Фраза, якобы сказанная Бродским и воспроизведённая Осетинским в своих воспоминаниях, может быть придумана для многих ценителей поэзии, но имя Чудакова однозначно будет стоять в ряду лучших поэтов второй половины ХХ века:
«Если по-настоящему, по правде, по черной правде — он должен был получить Нобелевку, а не я. Но разве эти люди дадут ему Нобелевку? Если б я был в Нобелевском комитете — я бы дал только ему премию. За три-пять-шесть гениальных стихов. Тютчев написал два гениальных стиха, Фет — три, зачем больше? А он (Чудаков) написал штук двадцать».
Признаюсь, к глубочайшему моему сожалению, знакомство с Нью-Вийоном творческой тусовки столицы второй половины XX века, поэтом Чудаковым, для меня произошло лишь благодаря фразе, брошенной Бродским в Риме во время разговора со своим другом Осетинским, которую я процитировал выше. И несомненно, благодаря самому знаменитому тексту, вдохновлённого личностью Чудакова, — «На смерть друга», написанному им в 1973 году, когда до Бродского докатился слух (к счастью ложный) что его знакомый, книжный вор, поэт и сутенер Чудаков замёрз московском подъезде:
Имяреку, тебе, — потому что не станет за труд
из-под камня тебя раздобыть, — от меня, анонима,
как по тем же делам: потому что и с камня сотрут,
так и в силу того, что я сверху и, камня помимо,
чересчур далеко, чтоб тебе различать голоса —
на эзоповой фене в отечестве белых головок,
где на ощупь и слух наколол ты свои полюса
в мокром космосе злых корольков и визгливых сиповок;
имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши от
то ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,
похитителю книг, сочинителю лучшей из од
на паденье А. С. в кружева и к ногам Гончаровой,
слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,
обожателю Энгра, трамвайных звонков, асфоделей,
белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,
одинокому сердцу и телу бессчетных постелей —
да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,
в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,
понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,
и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.
Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.
Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,
вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,
чьи застежки одни и спасали тебя от распада.
Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,
тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно
Под впечатлением этого произведения и в стилистике автора, мной, как человеку живущему в бронзовый век постмодернизма, было написано сиё творение посвящённое «герою» уже нашего времени - Навальному, прошу не судить строго):
А нахальному, блогеру, чудному имяреку,
Возносил кто Гайдара и в Йельском однажды бывал,
Откусившего "Яблоко", плюнув потом его в реку,
Гражданину, чей профиль и кредо гражданский скандал.
Офицера СА, а Меркурия сводному сыну,
Осужденному вору условно, влюблённому в лес,
Новичком, рисовавшему смайл, в номерах карантину,
И для властных ноздрей не формат, табакерочный бес.
Кто не мёрз Чудаковым в парадниках Третьего Рима,
Кому платят за "люкс", наливают работу в бокал,
Аналогия,- может, сутула,- весьма уловима,
И тогда говорили, мол Ваш не уместен вокал.
Нью-Вийон у ручья, обретающий волю и силы,
За здоровье твоё не в Европе я слышу мольбы,
Не важны пока нам поминальные свечи, могилы,
Миновать пожелаю и Эдвина Друда судьбы.
21.09.2020
Был и ещё знак судьбы, который предопределил случайное и заочное знакомство с поэтом Чудаковым.
Волею обстоятельств, одно время я работал рядом с его «берлогой» на Кутузовском 33. Каждый раз, проходя рядом с его домом, смотрел на огромные окна этого впечатляющего сталинского здания, мысленно вспоминая Сергея Ивановича, бросая взгляд на аптеку через дорогу, куда по воспоминаниям его друзей, в молодости он часто бегал за резиновыми изделиями № 2, для своих бесконечных пирушек-подружек.
Разрозненные воспоминания современников и действительно гениальные стихи, рисующие ушедшую эпоху и настроения того времени, всё скажут сами за себя.
