией», — говорит Лесной.
«Я как раз тот самый стереотипный безработный алкоголик без образования, который выглядит как типичный панк. Я пришёл к этому осознанно. Я могу чувствовать себя хорошо, не делая ничего, кроме тусовки. Иногда меня спрашивают: “Зачем?” Да просто нравится мне. А ещё мне нравится наблюдать, как у людей горят жопы, когда они меня учат жизни», — говорит Юра Visual, парень с татуировкой в виде колючей проволоки на лице.
«Мне не стыдно, когда меня называют шушерой, потому что я не вижу в панках ни капли гопничества, ни капли агрессии, страха, только дружелюбие и самобытность. Очень трудно быть живым и спонтанным, когда тебе на смену к восьми. Я счастливый панк», — говорит Полина Лацци, девушка, которая недавно переехала из Воронежа автостопом, бросив университет.
Впрочем, я всё-таки нашла ту нонкомформистскую черту, которая объединяла абсолютно всех панков, — это проезд в метро зайцем (когда отворачивается охрана, подбегаешь вплотную к незнакомому человеку и проходишь с ним через турникет, пока тот в шоке) и толерантность к мусорным бакам. Почти каждый раз, когда наступало девять или десять вечера, кто-то из ребят шёл за фригой. Это уже не была аккуратно сложенная и вкусно пахнущая просрочка — мы ходили по мусорным бакам, стоящим рядом с «Праймом», «Пятёрочкой», «Братьями Караваевыми», и копались в недавно выброшенных пакетах, пытаясь найти среди кучи пластиковых упаковок и салфеток хоть что-то съедобное. Я быстро это приняла и ела из мусорки, не испытывая отвращения. Оказалось приятным осознавать, что даже без денег ты всё ещё остаёшься в безопасности, — Москва и вправду всегда прокормит.
КАКИМ ПАНК БЫЛ РАНЬШЕ
В десятых годах XXI века несколько британских исследователей написали книгу Punk in Russia на основе глубокого погружения в русскую молодёжную среду. В ней рассказывается, что социологиня Хиллари Пилкингтон несколько лет жила в Воркуте в нулевые годы и сделала вывод, что панки провинции сильно отличаются от панков Москвы и Петербурга, хотя и пользуются той же символикой. Принадлежность к субкультуре в провинции в начале века — это отстаивание своего пространства в городе и формирование антитезы гопничеству и городской деградации. В их действиях не было никакого политического подтекста.
Артемий Троицкий в книге «Субкультура» также вспоминает московских панков во времена перед развалом СССР. Он говорит, что на заре панковской субкультуры её представители, напротив, были довольно политизированы — они упорно сражались с советской тоталитарной системой. Кроме того, в панки шли многие творческие люди, потому что это было одно из немногих сообществ, где происходило хоть что-то интересное.
Затем Советский Союз распался, а с ним, по словам Троицкого, «сломался и русский рок»: «Борцов андеграунда постиг кризис идентичности, они не знали, о чём петь, когда всё стало можно». Молодёжь больше не интересовалась политикой, но сами субкультуры начали делиться и множиться.
Уже в десятые годы «молодёжь выглядит жалко: не то потерянная, не то спрятавшаяся», пишет Троицкий. Однако панк-культура обретает новые смыслы и проявляет себя в философии Do It Yourself.
DIY в панк-движении — принцип, согласно которому панки должны добывать все ресурсы своими силами и в рамках группы помогать друг другу. Благодаря ему каждый член этой субкультуры знает, что сможет обойтись без поддержки тех, от кого придётся потом зависеть. Существует три основных DIY-блага: жильё, транспорт и информация.
Вот несколько примеров. С декабря 2014 года и по настоящее время в Москве существует панк-притон «Лысый лось» — внешне обыкновенная однокомнатная квартира, нагруженная советской мебелью, в которую могут поместиться до тридцати человек.
— В 2014 году хозяин этой квартиры умер, и моя знакомая Сашетта Морозова, которая стала новой владелицей, отдала её на панк-благотворительность, — рассказывает Владислава Рукавишникова, солистка группы «Блуждающие гормоны». — Она написала так: «Хочу, чтобы здесь была помесь салона и ночлежки. Всем пьющим скидки». После этого мы стали проводить собрания и концерты, а ещё — впускать на вписки друзей и друзей друзей, которых прижала жизнь. Однажды я сама оказалась таким человеком: в 2016 году бросила институт и пришла в «Лось» беременной. Мы ночевали на диване втроём и не то чтобы шиковали — но я не жаловалась на судьбу, жить в «Лосе» было очень весело.
