Жил в Кособучихе Алтын Рубликов, человек небедный. Целыми днями считал цехины, которые хранились у него во множестве сундуков и рундуков.
К себе Рубликов никого не пускал. Рядом с ним по соседству слева жил двусмысленный татарин, а справа — дед Матузя. Вот, бывало, сойдутся они во двор побалакать и кричат Алтына. А он: «Некогда мне, я цехины считаю».
Они в ответ:
— Ну и считай.
— Ну и считаю.
— Хорошенько считай.
— Да уж будьте покойны, дело знаю.
— А то мы волнуемся, вдруг собьёшься.
— Собьюсь, заново начну.
— А ну опять собьёшься?
— Не в первой.
—Так за весь век не сосчитаешь.
— А мне не в тягость.
— Так несосчитанные останутся.
— Ну и пёс с ним. Главное — хранятся.
— Привести пса-то?
— Некогда мне с псами, я с цехинами занят.
— Так пёс же с ними.
— Это потом пёс с ним, а пока я с ними.
Вот так исхитрятся двусмысленный татарин и дед Матузя пробалакать с Алтыном до вечера. А ночью к дому Алтына приходила наша знаменитая баба, ходячее искушение.
Стоит у окна поглядывает на Алтына, колеблет, чем полагается.
Алтын крепится. Сопит, считает, да сбивается и не выдерживает:
— Чего стоишь?
— Жарко, Алтын Цехинович. Уморилась.
Дальше значительно и своевольно колеблет.
— Шла бы ты, баба колебать в другое место.
— Так куда мне одной, Алтын Цехинович. Жарко, мне бы охолонуть.
— Могу квасом плеснуть, — бормочет Рубликов.
— Хрен жмотистый, дурей, пока Кондратий не возьмёт.
Уходит.
Алтын крякает и дале цехины считать. Ничем его не проймёшь.
Так пару лет прошло. А, может, и десятилетий. Алтын всё считает и считает. Досчитался до форменного безобразия. Стали Рубликову каждую ночь являться белые херопуты. А это у нас в Кособучихе считается признаком скорого прихода Кондратия Степановича. Алтын, как первый раз увидел белых херопутов, обомлел. Машет спросонья руками, а сказать ничего не может. И начал он пугливо этих херопутов считать. Да куда там! Это ведь не цехины, мертвечина лежачая, наши кособучинские херопуты на месте не сидят, шныряют да клацают.
На другое утро Алтын Рубликов впервые из дому вышел. Пошатывало его тогда, вид неважнецкий.
Двусмысленный татарин, как его увидел, сразу всё понял.
— Приходили? — спрашивает.
Рубликов гугукает.
— Ну, жди Кондратия Степановича.
Рубликов показывает дулю татарину.
— Вот он ко мне войдёт.
Однако ж страшно убоялся. Заперся, насобачил кучу замков, засовов, приладил запоры, окна прикрыл, только крохотные щёлочки для света оставил. Сидит, считает.
В четыре часа пополудни стук в дверь.
— Никого нет дома, — отвечает Алтын Рубликов. — Все заняты делом.
— Дело у меня до тебя, товарищ Рубликов, — голос из-за двери. — Открывай, вымя недоенное!
— А кто это? — опасливо спрашивает Алтынчик.
— Будто не знаешь!
— Сомневаюсь, — сомневается Рубликов. — Может, знаю, да не ведаю.
— Брешешь, сучья моль, сундуковое племя, рундуковый выползень! Открывай, а не то…
Колотят! Замки, засовы, запоры повизгивают от ужаса, но пока держат.
— И не подумаю открывать, — храбрится Алтын. — Попробуй-ко войди.
И вдруг — раз те на! Сквозь щёлочку вместо света белого заползла вертлявым ужом к Алтыну канареечка. Пташечка, понимаете ли, и жалобно поёт:
— Жалко мне тебя, Алтынушко, что ты всю свою жизнь за цехины променял.
— Неужто всю? — удивляется Рубликов, а потом спохватился. — А ты меня, малая лядашка, не жалей, а то хвоста пооткручиваю.
— Пустое, - глаголит пичужка. — Ибо идёт за мною тот, кто тебя жамкнет. Прощайся с цехинами, дуралей.
Короче, пока Алтын с канареечкой пререкался, засовы разом пали, замки рассыпались и вломился в дом Кондратий Степанович с секатором. Против кондратиевского секатора ни одна охранная система не устоит.
Алтын от страха под лавку полез, держится за штаны. А с нашим Кондратием свет Степановичем разговор короткий. Он раз секатором щёлкнул — цехины исчезли, два щёлкнул — Алтын сморщился как печёное яблочко. Третий раз хотел было щёлкнуть, да передумал. Ухмыльнулся и пошёл восвояси.
Алтын шарит руками, цехинчики ищет. Только три гроша и нашёл.
Заплакал Алтын, а тут опять его с улицы двусмысленный татарин да дед Матузя зовут.
— Пойдем, Алтын, побалакаем!
Вышел Рубликов на свежий воздух, ему слёзы утёрли, дали квасу. Пришла баба, заколебала. Алтын воздухом надышался, квасу напился, на бабу насмотрелся, лицо его разгладилось, посвежело. Он и говорит:
— А ничё.
— А ты как думал? Это еще ладно, что Кондратий только цехины взял. Тебя мог прихватить с цехинами.
— Неужто цехинчики прахом пошли?
— Какие прахом, а какие — в наш кособучинский эрмитаж. Чучела из цехинов набьют, людям на забаву.
— Неужто из меня бы тоже чучело сделали? — ужасается Алтын.
— И поставили бессменным смотрителем в цехинном зале. Чтобы одно чучело за многими приглядывало.
— Вот я напасти избежал! — радуется Алтын.
Потом пошёл в наш кособучинский сельсовет в отдел имянаречения и пожелал именоваться Азом Есьмковичем Тляхиным. Колеблющуюся бабу в жены взял. Детки у них родились. Три гроша, между тем, пустил в оборот. Нажил через год на них девять грошей, еще через год – восемьдесят один, и через десяток — глядим — опять у него какие-то сундуки и рундуку из окон высовываются.
Перестал выходить на улицу. Сидит, вроде, опять считает.
— Эй, Азъ Есьмкович, мы тут Кондратия Степановича видели, чего-то он секатором пощёлкивал. Не тебя ли искал?
Перепугался Тляхин, собственноручно сделал чучела из цехинов и сдал в Эрмитаж. Только один цехинчик себе оставил. Для дальнейших оборотов и борьбы со страстями.