Это стихотворение Чудакова Бродский считал одним из лучших:
Пушкина играли на рояле
Пушкина убили на дуэли
Попросив тарелочку морошки
Он скончался возле книжной полки
В ледяной воде из мёрзлых комьев
Похоронен Пушкин незабвенный
Нас ведь тоже с пулями знакомят
Вешаемся мы вскрываем вены
Попадаем часто под машины
С лестниц нас швыряют в пьяном виде
Мы живём – тоской своей мышиной
Небольшого Пушкина обидя
Небольшой чугунный знаменитый
В одиноком от мороза сквере
Он стоит (дублёр и заменитель)
Горько сожалея о потере
Юности и званья камер-юнкер
Славы песни девок в Кишинёве
Гончаровой в белой нижней юбке
Смерти с настоящей тишиною
Ноги по задрипанной одежке
Вытянул и выгнулся хребтом
Хрипло просит «дайте мне морошки»
Это он успел сказать потом
В измереньи божеского срока
На расхристьи дьявольских стихий
Догорят в библиотеке Блока
Пушкина бессильные стихи
Синь когда-то отшумевших сосен
Пустота сводящая с ума
Что такое Болдинская осень
Я не знаю – в Болдине зима
Лев Прыгунов:
«Никто так не знал кино, особенно иностранное, как знал Сережа Чудаков. Тарковский и Эфрос к нему прислушивались, Хуциев побаивался его категорических советов, и вообще это был самый остроумный человек в Москве. Кроме того, он был поэтом. Он прославился и тем, что первый в СССР открыл бордель в середине 70-х в обычном московском подвале. А еще он снял первый порнографический фильм под рабочим названием "Люся и водопроводчик". У него была знакомая, шестнадцати- или семнадцатилетняя девочка, и был реальный алкаш-водопроводчик. Он взял камеру "Конвас", набрал пленки во ВГИКе и снял махровое порно...
Фантастическая личность! В 1972 году прошел слух, что он замерз насмерть в одном из парадных в 30-градусный мороз. Мы его три дня оплакивали, в смысле пили водку, поминали, вспоминали все невероятные истории, с ним связанные. А потом, в апреле, я иду мимо Никитских Ворот, а навстречу идет как ни в чем не бывало... Сережа Чудаков. Как мираж... Вот так!»
О, душа, не уходи из тела
Без тебя я как пустой бокал...
К продавщице штучного отдела
Я безумной страстью воспылал
Как приятно быть интеллигентом --
На допросах говорят "на Вы"
Мол, читали "Доктора Живаго"?
Мы вас высылаем из Москвы.
Что ж, напьюсь, пускай возникнет пьянка
Спутник пьянки - головная боль.
О душа, ты как официантка
Подаешь дежурный алкоголь.
О душа, покрытая позором,
Улетай, но только не сейчас.
Ангел притворяется лифтером,
Прямо к звездам поднимая нас.
Петр Вегин:
«Он позволял себе всё, что хотел, всё, куда его заносили слабости его характера и ветер московских переулков. Отчего он и погиб. Погиб, как предавший свою гениальность, погиб, как однажды в каком-то году, по слухам, счёл его утонувшим Бродский, запечатлевший несообразность его жизни в одном из вечных (как и всё им написанное) сонете, эклоге или просто поэзе.
Его знали все, и он знал всех.
А вот как описал себя сам Чудаков:
В пальто с какого-то покойника
Приехал полумертвецом
Наверно соловья-разбойника
Напоминаю я лицом
Очаровательный синеглазый наглец, брызжущий интеллектом. Шопенгауэр и Штайнер для него то же, что Вася и Саша, - свои ребята. Сквозь лицо наглеца просвечивает синеглазый рублёвский инок. Под мышкой всегда пачка книг, из которых торчат мятые листки, закладки, машинописные страницы. Со всеми запанибрата – на «ты». Возникал всегда неожиданно, будто ткала его из воздуха некая недобрая сила.
Эй, Вегин, привет! Брось всё, даже если у тебя свиданка, - баба никуда не денется, а то, что сегодня будет на Таганке, это история! Айда со мной, меня через полчаса там ждёт Эрик Неизвестный, а по дороге надо ещё прихватить Петю Якира.На Большую Коммунистическую, к какому-то клубу валила толпа. Вид у неё был, может, внешне не интеллигентный, но интеллектуальный явно. Завтра крупнейшие газеты мира выйдут с одинаковой фразой «Абстракционисты на Большой Коммунистической».
Эрнст Неизвестный действительно ждал у дверей клуба.
- Эрик! – закричал он. – Эрик, это я, со мной ещё двое.
Могучими плечами скульптора Эрик раздвинул толпу и через несколько голов протянул ему руку. Интуитивно я сообразил схватиться за фалду его пальто и через пару секунд был втащен в битком набитый зал.
Он терялся, как и возникал, всегда неожиданно. Он держался так, будто вы с ним расстались вчера вечером. «Старик, а ты знаешь…» - и далее следовала красноречивая неправдоподобность, в которой странным образом были сотканы и мистификация и реальность.
Я как-то наткнулся-споткнулся на него. Причём второй, с которым он шёл, в момент столкновения как бы отсутствовал и возникал в реальности спустя мгновение, равное фотовспышке. Второй был не кто иной, как Бродский.