Другая вариация DIY — это «Газель смерти» панк-водителя Дениса Алексеева. В 2010 году он уехал на своей машине в путешествие по России и Европе под девизом «автобус в аренду для музыкантов». До войны водитель четырежды проехал от Москвы до Владивостока, перевозя за бензин независимые (читай — нищие) рок-группы и благотворительные экспедиции. Благодаря Денису множество малоизвестных групп впервые побывали в рок-турах. В 2018 году вышел комикс, основанный на его воспоминаниях.
— В DIY-группах мне очень нравилась фигура водителя, — говорит Денис в одном из интервью. — Я считал, что он в компании самый крутой. Все идут выступать на сцену, у них веселье, а он такой замученный ложится спать, ни на кого не обращает внимания. Я думал, что вот это и есть звезда.
С началом военных действий Денис переименовал свой проект в «Газель против смерти», теперь он ездит по Казахстану, Узбекистану, Кыргызстану, Таджикистану и Грузии, чтобы перевозить эмигрантов.
Наконец, ещё одна важная часть DIY — это зины, самопальные журналы или газеты с маленьким тиражом, чаще всего распечатанные на домашнем принтере. Самые популярные зины с 1990-х годов по 2010-е: Play Hooky! из Кирова, петербургский «Протест» и московский PunkWay.
— В этих журналах выходило то, что не выходило в официальных коммерческих СМИ, — рассказывает Алексей Караковский, сам некогда выпускаВШий самиздат «Контрабанда». — Это мог быть рассказ жены погибшего в Чернобыле пожарного, хроники уличных стычек с милицией, доводы в пользу экологичных привычек и отказ от натурального меха ещё в нулевые годы. Сейчас эти темы можно встретить даже в больших онлайн-медиа, но для нулевых годов такие материалы были в новинку.
Вот такой парадокс: пытаясь всеми силами показать, как они бесполезны для общества, панки стараются принести как можно больше пользы друг другу.
2021-Й. ГАСИ ИХ, РЕБЯТА
Полиция начала гонять «Тупых друзей» с годами насиженного места в центре, взамен ему панки нашли неприметный, но раньше не знакомый нам двор. Теперь мы редко собираемся на улице большой компанией, однако сейчас был повод: возвращение нашего друга Томаса из психбольницы, он пробыл там две недели по постановлению военкомата — комиссариат смутили татуировки на его лице и, наверное, слегка пропитый вид.
— Там было ужасно, понимаешь, ужасно! Всё такое одинаковое, мрачное, я начал сходить с ума. Надевал халат задом наперёд, менял тапки с левой на правую, чтобы привнести хоть какое-то разнообразие. Но это всё капля в море. Всё, что я мог, — это смотреть в потолок и спать.
В общем, мы стояли и слушали Томаса, как всегда, передавая алкоголь по кругу. Мою бутылку взял парень рядом, но тут его руку остановила Маша, сказав, что не помнит, кто он такой, — парень не стал отвечать и силой перевернул бутылку, вино вылилось на асфальт.
— Ребят, давайте мирно всё обсудим. Что‑нибудь произошло? — начал один из «Друзей».
Я огляделась — нас окружили около пятнадцати человек. Я не сразу поняла, что происходит, пока не увидела, как рядом парень в спортивках наносит удар кому‑то из панков.
А потом почувствовала пощёчину уже на своём лице. Послышалось странное шипение. Оно в моей голове?
— Это перцовый баллончик! Закройте глаза! — закричали в толпе.
— Гаси их, ребята! — крикнул кто-то.
Я прикрылась шарфом и спустилась ближе к земле. Увидела, как Томас валяется на асфальте. К нам почти ползком подбежала Маша и приказным тоном велела сматываться, пока можно.
Через десять минут мы уже сидели на полу в аптеке, словно в бомбоубежище. Посетители и провизоры смотрели на нас с безразличием, будто посиневшее лицо для розоволосого парня — это сезонная мода. Маша говорит, это были правые радикалы, которые, как и полиция, следят за порядком на улицах, только по своей собственной методике. Подобное происходило с «Друзьями» не впервые, но я об этом раньше не знала.
— Почему никто из нас даже не попытался дать сдачи?
— Нахуй? Мне кажется, агрессии сейчас и без нас слишком много.
Когда-то Кит Уоррен из The Adicts говорил: «Панки — это озверевшие хиппи». Теперь мне кажется, что это похоже на правду. Это пацифисты, но более дерзкие и хаотичные. Подобно уличным животным, они не стесняются спать прямо на улице или искать еду на помойках. Панки пытаются быть счастливыми даже в мрачные времена и сохранять свой собственный уклад жизни.
