Улитка сидит на пыльном листе придорожной крапивы. Я замечаю её совершенно случайно и останавливаюсь, чувствуя какое-то необъяснимое родство с ней. Здесь, на грязном листке, в метре от проносящихся по шоссе машин, она так беззащитна и хрупка. И совершенно непонятно, почему она здесь, в то время как её сородичи прячутся в густых влажных зарослях травы гораздо дальше от шума и грязи, в тишине. В безопасности. Любое живое существо стремится к комфорту и безопасности. Инстинктивно. За редким исключением.
По дороге, шурша шинами, проносятся автомобили. Конец рабочей недели. Все спешат домой. К тому самому комфорту и безопасности. И лишь меня ноги не несут в скупую обстановку съёмной квартиры. У меня нет дома, не в смысле крыши над головой, а в плане места, где можно отдохнуть, почувствовать покой и уют. Мой дом остался в далёком прошлом, от которого я теперь тщетно пытаюсь скрыться в лабиринтах крупных городов. И каждый раз понимаю, что убежать от себя невозможно, куда ни беги.
– Эй, красавица! Садись, подвезём! – слышу я чей-то громкий окрик.
Оглядываюсь, ненавидя уже заранее, ещё даже не увидев. Самодовольно ухмыляющаяся физиономия пялится на меня из окна притормозившей у обочины машины.
– Сама дойду! – цежу я сквозь зубы и отворачиваюсь.
«Катитесь все к чёрту!» – думаю я, совершенно не обращая внимания на окрики. Повинуясь необъяснимому порыву, снимаю улитку с грязного листа и, аккуратно зажав в ладони, продолжаю свой путь по обочине. Ноги привычно ступают по придорожной пыли. Этот путь – от автобусной остановки до съёмной квартиры – я прохожу дважды в день: на работу утром и с работы вечером. Обувь постоянно приходится чистить. В тёплое время года – от пыли и грязи, зимой – от белёсых разводов реагентов. Я уже давно привыкла к этому, и не замечаю ни грязи на обуви, ни того, что встречается по пути от остановки до дома. Возможно, я сотни раз проходила мимо улиток, сидящих на пыльных листьях, может, даже наступала на особо неосторожных, упавших на землю. Но отчего-то именно сегодня я разглядела одну из них. Случайно ли?
Заросли крапивы расступаются передо мной, и я сворачиваю с шоссе на еле приметную среди кустарника давно проторенную тропинку, ведущую к моему убежищу, где я, дурочка, скрываюсь от себя самой.
***
Искупавшись под струйкой тёплой воды из-под крана, посаженная в большую стеклянную банку на свежие вымытые листья салата улитка заметно оживляется. Она бодро переползает с одного листка на другой, иногда вытягиваясь вверх, точно с любопытством разглядывает причудливо изменившийся мир вокруг. Довольно крупная, с десятирублёвую монету, светло-коричневая, цвета кофе с молоком. На скрученном катушкой домике с боков две тёмно-коричневые полоски.
Сегодня за долгие месяцы мой неизменный друг – телевизор, ежевечерне спасавший меня от одиночества и назойливых воспоминаний, остаётся не у дел. Весь вечер я наблюдаю за улиткой. Впервые за долгое время мне удаётся прервать свой бесконечный бег, остановиться и заглянуть в прошлое. Без содрогания, без стыда и терзаний совести.
А улитка похожа на Гришку, такого же неторопливого, неуклюжего и смешного, с копной волос соломенного цвета, голубыми глазами и белёсыми ресницами, с застывшим выражением удивления на лице.
– Гришка! – шепчу я, легонько постукивая ногтем по банке. Улитка по-прежнему переползает с одного листка на другой и, видимо, радуется своему внезапному счастью. – Гришка, прости меня, пожалуйста!
Мысли уносят меня всё дальше, в прошлое, в детство. В маленький дворик, где я провела свои детские годы и юность и откуда потом бежала без оглядки, словно преступница. Но это было позже. А пока вокруг меня яркий летний день. Солнце движется к полудню, гоня отовсюду тень, заливая двор теплом и светом. Мне лет пять или шесть, я сижу на краю песочницы. У ног разбросаны формочки и ведёрко с совочком, в песочнице – кукла, присыпанная песком. Я плáчу…
***
…плáчу от обиды, боли и страха. Никто не видел, как меня обижали мальчишки из соседнего двора. Никто не заступился за меня, когда они бросали мои игрушки, смеясь и кривляясь, толкали меня. Никому нет дела до маленькой девочки, сидящей на краю песочницы, растирающей по лицу слёзы и грязь. Саднят разбитые коленки, ноют содранные до крови локти. Ветерок, пока ещё несущий утреннюю прохладу, легонько касается моих ран, будто ласково, утешительно целует их. Но он не в силах облегчить мои страдания. Болит не столько снаружи, сколько внутри. Мои обидчики ушли безнаказанными. Играют сейчас где-то в «салочки», лазают по деревьям, и никто не помешает им вернуться, чтобы продолжить начатое. Испачкать моё новое платье, стащить ленточку с косички, сломать куклу. Их жестокость не имеет причины или же она мне совершенно неясна, а потому очень страшно, как бывает страшно при сильной грозе. Я знаю, что не смогу с этим справиться. Их жестокость как стихия. Бездушная и неуправляемая.
