- Как вас зовут?
- Чади. А вас?
Так у меня появился "свой" человек среди чужих.
Чади - тот огромный тюремный надзиратель — был наполовину турком (со стороны папы), наполовину евреем (со стороны мамы). Он рассказал о законах Израиля, о самой стране, о сотрудниках миграционной службы (то, что можно говорить), задавал вопросы о стране, откуда мы прилетели, о моей работе.
Разговор был почти дружеский. Ярко светило солнце. К небу тянулись пальмы. Дети рисовали абракадабру. И только решётки на заборе не позволяли забыть, что мы в тюрьме.
- Все будет хорошо, - сказал Чади.
Я улыбнулась и показала ему татуировку на руке. Незадолго до полёта я набила её, потому что последний год был настолько плох, что казалось: хорошо не будет никогда.
- Все проходит, - прочитал парень.
Моя татуировка - это фраза с кольца царя Соломона ("все проходит") — третьего еврейского царя. Надпись на иврите — по роковой случайности.
- И это пройдёт, - закончила я мысль.
Он улыбнулся.
- Пора идти — скоро обед.
Мы встали. Собрали рисунки, взяли недопитую воду и пошли за Чади.
- Идемте со мной, — сказал он мне, когда мы поднялись на второй этаж, где находились камеры для женщин, помещение для охранников и, как оказалось, кухня.
— Если вам что-то будет нужно, вы всегда можете прийти сюда и взять необходимое.
Он открывал холодильник, показывал запасы на полках, в пакетах на столе.
— Пожалуйста , не стесняйтесь. Просите. Это все для вас. Торт принесут вам вместе с обедом, чтобы он не испортился от жары.
- Спасибо. Чади, — только и могла я сказать (после всего пережитого такое обращение казалось сверхгуманным).
Когда мы подошли к нашей камере, то увидели, что в ней заканчивали уборку. Уборку. В камере. Женщина (она, кстати, говорила по-русски, скорее всего "русская еврейка") беседу не поддержала, даже не отреагировала на наше "спасибо". Она вымыла пол, протерла раковину и столешницу и вышла, делая вид, что не видит нас. Мы не обиделись. Нас ждала распаковка подарков для моей дочки. Подарки в Израиле. В миграционной тюрьме. От надзирателя Чади.