Уже перевела Автобиографию Патрика Суэйзи до 1984 года - в Главе 7 ему чуть за тридцать. Вот первые главы книги: все в одной подборке:
Седьмую главу я разделила на две части, потому что сначала он рассказывает о типичном кинобоевике, а потом - о спектакле-перфомансе, который занимает совершенно особенное место в жизни Патрика Суэйзи и его жены. Тут я постаралась свести к минимуму свои комментарии!
Ну и - слово Патрику.
Time of My Life, Patrick Swayze. Продолжение Главы 7
После съемок и монтажа “Красный рассвет” вышел на экраны - летом 1984 года, когда Лиза и я были заняты вдвоем в проекте совсем иного плана.
“Без слов” был настолько далеко отстоящим от драмы холодной войны, как только это можно себе представить. Это было интимное, проникновенное отражение в танце тех мечтаний, которые жили в нас и тех страхов, которые заняли их место после смерти мечты.
Началось это всё несколькими месяцами ранее, когда мы с Лизой танцевали в специальной постановке для нашей группы актерского мастерства.
Мы занимались у Мильтона Кацеласа, которые несколько лет назад был авторитетным, а теперь стал легендарным педагогом в Лос-Анжелесе. Чтобы попасть к нему на обучение, надо было ждать годами, но оно того стоило.
Мильтон помог нам сделать настоящий прорыв, научил нас смотреть в себя глубже, чем мы когда-либо могли это сделать.
Мы были не единственными танцорами в классе Мильтона, вообще было довольно частой практикой, когда танцоры, оставив профессиональную карьеру, переходили в актеры. Но мы с Лизой оба замечали, что другие «бывшие» танцоры, как и мы, не могли заполнить ничем ту пустоту, которая зияла в их жизни после окончания танцевальной карьеры.
Мы особенно сблизились с Николасом Ганном, который ранее танцевал в “Студии Пола Тейлора”. Мы вместе болтали после занятий, обедали, обсуждали травмы и иногда добирались в своих дискуссиях до самого естества танца - того, что мы потеряли.
Всё это оставалось обычной болтовней, пока мы не были ангажированы для специального танца в актерской группе. Среди обучающихся был виолончелист, который искал различные пути самовыражения в искусстве, и он попросил четырех из нас - меня, Лизу, Николаса и еще одну “бывшую” танцовщицу, Шенну Рид, исполнить для группы небольшую танцевальную композицию под аккомпанемент его виолончели.
Мы с Лизой готовили классическую балетную хореографию. И то чувство, когда я вновь оказался на сцене, чтобы танцевать балет, было настолько всеобъемлющим, что я поразился до глубины души. Сердце готово было выпрыгнуть из моей груди, когда Лиза и я начали синхронные движения под нежный напев виолончели. Прошло так много времени с тех пор, как я последний раз танцевал перед публикой, последний раз испытывал этот восхитительный душевный подъем.
Это было и прекрасно, и мучительно, и - в конце партии - опустошающе. Мне стало неважно, до каких вершин я смогу подняться в мире кино, ничто не могло сравниться с экстазом танца.
Когда наше выступление закоончилось и мы с Лизой ушли за кулисы, я просто разрыдался. Меня переполняли чувства - те чувства, которые я, казалось, похоронил, уйдя из Студии Элиота. Я заставлял себя все это время не думать об этом. И мне нужно было продолжать в том же духе. Моя мечта была разбита, но я не мог ей позволить сломать себе жизнь. Но я понял главное, рыдая за кулисами театральной студии в Беверли Хилс: у меня осталось много незакрытых эмоциональных гештальтов, связанных с балетом.
Лиза и Николас испытывали то же самое, что и я, поэтому мы договорились предпринять что-то в этом направлении. Для нас настало время перестать вытеснять эти чувства и начать исследовать их. И Мильтон Кацелас дал нам орудие для этой работы.
Он открыл свободное творческое пространство под названием “Камелот”, с целью дать людям возможность развивать новый театр. И мы тоже могли изливать свои чувства - все равно, в танце или в игре, - создать комбинацию того и другого и поставить на сцене Камелота.
Лиза, Николас и я сразу же приступили к работе, придумывая идеи и сцены с помощью импровизаций. Лиза записывала все наши идеи и придавала им форму, и мы работали над тем, чтобы сделать плавные переходы между разговорами и танцами. Мы хотели, чтобы танцы говорили не меньше, чем диалоги и монологи, что в конечном итоге привело к нашему названию: “Без слов”.
Основой представления было три монолога, один у Лизы, другой у Николаса и третий у меня. Мы хотели выразить свои самые сокровенные мысли и чувства о танце,делая представление в высшей степени личным.