– Не па-ачь! – доносится до меня чей-то голос. – Не па-ачь, ма-аенькая!
Я поднимаю глаза. Всё расплывается: и двор, и стоящий рядом со мной мальчик. Высокий, худощавый и странный. Выглядит, как школьник, а разговаривает, как малыш. Он гладит меня по голове и грустно улыбается. Единственный человек во всём дворе, кому есть до меня дело. Мальчик лезет в карман старых потрёпанных джинсов, вытаскивает оттуда большой, аккуратно сложенный носовой платок, и, высунув от усердия кончик языка, вытирает им моё зарёванное лицо. Потом он старательно собирает разбросанные игрушки, отряхивает от песка мою куклу, берёт меня за руку и ведёт домой к своей маме, где меня окружают заботой и участием. Мои ссадины промывают перекисью, смазывают зелёнкой, умывают перепачканное лицо и в довершении ко всему поят чаем с очень вкусными пирожками. Обида тает, исчезает с каждым глотком. Мир снова прекрасен. Я сижу за столом, болтаю ногами в воздухе, вонзаю зубы в пирожок и прихлёбываю горячий напиток. А они, мальчик и его мама, наблюдают за мной с улыбками на лицах.
Так у меня появляется друг, странноватый, неуклюжий, но добрый и немного смешной. Он показывает мне облака, похожие на разных зверюшек, и обещает подарить их мне, когда вырастет и достанет до неба. А ещё Гришка приносит мне разноцветные камушки и карамельки, красивых жучков, переливающихся на солнышке, как драгоценные камни, и улиток, которых мы сажаем в большую стеклянную банку. На дно укладываем свежие листья и цветы, сбрызгиваем водой, чтобы улитки могли пить. Мне хочется оставить их у себя дома, но мама, едва завидев меня с ношей, грозится выкинуть «мусор» на помойку. Она бранит меня за то, что я постоянно таскаю в дом всякий хлам, то жуков, то камни, то ещё какой-то сор. Уж лучше бы я нашла себе девочек-подружек, а не какого-то недоумка, с которым бегаю по двору дни напролёт. Ей невдомёк, что девочки смеются, потому что Гришка везде ходит за мной по пятам, и они не хотят играть с ним, а я не желаю его прогонять. Эти маленькие воображалы постоянно дразнят нас обоих и нередко закидывают репейником. В такие моменты они напоминают мне скопище маленьких уродливых троллей¸ поэтому с ними дружить я не буду ни за какие коврижки. Просто они все – дуры!
А банку с улитками мы прячем в кустах, где всегда тень и прохлада и где её никто не заметит. Каждый день, едва выйдя во двор, мы бежим в заветное место. Раздвигаем ветви и заглядываем внутрь, чтобы убедиться, всё ли в порядке, не нужно ли сменить улиткам листья и добавить воды в маленькую крышку, которая служит им поилкой. Иногда Гришка приносит им кусочек яблока или моркови.
Но однажды, заглянув под ветви кустов, я обнаруживаю, что банка разбита вдребезги, а улитки раздавлены. На мой безутешный плач прибегает Гришка, снова утешает меня и вытирает слёзы платком. Я уверена, что наших улиток убили те самые мальчишки, воплощение злобной неукротимой стихии, что обижают меня, когда никто не видит. Мне хотелось бы, чтобы Гришка, будучи старше их на пару лет, навалял им по первое число, но знаю, что такого никогда не случится. Мой большой друг боится их едва ли не больше меня.
Мы хороним погибших улиток там же, под кустом. Гришка выкапывает ямку, я кладу на дно маленькой могилы листья, сверху бедных улиток, а потом укрываю их лепестками шиповника. Могилку мы украшаем цветами и цветными камушками. Этот крошечный холмик в кустах долго ещё напоминает мне о бессилии, невозможности противостоять тем, кто по каким-то неизвестным причинам врывается в мою жизнь, крушит всё и уносится дальше, даже не задумавшись, зачем.
Детство… Оно навсегда останется в моей памяти как время вне границ и условностей. Пока мы наивны и простодушны, мы честны с собой. Мы выбираем сердцем, чувствуем что-то такое, что уже недоступно повзрослевшему человеку. Возможно, именно будучи детьми, мы какое-то время имеем способность говорить с кем-то мудрым и вечным, чей голос всегда звучит в тишине рассветов и в шуме ветра, в дробной капели весны, шелесте дождя. А потом его голос глохнет, тонет в извечном недовольстве толпы. Той самой, которая никогда не примет непохожего на себя.
