Когда работаю на пленэре, почти ничего не замечаю вокруг себя. А тут совсем близко затормозила машина и кто-то бурно заговорил с моей спиной на французском. Был январь, я дописывал большой холст на пустой улочке городка острова Ре, вечерело, свет на глазах уходил. Мой собеседник переместился вбок от меня и, помня, что диалог – это минимум двое, начал жестами также призывать меня к участию. Пришлось на него посмотреть и твердо спросить по-русски: «Чего надо?». Моя реплика вдохновила этого крепкого немолодого француза, скрасившего конец своего рабочего дня и атмосферу моего пленэра выхлопами красного сухого. Я с горечью понял, что он сразу не уйдет – цепи красоты уже приковали его к моему холсту, где похоже была нарисована пара домов и часть улицы. Восторженное французское курлыканье даже до меня донесло мысль, что «мезон» нарисован просто зашибись, как живой.
Снова оторвавшись от холста, я развернулся к нему и сказал отчетливо: «Слушай, мужик, иди куда подальше, мне ваще некогда!». Русский язык разжег порывистый пламень его восторгов, к тому же он понял, какой именно транслейт нам необходим, и углядел в конце улочки двух неторопливых школьников. Но, как он сразу выяснил, дети ничего такого в школе не проходили. Тогда пленник мимезиса перешел на проверенное веками эсперанто и, достав десять евро, попытался засунуть их в мой карман. На что я, словно заносчивый стриптизер, перехватил бумажку, и с тихой яростью прошипел: «Мужик, по-русски прошу тебя: иди ты на … быстро, у меня солнце уходит!». Похоже, именно вернувшаяся десятка сделала для него непреодолимым тупик нашей коммуникации. Поклонник грустно уехал, я дописал пейзаж, и только собирая этюдник, вдруг понял, чего он так жаждал! Из междометий, жестов и пары понятных слов сложилась ясная картина: он хотел, чтобы художник нарисовал его дом, который стоит где-то рядом, и даже оставлял мне задаток!
Но история на этом не закончилась. Через пару дней я утром писал другой холст в другом месте того же городка. Теперь уже в поле моего зрения остановился грузовик с маркировкой департамента французских дорожных работ и из него вышли двое: мой упущенный заказчик и его боевая подруга, оба в форменных комбинезонах. Времени в тот день у меня было с запасом, я стал наблюдать за их приближением. Поклонник моего таланта, не скупясь на эмоции, расхваливал заинтригованной даме великого реалиста и вел ее к невидимой им картине. Первый же взгляд на холст заставил адепта моей живописи замолчать в глубоком удивлении. Дело в том, что я только начал писать и, замышляя сложную фактуру, пока прошелся дополнительными цветами: под красную черепицу проложил зеленый, а изумрудный забор протер английской красной. Ничего похожего в пейзаже не наблюдалось! Вероятно, на тот момент я выглядел как цветовой имбецил с амбициями: стою у мольберта, держу себя уверенно, прикидываюсь художником. Дама, остывая от эстетического разогрева, молча отправилась назад к машине, а мой фанат еще минуту сокрушенно осмысливал катастрофу, неожиданно постигшую такой большой талант как этот художник. Тогда, на фоне своего подмалевка, я впервые пожалел, что совсем не знаю французский. А работу я на другой день дописал, и фактура там получилась что надо.