РЫЦАРСКИЙ РОМАН НА ПРОИЗВОДСТВЕННУЮ ТЕМУ (предыдущий отрывок https://dzen.ru/a/ZEX8-6Bdg0WQkG-u)
А во вторник на танцпол пришёл Серёга…
Занятие подходило к концу, все сиденья и диваны были уже заняты семичасовой группой, на глазах которой мы старались изобразить ча-ча-ча — что уж выучили за два занятия. Основные шаги с «шоссе», раскрытия — «нью-йорки» («Не знаю, почему названы именно так», — пояснил Артём) и повороты. Любаша была хороша. Прямо с работы, из школы, в облегающем её фигурку сером платье, и туфельках на каблуке, здорово довершающих покатые линии точёных икр красивых ног. Способных — сейчас я это видел воочию по лицам сидящих кавалеров, — если уж не сводить с ума, то взоры притягивать магнетически.
Я старательно поспевал за яркой своей партнёршей, экономя время на выпендрёжных назад-коленках и «восьмёрочке» нижней частью тела: не до хорошего — в шагах бы не сбиться! И всё же в повороты я вписывался через раз. Как на грех, наша пара оказалась ближней к скамейке «запасных». Оставалось компенсировать ляпы моментом чувственного подхвата гибкого стана партнёрши, когда мы сходились в исходной латинской стойке, да масляно-знойным взором истинного кабальеро, устремлённым
в её глаза. В один из таких моментов, когда Люба вновь оказалась в танцевальных моих объятиях, и наши открытые ладони нашли одна другую, Любаша, успев кивнуть через плечо, поспешила сообщить:
— О, Серёжа пришёл.
«Зачем?»
Молодец, сказала! Впору было убавлять прыть.
Обернувшись, я кивнул — из приличия. «Скучали, что ли, без него?» И отдалился от своей партнёрши. И остыл моментально. «Приглашали мы его, что ли?» Сегодня проводов с прощанием не будет — а как теперь мне без них?
Но надо было тот краткий миг видеть его глаза!
Занятие закончилось, Любаша порхнула к мужу, поцеловала, пощебетала чуть и поспешила в раздевалку. А Серёга остался на месте. Стиснутый вешалкой с одной стороны и дверью с другой. Припёртый к стене ярким светом, отзвучавшей громкой музыкой, аншлагом и красотой своей Любови, раздавленный моим вероломством.
Надо было подойти — протянуть руку. Открытую. И ведь не дрогнула она у контраса!
Стянув, после рукопожатия, свою куртку с вешалки и подхватив лежащий под ней пакет с обувью, я кивнул на дверь Сергею.
— Я — туда.
Мы вышли на лестничную площадку. Прохладную, сумеречную, безлюдную. С вереницей огней едущих внизу машин за стеклянными стенами. Прекрасно располагающей к «разборке», если уж не с выбросом тела соперника сквозь стёкла четвёртого
этажа, то к увесистым оплеухам и нераздеримой склоке — само собой!
Серёга, похоже, романтизма ситуации не прочувствовал.
— Чё, тут даже раздевалки нет? — наблюдая моё переобувание на ходу, процедил сквозь
зубы он.
— Есть! Но она пока общая. Поэтому, чтоб туда не ломиться — девчонок не смущать, я — здесь. Здесь спокойнее.
Он промолчал. Я поскрипел, укладывая в пакет, летними своими плетёнками.
— Ладно, побёг я!
Чего, действительно, тогда было время терять?
Сунув руку под холодное рукопожатие, успел сбежать на лестничный пролёт — я не хотел здесь её видеть с другим! — как дверь на площадке распахнулась и в потоке света появилась Любаша. С широкой улыбкой.
— Сюрпри-из!
Я знал, о чём она. Поэтому ещё прибавил шаг.
— Ага! Ну, до четверга, всего вам, ребята, хорошего!
«Откуда он приехал?» Да прямиком из дому, наверное, пришёл — не на службе в наряде, знать, нынче. «Зачем?» Как добропорядочный муж — супругу встретить. Ужин, должно быть, заранее приготовив — Татьяна говорила, что Серёга здорово готовит, и вообще — очень хозяйственен и домовит. Да оно и видно. «Скучали мы, что ли, без него?». Я — нет. «Приглашали мы его, что ли?» Люба, наверное — откуда б иначе Серёга место знал? Но это, кстати, и лучше, нежели он сам решил бы завалиться! Порадуйся искренне за партнёршу: счастливая супружеская чета осенним вечером пройдётся вместе, в бутик какой-нибудь наверняка заглянув, — твоё, Гаврила, какое дело? Какой тебе здесь, сирому, интерес? Ну, «обломали» тебя сегодня — от проводов трепетных отлучили. Кроме тебя самого, в главные нынче радости жизни этот ритуал возведшего, никто не виноват! И всё же, вслед за Булгаковским Коровьевым: «Горько мне! Горько!»…
Теперь Гаврила жизни силы
Не в чаче черпал — в ча-ча-ча!
Одно лишь и сомненье было:
Не удушил бы муж партнёрши сгоряча.
— Что-то случилось? — Глаза Татьяны расширились тревогой, едва я вступил на порог комнаты.
Я отрицательно мотнул головой.
— Я же вижу!.. Что-то не так? — Она вздохнула. — Ладно, захочешь — расскажешь. Семёна можешь с художки встретить?
* * *
Два раза в неделю Семён посещал художественную школу, что находилась в пятнадцати минутах ходьбы. Путь пролегал, опять же, через живописный мостик в этнографическом
центре «Рыбная деревня». Кованые его ограждения, правда, регулярно грузились
замочками и замками молодожёнов (порой и амбарными), наглухо скреплявшими любовь. По счастью, однажды чья-то рука избавляла изящную ковку от ржавеющих оков любви,
и мостик некоторое время дышал свободно.
Способности к рисованию у Семёна были. Да и странно, с другой стороны, было бы иначе — ведь он и на свет появился не без участия великого живописи импрессиониста…
«Не бойтесь совершенства — оно вдали», — каламбурила надпись на театральном билете. Самом дешёвом, что Татьяна радостно презентовала мне. «Тебе обязательно надо посмотреть! Придёшь — нам всё расскажешь». — Она нежно погладила свой большой живот.
Не сказать, чтоб его, совершенства, очень уж я опасался, просто посмотреть спектакль про Сальвадора Дали в областном драматическом хотелось. На столичного режиссёра местная радиостанция без проволочек повесила дежурный ярлык «великий». Получалось, спектакль великого Грымова про художника, надо было понимать, в смысле величия тоже где-то с бока припёка располагающегося, в общем — зрелище! Ради которого и хлебом насущным пожертвовать не грех — грех не пожертвовать. Вот Татьяна и выкроила денег из семейного бюджета на один билет. Сама-то она пойти уже не решилась — вот-вот мы ждали ребёнка.
— Чего-то он разошёлся! Положи вот сюда ладонь — здесь у него сейчас головка… Смотри — затих! Вот жучара! Чует папку!
В февральскую пятницу (впрочем, последние зимние деньки уже дышали весною) я сорвался пораньше с работы. Ехал в переполненном автобусе из того самого дачного посёлка (камин там выкладывал), да ещё два солидных пассажира бузили спьяну:
«Он — полковник ФСБ, да!» — на что чернявая кондукторша откликнулась — правда, после их уже выхода, — строками популярной песни: «Ну, настоя-ащий полковник!» Приведя себя дома в надлежащий вид («Надень белую водолазку, под горлышко,
а поверх вот этот свитер — он тебе очень идёт»), я с некоторым волнением поспешил в театр.
Но совершенство так и осталось в тот вечер вдали. Недосягаемой. Потому что пробравшись в свою ложу мимо разношёрстной публики — от девочек-панков с серьгами в носу до вальяжных дам в жемчугах и бритоголовых господ, я обнаружил, что та занята прожекторами дополнительного освещения. Найденный- таки администратор, препроводив меня в другую ложу, милостиво предложил дополнительный стул. На который только с ногами влезть и оставалось — чтобы увидеть хоть кусочек (шестую, примерно, часть) сцены.
Уяснив, наконец, что шедевра мне нынче не увидать, я, не впадая в пафосные амбиции прочих недовольных (а их набралось с десяток), тихо сдал свой билет.
— Так что же вы хотели? — возмутился тогда администратор. — У вас же билет за сто пятьдесят рублей!
Дорогие стоили под тысячу.
Хотелось, конечно, предложить деятелям от культуры продавать билеты по пятьдесят
рублей, да и высаживать зрителей в скверике у памятника Шиллеру — через дорогу от театра. А за пятёрку вполне можно было бы обилечивать проезжающих мимо пассажиров общественного транспорта. Но не стал я в храме искусства, да ещё пред ликом Дали, себя склокой унижать. Взял деньги свои убогие да и пошёл себе с Богом. А на пороге квартиры наткнулся на большие Татьянины глаза: «А чего так рано? Что-то случилось?» Пришлось рассказать. И хоть не сгущал совсем я красок, супруга расстроилась несказанно.
А на следующий день, самый счастливый, наверняка, в моей жизни, в половине третьего у нас родился Семён.
И потому этот двухтысячный год был лучшим — сусальная позолота святого не блёкла под пылью никчёмной суеты.
Его картины — на батике! — висели теперь в нашем коридоре — домашней картинной галерее…
— Привет, папа!..
Когда Семён и я, несущий объёмный портфель его работ, вернулись с художественной школы, Татьяна сообщила мне прямо с порога:
— Перезвони Любаше на домашний. Только что, буквально, она звонила: чего-то вы быстро там где-то расстались, на какой-то там лестнице, она даже не успела за что-то поблагодарить — в общем, я и слушать не стала. Сами разбирайтесь!
И воспарил опять душой Гаврила,
Вмиг позабыв щемящую тоску:
«Она! Она сама мне позвонила!»
Да много ли для счастья надо было дураку?!
— …Спасибо! Такой, прямо, джентльмен!
Да, завсегда пожалуйста — за тысячу-то рублей! Пока они ещё есть — хоть стоящее дело меценатствую.
(продолжение https://dzen.ru/a/ZEjEiLDuWAbbK3Dx)