Во время задержания группы шпионов в пригороде Таллина – Нымме, завязалась перестрелка. Преступников задержали, но в этой вооружённой схватке погиб сотрудник контрразведки авиадивизии старший лейтенант Г.Т. Саркисян. (Историческая справка: его имя занесено в Памятную книгу славы и увековечено на мемориальной доске в здании Управления Комитета государственной безопасности при совете Министров СССР по Ленинградской области.)
На допросе бандиты признались, что сопровождали Шнайдера вместе с его людьми из охраны концлагеря, от Лохнееми до местечка Мааре. Там они расстались из-за невозможности пробиться сквозь истребительные отряды и наступающие части Красной Армии. Указания на его сопровождение из кольца в дальнейшем должно было поступить от Тамма. Группа захвата тут же отправилась в деревню Мааре, что находилась западнее Лохнееми километрах в сорока. Тем же вечером Антонову доложили, что местные жители рассказали о неких, переодетых в гражданскую одежду, пришлых людях, которые скрывались на соседнем хуторе, но уже как два дня покинули его, ушли в лес. Генерал отдал распоряжение относительно преследования этих людей, кандидатуру проводника по местным лесам и болотам предлагалось подобрать самим оперативникам. Так же Антонов распорядился послать к ним на помощь, кого-нибудь из батальона разведки, так как у них имелся огромный опыт хождения по таким лесам и болотам. Гераленко, видя серьёзность подобного задания, пошёл сам и взял с собой Геллеровскую группу из пятнадцати человек.
Деев все эти дни, после прибытия под Лохнееми, занимался формированием и распределением материальных средств, вновь прибывших на пополнение матчасти полка. В его распоряжении было всего несколько дней, после отдыха и соответствующей подготовки, его мотострелковый полк должен был влиться в подвижные соединения Ленинградского фронта и выдвинуться ближе к Риге. Он приходил измотанный и физически и морально поздно вечером и, почти не общаясь с женой, ложился спать. Ольга видела его резкую перемену, после возвращения из Карпат, но объяснения этому не находила. А Алексей ничего не говорил. Она отвезла из штаба дивизии в разведбатальон распоряжение для Гераленко и, вернувшись оттуда, рассказала Алексею про отправку разведчиков вместе с оперативниками на поиски Шнайдера. Деев молча выслушал, взглянул на Ольгу и снова попытался уйти от разговора, который уже давно назрел.
- Алёша, тебе нехорошо? – спросила Ольга и обняла его за шею.
- Нет, тебе показалось… - ответил он, и освободившись из её объятий, сел на койку.
- Я понимаю, как вам всем тяжело дался этот поход в Карпаты, мне Гераленко рассказал. Ты, наверное, уже душой весь чёрный. Вот и тянет тебя что-то, покоя не даёт… - сев рядом с мужем, продолжила она.
И тут вдруг Ольга отчётливо вспомнила, как, где-то, на второй день после возвращения полка в дивизию Антонова, на окраине Лохнееми у палаток медсанбата разведчики и её Алексей, сидя на поваленных брёвнах, слушали песни молодых медсестёр-полячек. Она тоже подошла послушать. У пани Гражины, как все её там называли, был чудесный звонкий голос и она с большим вдохновением пела мелодичную песню на родном польском языке. Ольга обратила внимание на Алексея при этом, он слушал так заворожено, так глубоко смотрел на эту женщину, что казалось, в этот момент на земле ничего для него больше не существовало, только Гражина и эта песня. И после того, как она замолкла, он с каким-то даже сожалением посмотрел на свою жену. Ольга, приехавшая сюда из штаба дивизии к Гераленко, поймала на себе этот грустный взгляд и после этого вечера Деев с ней так ни разу ни о чём толком и не поговорил. Больше молчал и замыкался в себе.
- Алёша, - начала она снова, подвинувшись к нему вплотную. – Если твои молчанки связаны, как-то с этой польской пани… Ну, мало ли что в дороге из Карпат могло между вами произойти – это война, напряжение нервов, я всё понимаю, но – ты только не молчи, слышишь? Не молчи! Мне ведь очень плохо от этого, я постоянно чувствую себя виноватой.
