Конечно, о Мандельштаме лучше читать его стихи.
Осипу 20 лет:
Раковина
Быть может, я тебе не нужен,
Ночь; из пучины мировой,
Как раковина без жемчужин,
Я выброшен на берег твой.
Ты равнодушно волны пенишь
И несговорчиво поешь,
Но ты полюбишь, ты оценишь
Ненужной раковины ложь.
Ты на песок с ней рядом ляжешь,
Оденешь ризою своей,
Ты неразрывно с нею свяжешь
Огромный колокол зыбей,
И хрупкой раковины стены,
Как нежилого сердца дом,
Наполнишь шепотами пены,
Туманом, ветром и дождем...
1911 год
Ленинград
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург! я еще не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Декабрь 1930
Но и история жизни поэта-акмеиста не менее интересна. Почему он стал жертвой репрессий, теперь уже ошибочно называемых «сталинскими».
Солидная еврейская семья, не знавшая унижений черты оседлости, учеба за границей, беззаботная молодость. Даже разорение отца не сильно усложнило юному Мандельштаму жизнь, скорее наоборот: перебравшись из Европы в Петербург, он быстро входит в круг восходящих звезд русской литературы — Гумилева, Ахматовой, Цветаевой, знакомится с Блоком.
В 1921 году Мандельштам перевел стихи грузинского поэта Мицишвили: «Когда я свалюсь умирать под забором в какой-нибудь яме…»
Они стали пророческими и для него. Мандельштам написал тогда:
«А мог бы жизнь просвистать скворцом, заесть ореховым пирогом, да, видно, нельзя никак.»
Начало истории его конца здесь:
В октябре 1933-го года Мандельштам, 43-х лет от роду, написал то самое стихотворение о Сталине:
Выслушав эту эпиграмму-памфлет, Пастернак чётко и ясно сказал автору: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, который я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу вас не читать их никому другому».
Мандельштам имел прямые контакты с Дзержинским, Бухариным, Гусевым. А также с Л. Рейснер. Ему помогали Молотов, Киров, Енукидзе. Мандельштам перевёл книгу стихов пролетарского писателя Макса Бартеля «Завоюем мир», которая вышла в СССР в 1925 году.
Он имел персональную пенсию чуть ли не с 30-летнего возраста, загранпоездки, санатории, печатался и т.п. Но после того, как его «смелую поэзию» раскритиковали, закусил удила, затаил обиду и был отправлен в ссылку.
Причём, «тиран» Сталин об этом и не знал. А когда узнал и прочёл (говорят, Г. Ягода доложил) эпиграмму, то она вызвала у него человеческое возмущение, поэтому он сам и позвонил Пастернаку.
Считается, что Сталин мыслил стратегически, на десятилетия вперёд. Он не желал создавать биографию мученика дерзкому поэту: а вдруг это новый Пушкин, и тогда эти строки прилипнут к нему, советскому вождю, навеки да ещё и будут освящены расправой над автором?
Сталин сообщил, что им отдано распоряжение и с Мандельштамом всё будет в порядке. Он спросил Пастернака, почему тот не хлопотал за поэта: «Если бы мой друг поэт попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти».
Пастернак ответил, что если бы он не хлопотал, то Сталин бы не узнал об этом деле. «Почему вы не обратились ко мне или в писательские организации?» — «Писательские организации не занимаются этим с 1927 года» – «Но ведь он ваш друг?» Пастернак замялся и Сталин после недолгой паузы продолжил вопрос – «Но ведь он же мастер, мастер?» Пастернак ответил: «Это не имеет значения»...
Пастернак думал, что Сталин его проверяет, знает ли он про стихи, и этим он объяснил свои шаткие ответы:
«...Почему мы все говорим о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить» — «О чем?» — «О жизни и смерти». Сталин повесил трубку… (Ахматова А. Сочинения: В 2 т. М. 1990. Т. 2. С. 167–168.)
В 1938 году, доведённый до отчаяния, загнанный самим собой в угол, Мандельштам решил попробовать спасти жизнь ценой нескольких вымученных строф, решил написать ожидаемую от него «оду Сталину».
Вот как вспоминает об этом вдова поэта:
«У окна в портнихиной комнате стоял квадратный обеденный стол, служивший для всего на свете. О.М. прежде всего завладел столом и разложил карандаши и бумагу. Для него это было необычным поступком — ведь стихи он сочинял с голоса и в бумаге нуждался только в самом конце работы. Каждое утро он садился за стол и брал в руки карандаш: писатель как писатель! Не проходило и получаса, как он вскакивал и начинал проклинать себя за отсутствие мастерства: «Вот Асеев — мастер! Он бы не задумался и сразу написал!..» Попытка насилия над самим собой упорно не удавалась». (Надежда Мандельштам. Воспоминания).