В тот день, когда мы придумали создать эти три монолога, Лиза заперлась дома и яростно принялась писать. Ее так сжигало желание излить свои переживания, что она буквально за одну ночь написала и тексты, и музыку. На следующий день она показала нам уже беловые варианты великолепных монологов для Николаса и меня. Мы с ним просто переглянулись. Николас сказал: “Да, она определенно высоко задрала планку”.
Создавать проект “Без слов” было для меня одновременно пугающим и волнующим. Это одна из самых важных тем в моей жизни - обрести новую мечту после гибели того, что давало жизни смысл. Слишком многих людей охватывает разочарование, когда их мечта не сбывается, и я всегда был уверен, что я - не один из таких людей. Но теперь я снова копался в этом разочаровании — ковырялся и исследовал его. Результатом стало потрясающее излияние эмоций. Катарсис.
Летом 1984 года мы поставили три предварительных спектакля "Без слов", а затем получили контракт на месяц показов в театре Беверли-Хиллз той осенью и переработали его. Все до единого билеты были распроданы, и зрители покидали театр в слезах. Посмотреть его пришли многие голливудские звезды, в том числе Лайза Миннелли, Дрю Бэрримор и Мелисса Гилберт.
Джин Келли* также посетил постановку и был особенно впечатлен Лизой, которую назвал “очень притягательной”. Он настаивал, - а Лиза, под его давлением, подталкивала меня, - поставить “Без слов” на нью-йоркской сцене или экранизировать эту историю. Джин отдельно обратился ко мне с просьбой чаще ходить на прослушивания. Кроме Грегори Хайнса**, говорил он, на свете не так уж много актеров-мужчин, которые умели бы петь, танцевать и играть на сцене.
*Джин Келли (1912-1996) - культовый актер золотого века Голливуда, известнейший танцор и исполнитель мюзиклов, хореограф некоторых из наиболее известных музыкальных фильмов 1940-1950-х годов.
**Грегори Хайнс (1946 – 2003) - американский танцор, актер, хореограф и певец. С 8 лет выступал на Бродвее. Один из самых знаменитых чечеточников всех времен.
“Без слов” получил 6 наград Лос-Анжелесской премии драматических критиков, включая премии за лучший сценарий, лучшую режиссуру, лучшую женскую роль (у Лизы) и лучшую мужскую роль (у меня). Как художественное начинание, это был восхитительный опыт. Но это было не самое лучшее.
Самым лучшим стало то, что даже годы спустя от людей, которые когда-то видели эту постановку, мы слышали: “Когда я впервые увидел “Без слов”, вся моя жизнь перевернулась”. Они рассказывали нам о своих мечтах, о страхах и разхочарованиях, которые мучили их, пока они не посмотрели “Без слов”. Люди реально поднимались с колен и возвращались к своей мечте, которую считали утраченной, так их вдохновляло то, что мы показывали на сцене.
"Без слов" затронул глубокую эмоциональную струну в стольких людях, а также залечило раны как у Лизы, так и у меня. Из всех начинаний, которые мы предприняли, мы оба вспоминаем эту постановку как один из наших творческих проектов, которым можем гордиться.
Ко времени премьеры “Без слов” Лиза и я были вместе уже 10 лет. Столько всего произошло, и чрез всё это мы прошли вместе. Конец балетной карьеры, переезд на другой конец страны, финансовое дно, смерть моего отца, мое пьянство. И все эти годы спустя Лиза была для меня воплощением волшебства, которое только подтвердила наша совместная работа над постановкой “Без слов”.
За эти годы Лиза у меня на глазах превращалась из наивной 18-летней девочки в уверенную в себе женщину. Она не боялась ничего и кидалась как в омут головой во все, во что я ее втягивал, будь то актерствование, или плотничание, или сценарий для нашего спектакля…
Лиза была готова к любому повороту и не теряла чувства юмора даже в самые темные времена нашей жизни. Чем дольше мы были вместе, тем сильнее я понимал, какое это счастье, что мы друг друга нашли. Что ж, примерно к этому времени я начинал позволять себе мысль, что и она тоже хочет быть со мной.
Одной из причин, по которой мы так подходили друг другу, была общность интересов. Мы оба любили танцевать, играть на сцене, путешествовать, выбираться на природу. Мы также оба любили лошадей и иногда мечтали, что купим своих собственных. Правда, первый наш шаг в этом направлении, который мы все же сделали, оказался больше похожим на пляску Святого Витта по своей целеустремленности.