В ЧЁМ ОТЛИЧИЕ ПАНК-МУЗЫКИ ОТ СУБКУЛЬТУРЫ?
Музыкальный критик и основатель вебзина Sadwave Максим Динкевич рассказывает, что, по мнению автора журнала Punk и книги «Прошу, убей меня!» Джона Холмса, панк зародился в нью-йоркских кварталах, причём как субкультура. И только после выхода журнала, своим названием культивирущего слово «панк», музыканты стали осмысливать себя как панк-рокеров — до этого они не знали этого слова.
В то же время социальный исследователь Марк Симон больше склоняется к другой версии, кто придумал панк. По его мнению, по-настоящему осмыслил и популяризировал панк продюсер Малькольм Макларен. Именно он придумал стиль музыкантам Sex Pistols, подобрав участников буквально с улицы, и сделал из них коммерческий проект, который уже стали трактовать как музыкальное явление и впоследствии — субкультуру. Чуть позже Макларен открыл магазин Sex, заработав ещё и на атрибутике.
И то и другое явление случились почти что синхронно: журнал Punk вышел в 1976 году, а группа Sex Pistols была основана в 1975-м и выпустила дебютный альбом в 1977 году.
— В СССР эти пластинки попадали практически сразу, — рассказывает Марк Симон. — В крупных советских городах люди обменивались винилом, и Sex Pistols, Clash, Ramones там слушали, хотя эти люди были более привилегированные, чем британские панки: чтобы купить пластинки, ребята должны были быть не из простых семей.
Считается, что в усреднённом варианте панк-музыка — это тотальная непочтительность к любым проявлениям власти и авторитетов, ирония к сакральным символам общества и «грязный звук». Но, по мнению Марка Симона, как в Советском Союзе, так и на Западе было много отхождений от этого канона — в особенности то, что касается идеологии. Например, Ramones вышли из трущоб, где жила нищая богема, но при этом они не были политизированной группой. А корни группы Crash, напротив, вырастают из дадаистской философии и протестных движений 1970-х — хотя сами члены группы жили в хиппи-коммуне интеллектуалов. Иными словами, мировоззрение панк-музыкантов было очень пёстрым. Интересно, что в СССР панк вообще осмысливался как антитеза левым идеалам, а не наоборот.
Что же касается субкультуры, то в Великобритании она возникла в 1970-е, прямо перед началом 11-летнего правления Маргарет Тэтчер, когда экономика была неустойчива как никогда. Советские панки возникли также в период изменений — в 1990-е годы, перед самым распадом страны. Подчёркнутая непочтительность и социальное неблагополучие — это описание не музыки, а той самой социальной прослойки, у которой действительно были политические причины к своему появлению.
Иными словами, панк-музыка и панк-субкультура — это разные явления, которые идут параллельно друг другу.
2022-Й. ГРАФИК СМЕРТЕЙ
Панки почти перестали собираться на улице, и все тусовки переместились на вписки. Я долго туда не ходила — а потом увидела в чате закреплённую ссылку на гугл-таблицу, в которой фиксировали дату и причину смерти людей из движения. Таблица так и называлась — «График смертей». В ней были записаны одиннадцать человек, все погибли от суицида или передоза, кроме последнего человека. Напротив имени Дольный значилось — «погиб, защищая родину».
Я спросила, что же случилось, и девушка по имени Катя Тотт откликнулась мне рассказать. Я послушала длинную повесть, которая была не столько про смерть, сколько про осмысление жизни «Друзей».
«В 16–18 лет, когда мы все были детьми, проблемы соответствовали возрасту: сессия в шараге, не понимают родители, бросила девушка и всё такое. И народ просто тусовался, весело заливая обиды ВД-шкой (пакетированное дешёвое вино «Виноградный день». — Прим. авт.). С взрослением тусовки наши проблемы тоже стали взрослее: нет дома, забрали в ОВД, многие из нас отчислились сами на 1–2-м курсах, ситуация в стране и мире — но способы уйти от стресса не изменились. Хотелось напиться: только сильнее, до перекрывов, блевоты и ссанья. В 2020 году так вышло, что некоторые ребята постепенно дотянулись до героина, по привычке мешая его со всем остальным», — говорит Катя.