И тут с Алексея словно морок упал, он повернулся к Ольге и резко притянул её к себе, горячо поцеловал в губы:
- Что за сплетники, чёрт их побери!.. – выругался он в сердцах. – Я знаю, откуда ветер дует. Это Васька Мельников собрался на ней жениться и всех подозревает теперь в тайном с ней сожительстве, а подозревать есть с чего… Но, речь сейчас не о том, - и Алексей ещё крепче прижал к себе жену. – Я покоя себе не найду, все последние дни, ощущаю себя самым последним и низким типом. Тряпка я, а не офицер!..
Он, тихонько оттолкнул Ольгу и вскочил с железной, скрипучей койки, так, что её пружины крякнули и поднялись вверх.
- Лёшенька, ты чего это?! – испуганно взмолилась Ольга и, тоже поднявшись, тихонько подошла сзади и положила руки ему на плечи, успокаивающе похлопывая при этом ладонью.
Он опустил голову, потом тяжело вздохнул и с грузом невысказанных фраз, снова остановился в тупом молчании. Прошло несколько минут, прежде чем он начал говорить, но уже увереннее и чётче:
- Помнишь, сразу после нашей расписки в ЗАГСе, - повернулся он к жене, - я обещал тебе, что сразу после войны, как только будут подходящие к этому обстоятельства, мы вернёмся в Москву и ты, наконец-то, поступишь в институт. Получишь любимую профессию, будешь учить детишек и мы все вместе, с твоей мамой, будем жить в столице и никогда не будем с тобой больше нигде скитаться. Я тоже самое и твоей матери обещал, что всё сделаю для счастья её дочери, а теперь… Меня так это угнетает всё!
- Что, всё? – Ольга испуганно смотрела на Алексея.
- Ты бросила Москву, учёбу в институте и перебралась в Сибирь, чтобы поискать себя, своё призвание… Не ради меня, нет – я такого даже подумать не могу, а если подумаю, то превращусь в махрового эгоиста. Но, так или иначе, а вот на войну-то, ты ради меня всё-таки пошла, и я это знаю… И ты – знаешь! Не отрицай, - видя, как Ольга замотала головой, поправил её Деев. – Ты могла из-за меня погибнуть, я виноват в том, что произошло в Дорохово. Я, и не кто другой! Я виноват, что ты могла из-за меня погибнуть и во второй раз, под Курском. Да, виноват, во многом виноват! А теперь, я не смог даже защитить наше с тобой счастье, не смог даже обещанного тебе, эту малую толику личного, и так необходимого тебе блага, воплотить в жизнь… Одним словом, есть распоряжение оставить наш полк после боевых действий на границе. После окончания войны, мы никуда не вернёмся: ни в Москву, ни в Сибирь. Мы будем на границе формировать боевые гарнизоны, потому что мы – специальные части НКВД и строительство госграницы теперь – это наше будущее дело. И вот я приехал сюда и понял, что я не смогу пойти и потребовать, чтобы меня отправили подальше в тыл после окончания боевых действий. Не смогу! Малодушный я человек для этого… Не хватит у меня сил и мужества на это. И с моей стороны, относительно тебя – это предательство! Получается, что мы снова расстанемся, если ты уедешь в Москву, или… будем жить на границе опять, как в аду, на чужом белье и чужой мебели с инвентарными номерами… Мне стыдно тебе смотреть в глаза после этого!
Высказавшись, он немного успокоился, и посмотрел на свою жену, которая в этот момент невозмутимо доставала иголку с ниткой из тумбочки, чтобы зашить его порванный на гимнастёрке манжет.
- Ты, поняла, что я сказал? – переспросил Деев, с напряжением ожидая от неё ответа.
-Да-да, поняла! И это будет, наверняка, польская граница. Вася Мельников останется довольным, и работа, и жена рядом, никуда ехать не придётся… А я?! Да, шут с ним, с этим институтом, ничего, буду неучем неграмотным. И нужна тебе такая жена?
- Вот именно! Я не хочу, чтобы ты была неучем и потом всю жизнь из-за этого винила меня, - он подскочил к Ольге и снова горячо её обнял. – Ну, что же ты замолчала?
- Важное правило семейной жизни, Лёшенька, слушать, прежде чем говорить, делиться, а не спорить, понимать, а не оценивать, и прежде всего – прощать! А я и оценила, и поняла!..
Лишних слов ему было не нужно, он понял, что жена его будет с ним теперь везде, куда бы его ни послали. Она – это во истину, его частичка и души и тела, и так будет всегда. Он был счастлив сегодня вечером, но заноза в сердце, о своей никчёмности для Ольги, в практическом и бытовом смысле, о своей значимости для неё, как защитника от всяческих бед и невзгод – всё-таки в душе ещё осталась. От этого состояния ещё потягивало холодком, как и от того, что теперь он видел перед собой не только женщину, которую любил, но и ребёнка, которого надо было защищать и оберегать от всяческих опасностей. Ведь разница в возрасте была очевидна здесь на фронте, ещё больше, чем там, в мирное время, полное чудес и романтики. И это тоже угнетало.
На одном из лесных хуторов Геллеровская группа вместе с Гераленко соединилась с небольшим по численности отрядом Гуриновича, которые были задействованы в поисках полицаев, укрывавшихся в этих лесах и опознанных местными жителями, которые и забили тревогу. Поздно вечером за столом в избе, где удалось напроситься на ночлег, сидели наши бойцы вперемежку с партизанами и продрогшие за время хождения по лесам и остывшим уже болотам, выпивали самогон. Побледневший и осунувшийся за эти дни Дёнитц вошёл в избу.
- Командир, - обратился он к Гераленко, - я поставил боевое охранение и посадил ещё двоих в засаду на тропинке, что идёт по лесному склону. Там самое место вынырнуть незамеченными…
Он, стиснув зубы, застонал, а потом осел возле порога, прислонившись спиной к бревенчатой стене.
- Что ты? – спросил его Гераленко.
- Это ранение в голову даёт о себе знать, - ответил за него Геллер и, встав из-за стола, подошёл к Дёнитцу.
- Э, да так не годится!.. – протянул Валентин. – Надо тебе скорее вернуться в батальон… и к медикам – живо! Что, ничего не сказал-то?
Но Хейни вместе ответа, стал заваливаться на бок. К ним подскочили ещё двое, Глушков и Диц, помогли поднять своего товарища и уложить его на топчан.
- Ребята, - обратился Гераленко к партизанам из бывшего отряда Гуриновича, - вы куда утром дальше двигаться будете?
- Хотели остаться здесь, ещё немного осмотреться, а потом двигаться в сторону Нымме, - ответил за всех командир группы Басов. – А, что?
- Хочу просить вас, кого-нибудь сопроводить нашего товарища в Лохнееми, передать его на руки медикам, - попросил Валентин и вопросительно взглянул на Басова.
- Хорошо, - ответил тот, - мы пошлём с вашим товарищем двоих наших, а сами выйдем с вами рано утром к хутору близ Латтау, а здесь оставим на всякий случай ещё двоих, Прохорова и Тыну Лобковского – они хорошо знают здешние места.
На том и порешили. Рано утром, пришедшему в себя Дёнитцу обмотали голову покрепче ситцевым платком, взятом у хозяйки дома и отправили в батальон вместе с двумя сопровождающими, а сами вышли в лес к болотам и углубились к дальним хуторам.
После того, как привели и положили к медикам в палатку Дёнитца, часа через два к нему вошёл Алексей.
- Хейни, послушай, Коршунов говорит, что тебе надо ехать в госпиталь в Таллин на лечение. И не шути с этим, ранение головы – это серьёзно, по себе знаю. Данила просил с тобой поговорить, потому что ты отказался ехать. Почему? – Деев был серьёзен и суров, его аргументы возражений не терпели.
Дёнитц лежал, молча глядя в потолок.
- Меня ведь потом спишут, а я этого не хочу, - тихо и грустно произнёс он, закрывая глаза рукой.