Я стремительно взрослею, и граница неумолимо вырастает между мной и Гришкой, разделяя нас всё больше и больше. Он учится в специализированном учреждении для таких вот «особенных» детей, я же хожу в обычную школу, где злой язык жестокого детского общества постоянно цепляет меня за самое больное и слабое место. Я не могу прогнать Гришку, он мой друг, а дружба для меня пока священна, но мне невероятно тяжело жить, ежедневно сопротивляясь давлению тех, кто рядом. Мне бесконечно одиноко, у меня нет друзей в школе. Никто не хочет портить репутацию дружбой с девочкой, которая общается с дурачком. Во мне самой словно есть изъян, раз я не издеваюсь и не презираю Гришку за то, что он не такой, как все. И это одиночество и периодические издёвки сверстников надо мной роднят меня с Гришкой, да только хочу ли я такого родства?
Время идёт, и вот Гришка уже взрослый, достигший совершеннолетия. Он работает в похоронном бюро чернорабочим. Убирается там и делает цветы для венков. За это ему платят небольшие деньги, но его мама довольна, ведь сын сам зарабатывает на кусок хлеба. Время от времени Гришка притаскивает эти цветы мне и вручает с простоватой счастливой улыбкой. А мне – четырнадцать лет, и я не знаю, куда деться от стыда и неловкости. Мои ровесницы, которые ещё недавно были маленькими злыми троллями, выросли и теперь бегают на свидания, срывают свои первые поцелуи и громко ржут, завидев, как Гришка вручает мне незатейливый букет тряпичных кладбищенских цветов. Ночами я тихо плачу в подушку и ненавижу себя. И только иногда – Гришку…
Всё чаще я бесцельно брожу по городу, оттягивая тот момент, когда надо идти домой. Гришка обычно сидит во дворе на лавочке или на качелях, дожидаясь моего возвращения. Ему невдомёк, где я пропадаю и почему. Он скучает, хочет поговорить со мной о чём-нибудь или просто покачаться на качелях. Он не знает, не понимает, что жизнь стремительно разделяет нас. Рано или поздно мне придётся выбрать, оставаться ли с Гришкой, плыть ли против течения, навлекая презрение окружающих или оттолкнуть его и влиться в струю. Что-то внутри меня всё ещё сопротивляется такому выбору. Я чувствую то, что не могу пока объяснить словами, что придёт гораздо позже. Люди, ломающие тебя под свои взгляды, не принимающие тебя со всей твоей жизнью – просто не твои и не стоит перестраивать себя под них. Лучше пережить все тяготы одиночества ради того настоящего, что рано или поздно встретится на пути. Ради кого-то, кто не станет ломать тебя, а просто примет такой, какая ты есть.
Я изо всех сил стараюсь найти равновесие между окружающим миром и нашим с Гришкой мирком, но у меня плохо получается. Обычная жизнь, без презрения и непонимания окружающих, без их насмешек и издёвок начинает перевешивать. Мне шестнадцать, я превратилась в симпатичную девушку, за которой ухаживают ребята. По крайней мере, те, кто не в курсе, что меня дразнят «дуракова невеста». Впрочем, даже дворовые мальчишки, что когда-то раскидывали мои игрушки и толкали меня в грязь, посматривают на меня с интересом, иногда свистят вслед или отпускают сальные шуточки. Но попыток ухаживать не делают. Боятся насмешек со стороны таких же недалёких, как они сами.
Теперь я не слоняюсь бесцельно по улицам. У меня есть ухажёры, которые водят меня под ручку, украдкой целуют в подворотнях, иногда норовят залезть рукой под кофточку, но я сопротивляюсь, больше наигранно, конечно. И лишь под покровом темноты пробираюсь домой, надеясь, то Гришка не караулит меня возле подъезда с букетом искусственных ромашек. Я очень стесняюсь его и той дружбы, что была между нами. Точнее, он не понимает, что она была. Гришка думает, что она по-прежнему есть. Я тоже пока не могу честно признаться себе в том, что дружба между нами кончилась. Делаю вид, что всё в порядке. Занимаюсь самообманом, пока жизнь не ставит меня в безвыходное положение.
В один замечательный вечер, повернув во двор с увязавшимся за мной кавалером, я замечаю Гришку. Он, как обычно, сидит на качелях и ждёт меня. А, едва завидев, приветливо машет рукой, но подойти, заговорить, к моему облегчению, не решается.
– Гляди, – хохотнув, замечает мой кавалер, – этот недоумок тебе машет! Ты его знаешь, что ли?
– Нет, – огрызаюсь я. – Он всем так машет! Пошли уже быстрее, меня дома ждут!
Мои щёки пылают от стыда. Не потому, что меня уличили в знакомстве с дворовым дурачком, а потому, что я ощущаю вдруг явных привкус предательства на своих губах…
Отблагодарить автора за истории:
Юмани 410011638637094
Сбербанк 2202 2056 7661 0808