Она рассказывает, что происходило, когда кто-то из «Друзей» уходил из жизни: тот, кто был рядом с трагедией, писал в чат, там же распределяли обязанности: вызвать скорую, найти контакт родственников, понять обстоятельства. В то же время панки отшучивались и говорили, мол, буду следующим. Я думаю: копинг-стратегия. Катя считает, что волна смертей произошла не случайно и даже передозы были в действительности самоубийством:
«Несмертельные передозы разным дерьмом были обычным делом, но смертельные случаи, как мне кажется, были намерением. Несколько ребят использовали другие методы, так что дело не только в наркотиках. Эти люди были в стадии тяжёлой депрессии, ощущении потерянности и безвыходности. Спонтанное действие — но и хорошо обдуманное. Теперь я думаю, что людям из компании было не к кому обратиться за нормальной психологической помощью. Далеко не все могут справиться со своими проблемами сами».
Что касается Савелия Дольного, то он погиб 27 сентября 2022 года под Бахмутом. До того как он пошёл на в***у, его биография была как у типичного панка.
В детстве Дольный жил в провинции вместе с дедушкой и бабушкой в аварийном доме, потом мама забрала его в Подмосковье. Играл в гаражных группах, основал свою группу «МусТ». В самой их популярной песне «Наизнанку», к примеру, были такие строчки: «Я сохраню твою наркоту, я выплюну все чужие таблетки, и пусть меня вывернет наизнанку». Концерты были крутыми, в духе Sex Pistols: музыканты танцевали на сцене в женских платьях, выступали пьяными, прыгали в зал, но с музыкой люто лажали.
В 2015 году группа распалась, и Савелий стал организатором панк-концертов и продюсером групп, одна из которых — «Шёпоты и крики». Другая — группа его девушки Дианы «Рефлектив ослепил», которая попала в лейбл Александра Ионова (cоздателя петербургского клуба «Ионотека» и экс-продюсера Гречки). Казалось, что жизнь пошла вверх, но после этого начались странные события.
Дольный бросил музыку и уехал в путешествие по России, работал на стройке и с началом в***ы пошёл добровольцем в армию — сказал, что из-за денег. Диана его сразу же бросила со словами «не хочу иметь ничего общего с убийцей». Через полгода вернулся в Москву, но «Тупые друзья» его не приняли.
Те, кто успел с ним повидаться, сказали, что Дольный «выглядел очень дёрганым и говорил правую хуйню». Он вернулся обратно в составе ЧВК «Вагнер». В переписке с Полиной Лацци Дольный хвастался, что после в***ы будет получать пожизненно 3500 рублей в месяц, — но до этого момента не дожил.
Весной 2022 года в таблице «График смертей» появилась вторая страница — список людей, которые уехали из России. Дознер, Шукст, Морж, Витолик, Лацци — суммарно 12 человек за год.
ЖИВЫ ЛИ СУБКУЛЬТУРЫ?
За последние пару десятилетий с молодёжными субкультурами произошло что-то драматичное. Почему готы больше не ходят по кладбищам? Почему хиппи не приковывают себя наручниками к деревьям?
Джон Севидж, один из самых известных исследователей субкультур, в книге «Тинейджеры» рассказывает, что история молодёжной культуры начинается в конце XIX века с появлением мегаполисов и молодёжных банд.
После Первой мировой наступает пора сексуального раскрепощения и бродяжничества — молодёжь впервые формирует свой самобытный мир и противопоставляет его миру взрослых, пока без активного вмешательства в политику.
В 1960–70-е годы на почве социального неблагополучия молодёжь осознанно противостоит системе — тут-то и появляются в современном понимании молодёжные субкультуры. Хиппи — послевоенные подростки. Хип-хоперы — чернокожая молодёжь. Панки — белый рабочий класс периода безработицы. Скинхеды — молодые националисты. Рейверы — сила, противодействующая суровому материализму. «Это было время, когда по всей стране формировались многочисленные фракции», — пишет культуролог The Guardian.
Теперь мы воспринимаем молодёжные субкультуры 60–70-х как образец для подражания, пример правильных субкультур, хотя это было всего лишь временем их громкого рождения.
В нулевых годах в России появляются исследования про эмо и готов, стилистически больше похожие на исследования малоразумных племён. В киосках продаются словари сленга, которые якобы помогут родителям «наладить общий язык» с детьми. А на телевидении снимаются саркастические воспроизведения субкультурных ритуалов вроде обрядов на кладбищах.
То, что субкультуры стали выглядеть в глазах общественности несерьёзно, не означает, что молодёжная культура деградирует, — напротив, она учится на своём опыте и развивается. Возможно, эмо и готы — это большая постмодернистская пародия субкультур на самих себя.
Существует теория, согласно которой, «субкультуры не исходят от подростков, на самом деле их создаёт небольшое количество старших предшественников возраста 20–30 лет», — и бывшие панки, хиппи, скинхеды, которые во времена своей юности ассоциировались с политическими протестами, в более позднем возрасте научились иронизировать над своими ценностями и передали своё новое мировоззрение подросткам.