- Никто тебя не спишет. Не говори ерунды! – Алексей сделал вид, что рассердился, но потом сел к парню на койку и уже спокойнее, произнёс: - Ты нам нужен здесь и мы будем тебя ждать. Никто не имеет права без соответствующего разрешения тебя отправить в тыл.
Дёнитц весь напрягся, как струна, повернул голову к Алексею:
- Я давно с вами поговорить хотел…
- Ну, слушаю тебя!
- Войне скоро конец, это ясно… И мы пойдём по городам Европы, а потом и Германии…
- Да, войдёшь в свою Родину победителем-освободителем от фашизма – героем! – и Деев похлопал Дёнитца по плечу.
- Обратно, мне нельзя будет вернуться? – ещё тише, будто боясь вспугнуть кого-то, спросил Хейни.
- Куда… вернуться? – не понял сперва Алексей и в удивлении поднял брови.
- Потом… Вернуться в Россию? Меня с Родиной ни что уже не связывает и я хочу узнать – меня вышлют сразу отсюда, или позволят всё же здесь остаться?
Деев поперхнулся словами и откашлялся:
- Почему же не позволят? – переспросил он у парня, полного сомнений.
- Потому что – я немец, - коротко и ясно объяснил он.
- Ну, и что же? – ничуть не смутился Алексей. – А что, ваше имя – Адольф Гитлер?
Дёнитц улыбнулся и по его лицу впервые за их разговор скользнул лучик тепла и надежды. Потом его уговаривать долго не пришлось, и Данила Коршунов после ужина повёз Хейни в Таллинский военный госпиталь, а к палаточному городку, что расположился вокруг медсанбата, уже подходил из леса быстрым шагом вооружённый человек и явно не хотел, чтобы его заметила охрана или посторонние люди, поэтому он каждый раз нырял в густую чащобную тень, если кто-то попадался на пути, а потом мелкой рысью, небольшими перебежками, подобрался к санитарным палаткам с тыла и в кустах стал ждать удобного момента.
Уже совсем стемнело. Макушки вековых сосен утонули в багряных закатных облаках, а потом погасли и стали еле различимыми. Марыся выскочила из палатки с двумя пустыми вёдрами и на ходу оправляя свою полинявшую юбку, помчалась по узкой тропинке к реке. Не успела она проскочить своими быстрыми ногами и половины дороги, как из кустов её ухватила за локоть чья-то цепкая рука. Девушка вскрикнула:
- Чу, злыдень! Зачем пугаешь?
Андрей Прохоров крепко держал её, прижимая палец к губам.
- Ты сестричка не кричи, - миролюбивым голосом произнёс он и отпустил её руку. - Мне бы кого-нибудь из медсанбата из врачей надо. Товарищ наш на дальнем хуторе раненый лежит, Тыну Лобковский. Меня сюда прислал, сказал, что медсестры его знают.
- Тыну?! Ранен? - глаза Марыси округлились.
- Ну, да!.. А мы там на боевом задании, и я один с ним в засаде остался, не могу его сюда притащить. Он ранен в ногу.
Марыся поставила вёдра на кочку и уставилась на Прохорова. Его лицо ей тоже было знакомо и она, доверившись случаю, ничего не заподозрив худого, переспросила:
- Может быть я чем-то помогу? Я знаю Тыну...
- Я бы хотел, чтобы был врач. Можешь позвать сюда кого-нибудь, Коршунова, например? Я сам с ним переговорю.
- Нет его, - на ломаном русском ответила девушка. - Раненого повёз в Таллин.
Прохоров растерялся, потом откашлялся и согласился:
- Ладно, пойдёшь ты со мной. Только возьми средства для перевязки и лекарства. Жду тебя здесь...
- Почему здесь? Почему ты не пойдёшь сам в санчасть, там есть ещё доктора?
- Потому что объясняю тебе, что в засаде мы сидим, не велено ничего говорить, и ты молчи. Взяла свои инструменты и пошла со мной... Жду! - приказным тоном произнёс Прохоров и Марыся, подхватив пустые вёдра, побежала обратно.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.