Эту глупую заметку я пишу, сидя в грязном общественном автобусе, следующем по маршруту N. За окном тьма, разоряемая тусклыми уличными фонарями и магазинными вывесками. Ни одной звезды в ясном небе, ни одной позитивной мысли в голове. Я устал от всего, и единственное, чего мне хочется после работы – это остаться на работе ещё, потому как возвращаться домой в пустую квартиру невыносимо.
Как я остался один? – Спросите вы. Даже не знаю, как ответить на этот вопрос и с чего начать свою историю. Иногда мне кажется, что она произошла не со мной, а с каким-то другим донельзя глупым мальчишкой, который совершил фатальную ошибку и теперь расплачивается за неё всю жизнь.
Наверное, всех уже тошнит от этой истории, и меня тоже, вернее, от того, как её преподносят. Но я просто обязан рассказать её ещё раз, рассказать, как всё было на самом деле. Пусть не ради справедливости – я знаю, она всё равно никогда не восторжествует, – но хотя бы ради себя.
***
Я родился и вырос в Небесном Городе среди ангелов. Это был самый прекрасный, самый величественный город из всех когда-либо созданных. Он поражал воображение своей неприступной холодной красотой. Его белые замки, словно сошедшие с полотен неизвестного художника-футуриста, тянулись вверх, взмывали на необозримую высоту, будто пытаясь дотянуться до чего-то, что могло быть выше самого Небесного Города. Я до сих пор не знаю, где именно он находился: на другой планете, в другой вселенной, либо в ином измерении, лежащем далеко за пределами человеческого восприятия. Знаю только, что из города на Землю и некоторые другие планеты можно было попасть через квантовые порталы. Проход по ним занимал несколько минут.
Первый раз я оказался на планете, которую сейчас называют Земля, когда мне исполнилось семь. Был мой день рождения, и отец в качестве подарка решил показать мне этот удивительный мир.
В двенадцать он разрешил мне самостоятельно открывать порталы, куда я пожелаю, и покидать Небесный Город. В двенадцать я и познакомился с людьми. Конечно, узнал я о них гораздо раньше, но отец запрещал с ними общаться. Но я его не послушал. Я начал втайне помогать людям, видя, в каких ужасных условиях они живут. Они даже не умели пользоваться огнём. У них не было лекарств, одежды, крова над головой. Они жили в холодных, разоряемых хищными животными, пещерах и питались сырым мясом. Голодные, оборваные, грязные, не понимающие этого мира, и вздрагивающие от каждого шороха, громкого крика птиц или рёва диких зверей. Я не понимал, как мой отец мог отправить людей на Землю неподготовленными? Их было немного, может, пара сотен. И каждый из них, без исключения, страдал. А моему отцу было плевать. Он тоже страдал от чего-то, что заставляло его запираться в своих покоях и беспробудно пить, выкуривать по две пачки сигарет в день и срывать зло на подчинённых.
Вообще, мой отец имел настолько сложный характер, что с ним практически невозможно было нормально общаться. Ни общаться, ни дружить, ни заниматься каким-нибудь общим делом. Его можно было только любить. Просто любить. Что я и делал, собственно. Я не понимал его и, каждый раз пытаясь это сделать, заходил в очередной тупик.
***
Мальчика, которому я первому передал огонь, звали Агни. Оттого, наверное, люди и стали называть это чудо огнём, а может, это просто игра слов. Тот улыбчивый мальчишка смотрел на меня восхищёнными глазами и спрашивал, что я хочу получить взамен. Я засмущался, сказав, что мне ничего не нужно, но он настаивал, и я, чтоб не обижать его, сообщил, что он может выбрать мне подарок на своё усмотрение. Тогда лицо мальчика засияло. Он с щедростью передал мне горсть сушёных ягод, что сжимал в своей ладони – самое большое своё сокровище.
С того времени жизнь людей значительно улучшилась. Они больше не замерзали и научились с помощью огня защищаться от диких зверей. Ещё я открыл им тайну многих лекарственных трав, обучил охоте, ремёслам и строительству. Теперь они могли покинуть сырые пещеры и поселиться на свежем воздухе возле озёр и рек. Но им всё равно требовалась помощь моего отца. А я был всего лишь неравнодушным мальчишкой. Что я мог сделать? Первый раз я заговорил о людях в неподходящий момент. Папа оказался не в настроении и закричал на меня.
Но не всё было так плохо. Я помню и счастливые моменты. Отец любил меня – это я знаю точно. Когда он пребывал в добром расположении духа, мы много разговаривали, гуляли, играли, дурачились. А когда я немного повзрослел, он учил меня драться, охотиться и ходить по воде. Правда, последнее я до сих пор не умею делать.
На все вопросы, что его так гнетёт, он отвечал уклончиво либо вообще не отвечал, поэтому понять, что творится в его загадочной душе, становилось невозможно.
В детстве он называл меня Светлячком. Он говорил, что я принёс свет в его мрачную жизнь. Хотя, отчего она казалась ему таковой, я так и не смог понять. Называл он меня так лет до тринадцати, а потом, словно охладев к повзрослевшему ребёнку, стал звать по имени, данному мне с рождения. Оно тоже было связано со светом. «Несущий свет» – так меня звали в переводе на любой язык мира. Теперь это имя больше известно в латинском варианте – Люцифер. Вообще, люди дали мне множество имён. Но больше всех мне нравилось, как меня называли древние греки – Прометей. Жаль только, что имени этого я не оправдал – не мог я предвидеть будущее. Если б мог, сейчас бы не писал эти строки. Тогда бы жизнь сложилась совсем иначе…
Наше с отцом отчуждение началось, наверное, с того момента, когда я начал помогать людям. Я шёл наперекор отцу, и это меня только больше распаляло и подзадоривало. Я оставался просто глупым мальчишкой с кучей амбиций в молодой горячей голове и брызжущим во всю юношеским максимализмом. Стремление изменить мир, бунтарство, эгоизм – вот то, что овладело мною в те годы. В конце концов, это вылилось в настоящее восстание. Я даже сам не понял, как всё сложилось таким трагическим образом.
Я не считал происходящее игрой. Я отдавал отчёт своим действиям. Я думал, отец прислушается ко мне и начнёт помогать людям. Я бунтовал против него, но, упаси Боже, у меня и в мыслях не было свергнуть его и забрать трон себе. Нет, я этого вовсе не хотел. И может, папа просто неправильно меня понял, поэтому последствия оказались столь ужасными. Я до сих пор помню тот его страшный, полный гнева и обиды взгляд, когда он вышел к нам, восставшим, немного пошатываясь. Я помню всё очень отчётливо. Тогда завязался бой, и ангелы во главе с Михаилом подавили наше восстание, но отцу этого, похоже, показалось мало. Он соизволил выйти из своего дворца даже не удосужившись потушить сигарету, которая медленно дымилась в его длинных тонких пальцах. Он несколько дней, как обычно, не брился и, похоже, был не совсем трезв.
– Ты... Глупый, надменный мальчишка! – Угрожающе проговорил он, обращаясь ко мне. – Ты ничего не понимаешь! Ты не пережил и сотой доли того, что пережил я, и ты посмел воссстать против меня – Создателя этого мира!
А затем его голос стал ещё страшнее.
– Михаил! – Закричал он. – Сбрось его в Ад!
Отец думал, я паду перед ним на колени и буду молить о пощаде? Что ж, тогда он плохо меня знал, либо я не представлял, что меня ждёт. Тогда я, будто неуязвимый воин, находящийся в состоянии аффекта, не осознавал всю серьёзность ситуации.
Архистратиг стоял не шелохнувшись. Должно быть, он тоже ещё не до конца понял, что отец не шутил, когда приказал ему сбросить своего единственного сына, своего дорогого Светлячка, свой единственный свет в жизни в адскую бездну. Туда вёл портал, и открыть его мог лишь Создатель либо верховный архангел, коим являлся Михаил. К слову, о нём. Это ещё одна с трудом зарубцевавшаяся рана на моём сердце.
Мы были друзьями. По крайней мере, мне так казалось. Это со временем я понял, что отец создал его бездушной, лишенной чувств, машиной для исполнения приказов, и он не был способен ни на дружбу, ни на любовь, ни на сострадание. Я навязывался, а он отмахивался от меня как от бесполезной мухи. Моё общество было ему в тягость, а я упрямо не понимал намёков. Быть может, я даже считал, что мы больше, чем друзья, что мы братья, и надеялся, что он думает так же. Я погряз в своих иллюзиях, выдавая желаемое за действительное, и был так счастлив в своём неведении.
– Михаил, выполняй приказ! – Словно ножом разрезал накалившийся воздух голос отца.
Я до последнего не верил, что мой друг это сделает.
Но вот он начертил в воздухе какие-то непонятные символы, и тут же, прямо у наших ног разверзлась жуткая, инфернальная пропасть. Оттуда веяло нестерпимым жаром.
Последний взгляд, что бросил на меня Михаил, был взглядом абсолютного презрения, а затем он без малейшего сожаления, с лёгкостью, с которой освобождаются от тяжелой ноши, просто толкнул меня в грудь, и я полетел в пропасть.
Сейчас мне уже не больно всё это вспоминать. Боль утихла. И пожирающее меня изнутри жгучее чувство несправедливости больше не имеет надо мной власти, равно, как и ненависть, и тоска. Я давно не жажду дружбы Михаила, и его жизнь меня больше не интересует, а если он вдруг придёт, я ни за что не приму его назад.
Я не буду долго описывать, какие страшные раны получил при падении. Прошло более тринадцати тысяч лет. Я почти не помню той боли. Помню только, что это было ужасно: и в физическом плане, и в духовном. Я лишился самого дорогого, что у меня было – я потерял отца. И я мог бы сколько угодно твердить себе и другим, что ненавижу его, что готов задушить его голыми руками за то, что он со мной сделал, но в глубине души я всё равно продолжал любить его и винить в случившемся только себя.
В Аду время идёт иначе. Я пролежал на дне огненной пропасти довольно долго, пока не зажили мои раны, и затем я сначала полз в неизвестном направлении, а потом предпринял попытку подняться на ноги, что удалось мне не сразу, и побрёл неизвестно куда. До меня в Аду никого не было, не будет и после меня. Это не потусторонний мир для грешников, и куда люди попадают после смерти, я не знаю. Ад – это банальная тюрьма для неугодных. Пока что я оказался единственным её заключённым.
Я скитался в полном одиночестве лет пятьсот, не меньше, прежде чем нашёл тайный выход. И когда выбрался, моё сердце оказалось наглухо заковано в непроницаемые доспехи ненависти, а желание мстить переполняло мою душу.
Портал в Небесный Город оказался закрыт для меня, равно как и проход на Землю. Мне оставалось найти себе другое убежище.
На одной из далёких планет, на Астрее, я обнаружил город. И войдя в него, я сначала не поверил своим глазам. Оказалось, что его построили восставшие вместе со мною ангелы. Когда мы встретились, нашей радости не было предела. Они приветствовали меня и удивлялись, как мне удалось выбраться из Ада. Мои единомышленники рассказали, что вскоре после моего свержения они собрались все вместе и объявили моему отцу, что покидают Небесный Город. Восставших было почти две трети от общего населения, и после расправы надо мной ни один из них не отказался от своих убеждений. Они больше не могли терпеть беспредел и тиранию моего отца, поэтому решили уйти. А он... Он просто их отпустил. Хотя, думаю, в тот момент ему было плевать. Пусть хоть весь мир перевернулся бы с ног на голову! Его в тот момент, как он впоследствии признавался, заботил лишь я. Он простил меня на следующий же день после моего свержения в Ад, но вернуть меня назад значило для него признать своё поражение, свою вину и неправоту, поэтому он упорно продолжал ждать, когда я первым попрошу прощения. Дни тянулись медленно и угрюмо. Он страдал и тосковал по мне, а я по нему, но, ни за что бы в этом себе не признался. Вместо этого я продолжал продумывать план мести.
Демоны – так теперь называли себя мои сторонники – выбрали меня своим предводителем. Мы готовились к войне, желая сравнять Небесный Город – город моего детства с землёй, а моего отца свергнуть с его престола. На ближайшие несколько сотен лет я погрузился в состояние мрачного предвкушения своей будущей мести. Боль душила меня словно удавка, особенно по ночам, когда яркий пурпурно-лиловый Антарес, освещавший просторы Астреи, скрывался за горизонтом. И боль эта не могла пролиться слезами – я запретил себе плакать, не могла выйти со словами – я больше никому не доверял и не искал утешения. Меня не мог никто утешить, кроме моего отца. Со временем я даже запретил себе думать о нём, потому как любые воспоминания об отце вызывали во мне неконтролируемые вспышки гнева и ненависти, мешающие мне рационально мыслить. Я ненавидел его, я желал ему зла, желал, чтоб его не стало, а потом вдруг во мне резко что-то ломалось, и я всеми силами старался вспомнить, как звучит его голос. Несколько раз в порыве дикого отчаяния я уже думал пойти и сдаться, но каждый раз меня что-то останавливало. Возможно, это было чувство долга перед моими последователями или отголоски той страшной боли, что я пережил, а может, страх, что меня отвергнут.
За несколько десятилетий мы основательно подготовились к предстоящей войне: нарастили огневую мощь, придумав множество видов оружия, и готовы были выступить на Небесный Город в любой момент. Я ни капли не сомневался в правильности своих решений, и если у меня возникали сомнения, я сразу же вспоминал, через что мне пришлось пройти, и в моем сердце снова разгоралась ненависть.
***
Мы подошли к Небесному Городу максимально близко, и, конечно же, наше присутствие не осталось незамеченным. Хотя готов поспорить, что отцу и тогда было плевать. Вряд ли он поспешил выйти из своих покоев. Скорее всего, всё так же бродил по своему роскошному замку с бутылкой вина или коньяка наперевес и дымящейся сигаретой.
Но в тот раз я ошибся. Он вступил в бой. Первый раз я тогда увидел его в бою. Увидел, как блестели его серебряные доспехи, как мерцал ослепительным пламенем меч в его руках, увидел, что он непобедим. И вовсе не потому, что так всесилен, а потому, что он – мой отец. Мне никогда не победить его по этой простой причине, но я всё-таки решился поднять на него руку.
Мы дрались. Да, мы дрались. И с Михаилом я тоже дрался, стараясь если не победить своего противника, то нанести ему как можно больше ран. В той войне убить кого-либо было невозможно. Ангелы бессмертны, тем более бессмертен Творец, создавший их, и его сын, то есть я. Мы лишь наносили друг другу ранения. Демоны пытались взять штурмом Небесный Город, пробиться через врата, но потерпели поражение. Мы отступили. Все в крови, с горящими ненавистью глазами, грязные, измученные, но такие же непокорные.
Позже мы неоднократно ввязывались в битвы с ангелами, снова пытались захватить город моего детства. За тринадцать тысяч лет я виделся со своим отцом три раза. И все три – на поле битвы. И все три – с единственными словами, застревающими в горле: «Я тебя ненавижу!».
Мне казалось, я не взрослел вовсе, навсегда оставшись в возрасте эгоистичного подростка. Только с годами я становился всё более циничным, мрачным и необщительным, а рана в моём сердце всё не заживала, а гноилась и гноилась, заставляя меня выть от боли.
Мир поделился на две части. Были мы и были они. Был Бог и был Дьявол. Два враждующих испокон веков лагеря, и причины их противостояния скрыли мифы и легенды.
***
Потом, неожиданно для меня, отец открыл порталы на Землю. Отныне я и мои последователи могли приходить в мир людей. Произошло это совсем недавно, несколько десятилетий назад. Но мы не спешили посещать это место. Уже было слишком поздно. Люди выросли и создали свою цивилизацию. Не сказать, что я оказался в восторге от их творения, но, по крайней мере, это было лучше, чем та первобытная жизнь впроголодь на заре их существования. А я уже давно во всем разочаровался и понял, что мне никогда не победить отца.
Однако недавно я всё-таки поселился на Земле. Не знаю только, зачем. Может, в попытке сбежать от самого себя или исправить ошибки, которые я совершил в жизни?
Я придумал себе новое имя и фамилию, купил поддельный паспорт, в котором значилось, что мне двадцать восемь лет. По дешёвке снял разбитую квартиру на окраине одного большого города и нашёл работу.
Теперь я, точно так же, как и отец, пил и выкуривал по две пачки сигарет в день. А моя жизнь, приправленная чувством вины, стала мрачной, скучной и однообразной.
***
Я помирился с отцом в апреле, спустя год, как снова пришёл на Землю. На улице расцветала весна. Яркая тёплая весна, которую я не замечал. Впрочем, я вообще, не замечал смены времен года, постоянно погружённый в своё беспросветное уныние. Наверное, тогда, наконец, наступил тот момент, когда терпеть дальше эту боль стало невозможно. Я сломался. Я решил послать к чертям свою хвалёную гордость, чувство долга, ответственности, послать куда подальше всю свою прошлую, несчастливую жизнь и наконец-то стать счастливым.
Я призвал отца. Я молился и призывал его очень долго – несколько месяцев, и когда он соизволил появиться на пороге моей съёмной квартиры, я просто, не говоря ни слова, рухнул в его объятия. Думаю, это действие говорило красноречивее любых слов. Он не ожидал такого поворота. Думал, наверное, что я буду скандалить и обвинять его во всех смертных грехах. Но мне больше не хотелось никого обвинять, тем более его. Мне хотелось лишь покоя. Мне хотелось счастья. Обычного человеческого счастья. Папа понял всё без слов. Конечно, он был удивлён, но не оттолкнул меня. Помню, тогда мы проговорили всю ночь. Я не сдержался и сидел ревел, а он курил и что-то тихо говорил мне, пытаясь меня успокоить.
На следующий день мы съехали на новую квартиру. Папа сам её снял. Она была новой, располагалась в хорошем доме недалеко от моей работы, а из окон открывался прекрасный вид на город.
И так мы стали жить вдвоём. Поначалу было неловко, но затем мы привыкли.
Конечно, я всё так же не понимал его. Как в тринадцать лет, так и в тринадцать тысяч. Я никогда не интересовался, как отец создал Вселенную и людей, потому как заранее знал, что мой вопрос останется без ответа, а он и не рассказывал сам. Мы всегда были поглощены друг другом настолько, что окружающий мир для нас попросту переставал существовать. Наверное, сейчас я сам себе противоречу, ведь из моего предыдущего повествования ясно, что отец много пил и не очень-то обращал на меня внимание. Но это не совсем так. Да, пил он, действительно, много, но время на меня у него всегда находилось. В детстве мы часто уходили в походы далеко за пределы Небесного Города. В том краю цвело вечное лето, и звёзды, такие далёкие и ясные, сияли над ним. То были другие созвездия, не такие, как на Земле. В лесах и на лугах росли иные деревья и травы, а птицы и звери лишь отдалённо напоминали земных. Походы были самой счастливой частью моей детской жизни. Тогда отец становился доброжелательным, внимательным, рассказывал увлекательные истории, сидя по вечерам у костра, и никогда меня не ругал. С ним было круто, интересно, с ним я мог совершить невозможное. Мы лазили по горам, бродили по лесам и купались в море, хотя последнее он больше использовал для того, чтобы научить меня ходить по воде, а вовсе не для плавания. Но я не слушался, резвился в воде и в итоге ничему не научился. Теперь я с тоской вспоминаю то время.
– Мы с тобой – троица. – Часто любил повторять отец, но смысл его загадочной фразы стал мне ясен только теперь.
– Папа, что это значит? Нас же только двое! – Возмущался я, и будто в подтверждение своих слов оглядывался по сторонам.
Но отец никогда ничего не объяснял. Он только загадочно улыбался в ответ на мои возражения и оставлял меня в недоумении.
Вначале я думал, может, у меня есть какой-нибудь тайный брат или сестра, но по мере моего взросления иных родственников, кроме отца, у меня так и не обнаружилось, поэтому я терялся в догадках, как трактовать эту загадочную фразу. Отчего-то она не давала мне покоя. И вот спустя тринадцать тысяч лет, уже помирившись с отцом я, наконец, понял, что она означает, и почему нас трое, а не двое.
Всевозможные трактаты о Святой Троице лишь отчасти объясняли её сущность. Но не могли в полной мере помочь осознать тот великий смысл, ту величайшую идею, стоящую за этим определением.
Однажды я просто ни с того, ни с сего сказал отцу:
– Я понял, почему нас трое.
Прошла едва ли пара месяцев после нашего примирения. У меня начался отпуск, и мы отправились на море как совершенно обычные люди.
Я сидел на берегу, рисуя ногами бессмысленные узоры на белом жемчужном песке, и жмурился от заходящего солнца.
– Третье – Святой Дух.
Папа театрально похлопал в ладоши.
– Молодец! Как же ты раньше-то не догадался? Ну а что это такое, не просветишь?
Манера его общения никогда мне не нравилась. Он паясничал, манипулировал собеседником, постоянно держал в неведении, сам прекрасно зная правду, подшучивал и откровенно издевался.
Я решил в кои-то веки повести себя точно так же.
Ни слова не говоря, я встал и пошёл плавать.
Теперь я знаю, что Третье – это Любовь. Никаких духов не существует.
По правде говоря, всё это тяжело объяснить. Я даже не буду пытаться. Конечно, это – чисто философское понятие, но оно имеет колоссальную силу. Как я понял, Троица – это ребёнок, один из родителей и связь, которая между ними существует – абсолютная любовь, самое высшее её проявление. Но почему тогда Троица – это не отец, мать и ребёнок? Почему с каждым из родителей эта связь существует по отдельности? Я запутался окончательно. Вернее, я понимал, но не мог выразить словами эту великую идею.
И как же я снова остался один?
Очень просто.
После года совместной жизни мы разъехались. Жить с родителями в двадцать девять – ненормально, тем более мужчине, и папа не раз намекал мне об этом. А то, что между нами произошло в прошлом и то, что я – Сын Бога не давало мне никаких привилегий. Я злился, закатывал скандалы, но они, конечно же, не помогали. У отца постоянно находилась куча дел на Земле, в которые он меня никогда не посвящал. Мы могли не видеться неделями, а когда он приезжал, то вместо нормального доброжелательного общения начинал меня сразу же пилить. Он был недоволен всем: моей работой, моим питанием, моей личной жизнью (вернее её отсутствием), и спорить с ним становилось бесполезно, будь ты хоть трижды прав, но всё равно останешься в дураках.
Ещё через год я взял квартиру в ипотеку, в новом доме недалеко от набережной. И остался очень доволен. Из окон открывался прекрасный вид на реку и весь левый берег. Вверх по течению ходили белоснежные теплоходы, тяжёлые ленивые баржи медленно разрезали своими острыми носами мутно-оливковую гладь воды, над которой клубилась еле заметная сизая дымка. Я заехал в новую квартиру в середине ноября. От реки веяло осенней стужей, и всё кругом было серым, за исключением небесно-голубой облицовки моего нового дома. Однако я любил осень. Эту тоскливую пору, когда все краски смыты дождями, а до зимних праздников ещё довольно далеко. Конец очередного года – время делать выводы. У кого они есть. А у тех, у кого жизнь пуста…
После примирения с отцом я более не мог продолжать свою революционную диссидентскую деятельность. Да признаться, и не хотел. Она больше не имела смысла. Со своими единомышленниками, оставшимися на Астрее, я не общался. Да и что бы я им сказал? Для меня не существовало оправдания в их глазах. И они никогда бы не смогли меня понять. Ведь никто из них не знает, что значит быть сыном. Выбирая между собственным отцом и своим народом, я выбрал Его – того, кто и придумал людей. Даже тех, которые являлись моими последователями. Какая ирония!
И я знаю, что мою репутацию в глазах всего мира никогда не восстановят. Папа считает это ерундой. Да и я, признаться, тоже. Главное, что я сам знаю, как всё было на самом деле.
***
Когда отец уезжал, я оставался в кромешном одиночестве. С людьми я ладил плохо. И, наверное, это неудивительно. Ангелы были моими врагами, да я и не показывался в Небесном Городе. Однако у меня всё же появился один друг. На Земле его звали Том. Настоящего его имени я не знал, возможно, его не существовало в принципе. Том был серафимом. Знаю, о серафимах я не сказал ни слова, поэтому хочу исправить это недоразумение. Эти существа, как можно догадаться, намного могущественнее и старше ангелов. Серафимы – те первичные силы, зародившиеся в самом начале творения Вселенной. Отец мало что рассказывал мне. Как он создал Мироздание, из чего и зачем оставалось для меня загадкой. Единственное, что мне удалось выяснить, это то, что в самом начале, до Всего, отец создал Принцип Существования, позволяющий любой вещи или явлению просто быть. И только потом приступил к созданию Места. Место, где всё будет существовать, являлось наиважнейшей, возможно даже самой главной частью его творения. Сначала это была точка, которая затем приобрела одно измерение и продолжила развёртываться в двумерную бесконечную плоскость. Трудно представить, как выглядело Мироздание в такой форме. Не существовало ничего. Даже первичной сингулярности, ведь и её бытие предполагает, что до неё должно было существовать что-то, что в итоге перешло в сингулярное состояние. Лишь когда отец протянул через вечное Ничто ещё одно измерение, Пустота стала объёмной, и тогда он смог приступить к созданию Материальности. Все эти громадные промежутки Продолжительности равнялись для него дням, а может, минутам или даже секундам, ведь он существовал вне времени и пространства.
И вот, на четвёртый день, после Принципа Существования, Места и Материальности, папа приступил к сотворению живых сущностей. Так появились серафимы, потом ангелы, затем, на шестой день, люди, и в самый последний, седьмой, он создал меня – своего Единственного сына. Я – его последнее творение. Папа зарёкся создавать что-либо или кого-либо ещё. И если «людишки», как он говорит, уничтожат Вселенную, новую он создавать не станет. А ещё папа однолюб. И не представляет, как можно любить нескольких детей одновременно, поэтому я могу не опасаться, что в будущем у меня появится брат или сестра.
Всю свою жизнь я не знал ничего о серафимах. И познакомился с несколькими из них совсем недавно, когда отец отправил нас на совместное задание. Там я и встретил Тома, но пока не знаю, можно ли ему доверять. Том невероятно сложный «человек», как и я, поэтому я не рискую загадывать, сложится ли дружба.
Серафимы нечасто посещали Землю. Они-то и в Небесный Город никогда не заглядывали. Место, в которое поселил их отец, оставалось безымянным тысячелетиями, и только недавно обитатели решили дать своему бесконечному Городу название, которое я, по ряду причин, не могу здесь привести. Просто знаю, что оно, как и край ангелов, находится далеко-далеко за пределами привычной реальности и привычной вселенной.
Однако некоторые серафимы (не больше десятка) живут на Земле постоянно. Они привыкли к человеческому миру, и эта жизнь, полная тягот и хлопот, вовсе их не напрягает. Возможно, из-за того, что они не замечают пролетающих лет. У меня тоже странное восприятие времени, ведь я бессмертный. У меня такое ощущение, будто все трагические события, случившиеся со мной в прошлом, произошли вчера. Я по-прежнему ощущаю себя подростком. И сколько бы не было за моими плечами битв, я не взрослею ни капли. Ничего не забывается. Особенно боль. Такое у неё свойство. Именно поэтому я сижу в грязном автобусе и пишу эту заметку, надеясь, что со словами выйдет хоть какая-то часть этой боли, и мне станет легче. Но легче не становится. Впереди дождливый путь домой. Впереди целая вечность.
Я мог бы ещё много чего рассказать о себе, да и об окружающем мире в целом. Да только нужно ли это? Пусть оставшиеся тайны человечество раскроет самостоятельно, иначе, какое удовольствие будет в познании их?
© Евгения Усачева "Светлячок и Тот, Кто Придумал Людей" рассказ (2021)
Опубликован в издательстве "Перископ-Волга", в сборнике литературного андеграунда "Небайрон".