В 2017 году маркетинг-исследователь Джеймс Гилл предположил, почему субкультуры как будто исчезли: дело в том, что они снова учатся у самих себя. «Поколение Z нарушает мета-правило — правило о нарушении правил», — пишет Джеймс Гилл. Благодаря интернету современная молодёжь перешла от лозунга «мы не такие, как все» к лозунгу «я не такой, как все», и в этом больше нет прямой конфронтации с властью. Когда вы не считываетесь как единая группа, но продолжаете поддерживать друг друга и формировать свои идеалы, у вас появляется больше возможностей, чтобы строить жизнь по собственным правилам и не получить за это ответную реакцию.
Современные субкультуры — это не идеологические объединения в прямом смысле, но их образ жизни может быть политическим жестом. Они формируют свой быт таким образом, чтобы не включаться в структуры, в которых разочарованы.
2023-Й. НАШЕ ВРЕМЯ
Панки больше не пугают своим видом прохожих на улицах, не проникают зайцами на фестивали, не оккупируют опустевшие здания, но всё ещё занимаются фригой — кушать всё-таки что-то надо. Движение, условно, разделилось на три потока: тех, кто продолжил сидеть на веществах; тех, кто пошёл на терапию к психологу и стал искать своё призвание в жизни; и тех, кто продолжил панковать, но иначе — теперь занимаясь активизмом за рубежом.
Лесной сидит в гараже, в котором когда-то репетировал со свой группой, и долбит соли. Геня стал волонтёрить в Emigration for action — проекте деятельной помощи украинцам от российской эмиграции в Грузии. Дознер работает поваром и дует траву. Света делает ноготочки. Сабина рассталась с Помойками и теперь живёт в шелтере в Грузии — месте, где безвозмездно помогают россиянам, попавшим в трудную жизненную ситуацию, — и ведёт там кружок шитья. Дэни серьёзно занялся расследованием грузинского тёмного прошлого, параллельно стрижёт людей по 10 лари. Лацци живёт в коммуне в Тбилиси, занимается антивоенным активизмом и устраивает перформансы. Маша рассталась с Томасом, теперь она учится на парикмахера, хочет делать клёвые стрижки. Сам Томас сидит в СИЗО по статье 282 («Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства». — Прим. «Базы»).
К концу этого пятилетнего приключения я так и не нашла ответа на вопрос — что же такое панк? Лично мне нравится метафора, что панк — это мистический лимб. В него попадают люди, которые не знают, куда идти, и которые не хотят взрослеть. В панке ты можешь совершить остановку, перестать париться о своём будущем и посмотреть на мир под новым углом. Иногда это приводит к аресту, зависимости или смерти — никто не говорил, что лимб безопасен. А может быть, ты наберёшься сил идти своим путём уже в одиночку куда-то дальше. Лацци говорит, что в Тбилиси она нашла своих новых панков: они читают книжки по анархизму, размышляют над тем, что такое горизонтальность, и кенселят тех, кто применяет насилие. Я радуюсь за неё: возможно, ничего существенно не менять — это тоже решение, на которое нужна смелость.
В 2019 году, когда я только познакомилась с панками, им было от 16 до 22 лет. Теперь Лесному 24 года, Кате Тотт 27, Юре Visual 25, Маше 21, Томасу 27 — за пять лет они все изменились, но всё ещё считают себя панками. Говорят, так будет всегда.
«Ситуация в стране и в мире не то чтобы оставляет желать лучшего, она прокатывается тревожными мурашками по спине и нервными тиками по всему телу. Больше не осталось той детской беззаботности, которая была присуща в том же 2019 году. Но я выросла среди всех этих “Тупых друзей”, они все являются для меня закоренелым образующим монолитом, и я никогда не буду их забывать, — объясняет Маша. — Когда-то наше сообщество самопроизвольно создалось, потому что мы были теми погрешностями статистики, которые не могут и не хотят вписать себя в эту прекрасную радужную обывательскую жизнь с её непреложными ценностями. Наши же ценности всегда были у всех свои, и мы их принимали и принимаем. Кому-то важнее мир, сестринство и свобода, кому-то на это похуй, кто-то анархист, кто-то — либерал, кто-то стал правым долбоёбом, которому обоссать ебало за такое надо. Сложно всё обобщить.
Я не могу сказать, что тусовка распалась. Она всё ещё существует, живёт где-то на московских улицах. В моих глазах там сейчас в основном дети. Они молодые и полны надежды».