- Знаешь, старик, вот мы с Осей упражняемся в короткой, назывной строке, желательно из двух слов, хочешь, включайся. Я придумал потрясающую строчку: «Москва. Высотка». Но Ося… – что с гения взять – : «Отечество. Адмиралтейство».
Евгений Евтушенко о Чудакове:
«Сережа Чудаков – сын начальника одного из магаданских лагерей, видевший своими оледеневшими детскими глазами, как уголовники утопили в проруби выкраденного пятилетнего сына лагерницы, заморозили, а потом ели с лезвия финки, как строганину…»
Е. Евтушенко «Новые Известия», 13 марта 2009
Что за странненькая точечка
у Кремля блестит, дрожит –
не Серёжина ли строчечка
гениальная лежит.
Жил по-своему превесело
после родственных утрат –
дачку шизика-профессора
переделал в секс-театр.
Там гитары вечно тренькали.
Подъезжали «ЗИМ» и «ЗИЛ».
Сколько с абитуриентками
зрелищ он изобразил!
Сергей Михалков выручал его из психушки.
Александр Гинзбург печатал его стихи в самиздатовском журнале «Синтаксис», вспоминал об обиде, когда приехавший к нему из Ленинграда на творческую тусовку Бродский, всю ночь прогулял по Москве, беседуя с Чудаковым.
Чудаков подсказал Тарковскому сцену невесомости и совокупления в «Солярисе», правда вошла она туда в сильно усеченном виде.
И Андрей Тарковский, который даже называл Сергея в числе ведущих молодых кинокритиков, хотел дать ему роль в своем фильме.
Московский издатель Владимир Орлов об истории с фильмом «Андрей Рублев»:
«Дело было так: 5 марта 1965 года Тарковский говорит, «Бориску мы должны еще искать», актеры, участвовавшие в пробах, по его мнению, были очень слабы.
23 марта, в один день, пробуются Чудаков и Бурляев – об этом есть запись в журнале съемок. И, видимо, первоначально Чудаков эту «дуэль» выиграл. Иначе откуда бы взялась надпись «утвержден»? Съемки «Рублева» начались 15 апреля, и буквально накануне администратор съемочной группы обращается в театральное училище с просьбой отдать им студента Бурляева для исполнения роли Бориски.
С этого момента, на мой взгляд, Чудаков внутренне надломился.»
Я озаряем светом из окон,
Я под прицелом власти и закона.
Вот человек выходит на балкон,
Хотя еще не прыгает с балкона.
Какая ночь, какой предельный мрак,
Как будто это мрак души Господней,
Когда в чертог и даже на чердак
Восходит черный дым из преисподней
О, Боже, я предельно одинок,
Не признаю судьбы и христианства,
И, наконец, как жизненный итог,
Мне предстоит лечение от пьянства.
Я встану и теперь пойду туда,
Где умереть мне предстоит свободно.
Стоит в реке весенняя вода,
И в мире все темно и превосходно.
Олег Михайлов о скандале, который Сергей устроил в редакции журнала «Вопросы литературы»:
«...мой герой схватился в жаркой перепалке с самой Тамарой Лазаревной Мотылевой, несгибаемым борцом за соцреализм и чугунные принципы коммунистической морали. Я не успел даже приступить к роли миротворца: Мотылева резко повернулась от Чудакова и, стремительно сокращаясь в размерах, брызнула прочь по коридору. – Что ты ей сказал? Чем ты ее так напугал? – подступился я. – Ничего особенного, – как обычно, несколько манерно растягивая слова, отвечал Чудаков. – Я просто объяснил ей, как отношусь к так называемой «советской литературе». А она возмутилась: «Молодой человек! Вы, очевидно, никогда не были за границей! И потому не знаете, что существуют два лагеря…» – Ну, и что? – Я только возразил: «Вы знаете, я никогда не был за границей. Но я прожил восемь лет в Магадане. И видел там не два лагеря, а значительно больше…»
(«Наш современник» №8, 1992)
Ботинки истлевают на ногах
ног хватит в целом лет еще на сорок
доказано что вещи это морок
а человек – живой упругий прах
Смотри тускнеет сморщилась жена
и школьницы свежее год от года
ну чем теперь поможет Бог – разводом
дежурной смесью водки и вина?
Пять или шесть всего лишь тысяч книг
пять или шесть всего лишь тысяч мнений
запутанный и озаренный миг
полусмертей полувыздоровлений
Вот жизнь. Здесь междометье «так сказать»
уместно, жест бездарный, выкрик птичий.
Спасенье в том, что отменен обычай
свирепый, негуманный – воскресать.
Если вам понравилась публикация — не забудьте отметить это, высказать альтернативную точку зрения, подписаться на канал.
Заходите в телеграмм, если понравится — добро пожаловать: https://t.me/ilihev