В конце концов «попытка насилия над собой» всё-таки удалась.
В результате явилась на свет долгожданная «Ода», завершающаяся такой торжественной кодой:
И шестикратно я в сознанье берегу,
Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,
Его огромный путь через тайгу
И ленинский Октябрь — до выполненной клятвы.
Правдивей правды нет, чем искренность бойца.
Для чести и любви, для воздуха и стали
Есть имя славное для сильных губ чтеца —
Его мы слышали, и мы его застали.
В этом же году поэт был арестован, на основании личного письма Ставского Ежову. Вот и вся «тирания» Сталина:
Вдова о странностях поэта:
«Однажды, проснувшись, я увидела, что он стоит, закинув голову и растопырив руки, у стены, в ногах у кровати. «Чего ты?» — спросила я. Он показал на распахнутое окно: «Не пора ли?.. Давай... Пока мы вместе»... Я ответила: «Подождем», и он не стал спорить.»
В архивах есть вот такое заявление брата Мандельштама:
В ОГПУ
От Александра Эмильевича Мандельштама
ЗАЯВЛЕНИЕ
28 мая по приговору ОГПУ брат мой О. Э. Мандельштам был выслан на три года в Чердынь. Жена брата Н. Я. Мандельштам, сопровождающая его в ссылке, сообщила телеграммой из Чердыни, что брат психически заболел, бредит, галлюцинирует, выбросился из окна второго этажа и что на месте, в Чердыни, медицинская помощь не обеспечена (медперсонал — молодой терапевт и акушер). Предполагается перевод в Пермскую психиатрическую больницу, что, по сообщению жены, может дать отрицательные результаты.
Прошу освидетельствовать брата и при подтверждении психического заболевания перевести его в город, где может быть обеспечен квалифицированный медицинский уход вне больничной обстановки, близ Москвы, Ленинграда или Свердловска.
6 июня 1934 г.
Супруга поэта в своих «Воспоминаниях» упоминает и другую «историю», случившуюся после его первого ареста:
«На свидании я заметила, что обе руки у О. М. забинтованы в запястьях.
«Что это у тебя с руками?» — спросила я. О. М. отмахнулся, а следователь произнес угрожающую тираду о том, что О. М. пронес в камеру запрещенные предметы, а это карается по статусу тем-то... Оказалось, что О. М. перерезал себе вены, а орудием послужило лезвие «Жилетт».
Из воспоминаний Ахматовой:
«В феврале 1936 года я была у Мандельштамов в Воронеже и узнала все подробности его «дела». Он рассказал мне, как в припадке умоисступления бегал по Чердыни и разыскивал мой расстрелянный труп, о чем громко говорил кому попало, а арки в честь челюскинцев считал поставленными в честь своего приезда.»
Так или иначе, в мае 1938 года, Мандельштам был арестован повторно и получил 5 лет за к. р. д. по решению ОСО. По этапу был отправлен на Колыму.
Супруга Мандельштама рассказала о воспоминаниях некоего очевидца, встречавшего мужа уже во Владивостоке, незадолго до его смерти, которая произошла в больнице 27 декабря 1938 года.
«Л. заметил, что О. М. страдает не то манией преследования, не то навязчивыми идеями. Его болезнь заключалась не только в боязни еды, из-за которой он уморил себя голодом. Он боялся каких-то прививок... Еще на воле он слышал о каких-то таинственных инъекциях или «прививках», делавшихся «внутри», чтобы лишить человека воли и получить от него нужные показания...»
Очень точно, на мой взгляд, сказал о Мандельштаме Шкловский:
«Это был человек... странный... трудный... трогательный... и гениальный!»
Помните, в публикации Белла и Бахус:
Для того, чтобы писать стОящие стихи, должен быть определенный тип психики. Поэты — невольники своего таланта.
Кто их выбирает для этого?…
Они являются, своего рода, «проводником», через которую поступает информация из окружающего мира в виде рифмованных строк.
А в комментариях строки Высоцкого об Ахмадулиной:
Вы были у Беллы?
Мы были у Беллы —
Убили у Беллы
День белый, день целый.
И пели мы Белле,
Молчали мы Белле,
Уйти не хотели,
Как утром с постели.
И если вы слишком душой огрубели —
Идите смягчиться не к водке, а к Белле.
И если вам что-то под горло подкатит —
У Беллы и боли, и нежности хватит.
О герое этой статьи я бы привёл другие строки Высоцкого:
Слабо стреляться? В пятки, мол, давно ушла душа?
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души.
1971 год.
Если вам понравилась публикация — не забудьте отметить это, высказать альтернативную точку зрения, подписаться на канал.
Заходите в телеграмм, если понравится — добро пожаловать: https://t.me/ilihev