Пока мы снимались в “Красном рассвете”, мы с Лизой полюбили лошадку по имени Фэнси, из числа тех лошадей, что нам предстояло спасти от падения с обрыва. Когда съемки подошли к концу, я спросил у нашего штатного конюшего, не продаст ли он Фэнси нам. При том, что мы все еще жили на съемной квартире, вопрос размещения лошади был более чем острым, но мы думали арендовать стойло в центре для верховой езды, что был в Лос-Анжелесе. Ради великолепной вышколенной лошади породы морган стоило рискнуть. Честное слово, сидя в седле на Фэнси, я чувствовал себя так, словно оседлал морскую волну. Я мог предложить конюшему только $150, и очень надеялся, что этого будет достаточно. К моему облегчению, он согласился. Но он сразу взял Фэнси под уздцы и передал поводья мне: “Держи, владей!”
Вот те на! Я только что стал лошадевладельцем. И что я буду теперь с этой лошадью делать? Я взял поводья и повел Фэнси. Мне встретился старый ранчеро, и я сказал ему с широкой улыбкой: “Вот, это моя новая лошадь!”.
«А чего хромает?» - спросил этот зоркий глаз. Он указал на одну из ног Фэнси и я был вынужден заметить в своем идеале недостаток, на который до этого закрывал глаза. У Фэнси была хромота на правую заднюю. Я стал владельцем хромоножки, но от этого не стал любить ее меньше: в конце концов, мы пережили вместе самую морозную зиму в Нью-Мехико. Да в любом случае, о чем-то большем мы с Лизой не могли пока и мечтать.
Сын ковбоя, я вырос среди лошадей и любил их всю жизнь. Наша семья не то чтобы была богата, просто лошади в Техасе были очень недороги, так что конюшня позади дома родителей никогда не пустовала. Нанять прислугу у нас не было денег, так что с самого детства я учился чистить стойла и ухаживать за лошадьми. А поскольку загоны были ветхими, лошади нуждались в большом внимании из-за таких вещей, как занозы и повреждения копыт.
Когда я был совсем маленьким, у нас даже была арабская кобыла. Она не была хорошо объезжена, но она была настоящей арабской породы, и мы получили от нее жеребенка, которого назвали Принцессой Зубидией Дамасской (или, по-домашнему, Зуби). Я любил эту лошадь больше всего на свете, когда был мальчишкой, и катался на ней при каждом удобном случае. И я научился верховой езде у настоящего мастера — моего отца.
Мой отец становился в седле настоящим кентавром. Сравниться с ним мог только Джон Уэйн.*
*Джон Уэйн (1907-1979) - американский актёр, которого называли «королём вестерна». Лауреат премий «Оскар» и «Золотой глобус». Снимаясь ежегодно в нескольких фильмах, он сыграл более 180 ролей в кино и в телесериалах, и был одним из самых востребованных голливудских актёров эпохи звукового кино.
Он научился ездить на лошадях раньше, чем ходить, а его предки на много поколений были сплошь все ковбои. Его отец - мой дед - был бригадиром на ранчо Кинг в Техасе, которое имело территорию 825,000 акров, что сопоставимо с площадью Род-Айленда. Ранчо Кинг было одним из самых больших в мире. Деда застрелили угонщики скота еще до рождения моего отца, и согласно семейному преданию, он был таким живучим, что убийцам пришлось посидеть рядом, куря сигареты в ожидании, когда же жизнь оставит его.
Моя бабушка тут обычно добавляла, что и второй ее муж был ковбоем, и не из последних. Когда я подрос достаточно, чтобы проводить лето вдали от родного дома, я ездил на ранчо к этому своему деду, отчиму моего отца. Его звали Кэп, но мы дети называли его “Пи-По”, что он просто ненавидел. Однажды, когда мы с ним отправились вместе в бар, он сказал мне: “Слушай сюда, Маленький Бадди. Можешь называть меня Кэпом в этом баре, но не вздумай назвать меня этим говённым именем Пи-По!”
У нас были прекрасные отношения до самой его смерти, но, конечно же, я еще много раз называл его Пи-По, чем доводил его до белого каления.
Вот такие люди были мои предки-ковбои. Несмотря на то, что я переехал в Нью-Йорк, а потом и в Лос-Анжелес, я никогда не забывал, что я сын и внук ковбоев. Мы с отцом часто обсуждали, что когда-нибудь будем совладельцами большого ранчо, но он умер, не дожив до того, как я смог бы осуществить эту мечту. Зато я поклялся себе, что мы с Лизой купим когда-нибудь прекрасное ранчо в память о моем отце.
В конце 1984, после пяти лет жизни в Л.А., я наконец получил ту роль, которая позволила мне купить прекрасное (хоть и небольшое) ранчо и припомнить, каково это - быть ковбоем. Ирония судьбы заключалась в том, что эта роль как раз была ролью человека, который практически не слезал с лошади всю сознательную жизнь.
Необходимое примечание от автора канала:
Друзья, я решила, что мне пора сделать перерыв - ухожу в отпуск. Вернусь со следующими главами в августе!
Не скучайте, на канале в подборках за прошлые годы накопилось немало интересного!
До встречи.
UPD. продолжение: