Когда мой отец ушел от нас к другой женщине, моя жизнь разбилась на осколки. Я снова и снова задавала себе один и тот же вопрос: что я сделала не так, почему папа перестал меня любить? Почему он меня бросил?
Мне двенадцать лет. Согнувшись под тяжестью школьного рюкзака, бреду по тротуару. Под ногами хлюпает бурая жижа. Череда лиц сливается в сплошную серую массу. Я долго топчусь у витрины с игрушками. Какие глупые лица у этих кукол! Все, все вокруг кажется сейчас таким уродливым.
«Мы больше не будем жить вместе...» – уходя, сказал мне папа.
– У него появился сын, он ему больше нужен, – объяснила мама, не щадя моей детской психики.
А потом я услышала, как она, всхлипывая, жаловалась в трубку подруге:
– Не знаю, как жить дальше. Не могу с этим смириться. Пусть бы лучше не было Альки, а он – был.
Эти слова больно ранили меня. Выходит, я и ей уже не нужна?!
Меня буквально сжирала тоска. Ничего не хотелось делать. Я, неизменная отличница, потеряла всякий интерес к учебе.
– Что это? – ужасалась мама, просматривая мой дневник. – Ты отупела?
После таких слов чувствовала себя еще более виноватой, никчемной. Ненавидела родителей, учителей, весь мир и себя. Меня не интересовали мальчики, подружки, школьные дискотеки. Люди меня раздражали, мальчишки казались лживыми типами – такими, как отец. Да, они обращали на меня внимание, но это не доставляло радости, я предпочла бы быть невидимкой.
Мне исполнилось пятнадцать, когда я впервые специально сделала себе больно. Физически. Это был ужасный день. В школе я поссорилась с подругой Сашей, а дома мама сорвала на мне злость после неприятного телефонного разговора с отцом.
– Твой папаша с этой сучкой отдыхать едет, а я должна тянуть тебя на жалкие алименты! – негодовала она.
Закрыв дверь, я взяла в руки ножницы и воткнула острие себе в предплечье. При этом не чувствовала ни боли, ни осознания того, что делаю нечто ненормальное. Это был импульс, потребность успокоиться, снять напряжение. Утром место прокола припухло. Честно говоря, я испугалась, замазала рану зеленкой и заклеила пластырем. Но, когда снова стало тошно, снова взяла в руки ножницы. А еще начала писать дневник, где писала о том, как ненавижу этот мир. Со временем практически каждая запись сопровождалась нанесением себе физической боли. Бывало, я раскручивала проволоку от зажима для волос и загоняла ее себе под ногти. Покрытые лаком, они скрывали кровавую каемку. Иногда расчесывала волосы, сдирая с головы кожу. Брала перочинный ножик и делала небольшие порезы на животе и бедрах. Напряжение уходило, куда-то улетучивалось раздражение.
Я дошла до совершенства в маскировке шрамов, но раны заживали все хуже и дольше. Поступив в институт, решила, что это занятие вошло в дурную привычку, которая меня разрушает и с которой надо покончить. На какое-то время отложила перочинный ножик и только вырывала расческой клочья волос или билась головой об изголовье кровати. От этого не оставалось следов, и появилось обманчивое чувство, что держу все под контролем. Но у меня уже выработалась зависимость. Я смотрела на шрамы и плакала. Этот способ снимать напряжение стал необходим мне как воздух.
«Все, в последний раз. С этим покончено», – произносила вслух, чтобы слова обрели силу... Когда возникало желание взять ножик, выходила из дому, что-то ела или дико танцевала под громкую музыку. Боролась с этим так, как алкоголики или наркоманы борются со своей зависимостью. Это был демон, который меня преследовал. Каждый предмет ассоциировался с возможностью покалечить себя, каждый момент в пустой комнате соблазнял поднять блузку и причинить себе боль. Я не была собой.
Со временем взяла себя в руки: сблизилась с сокурсниками, сосредоточилась на подготовке к выпускным экзаменам. Избегала вечеринок, походов на озеро, чтобы не было возможности «засветить» тело. Но старалась выходить к людям, быть частью мира. И мне это даже стало нравиться.
Правда, имелась проблема, которая сильно угнетала. Парни. Мне было девятнадцать, на нашем курсе – полно мужчин. Чувствовала, что вызываю интерес, да и самой хотелось с кем-то встречаться.
Я сумела побороть зависимость от боли, несмело открылась для дружбы и знакомств. Повзрослела, смирилась с разводом родителей, своими отношениями с отцом и холодностью матери. Но все же пока старалась оставаться в тени. Меня парализовал страх перед близким контактом с людьми.
– Поможешь написать реферат? – спросил однажды сокурсник.
– Конечно... – ответила неуверенно. Миша уже несколько месяцев нравился мне. Но я даже не смела мечтать об отношениях с ним. Он был красивый, обаятельный. Какая я ему пара?
– Реферат у меня уже готов, – признался он за столом в библиотеке. – Просто не знал, как с тобой заговорить. Понимаешь, хочу пригласить тебя в кино.
– Может, в другой раз, – смущенно ответила и вышла из читального зала. Миша хотел со мной встречаться! И именно это меня отпугнуло. Пока он не намекнул на свидание, я могла быть рядом с ним, видеть его, разговаривать. Но сейчас... «Однажды он захочет близости, снимет с меня блузку, увидит шрамы и сбежит». Так мне казалось. Да, я перестала себя ранить, но прошлое тянулось за мной шлейфом.
Многое бы отдала, чтобы повернуть время вспять, но это невозможно...
Я не знала, что делать. Мечтала о любви, но избегала ее. У меня было красивое лицо, фигура, но под одеждой скрывалось искалеченное тело.
Я пользовалась успехом у мужчин, но мне не хватало смелости, чтобы этим распорядиться.
Каждый раз переживала пытку, когда какой-то парень пытался заговорить со мной, куда-то пригласить. И хотела этого и одновременно боялась. Мама понятия не имела, почему у меня не ладится с личной жизнью. Она вообще не стремилась хотя бы поговорить по душам. Приходилось самой справляться со своими проблемами.
А так хотелось, чтобы кто-то обнял, приласкал, чтобы увидел мой живот и бедра в шрамах, и не отвернулся. Но я чувствовала, что это только несбыточная мечта.
Однажды, гуляя в парке, познакомилась с Толиком.
Мы разговорились. Оказалось, он живет в одном из соседних домов. Общение доставляло удовольствие, и мы договорились встретиться еще. Я так волновалась, что не могла уснуть. Но не паниковала так, как всегда. У Толи был один недостаток – отсутствовали два пальца на левой руке.
– Двери лифта раздробили пальцы, еще когда я был маленький, – объяснил он свое увечье.
Как ни парадоксально, именно оно придавало мне смелости. Я даже обрадовалась. «Наверное, Толик понимает, что такое комплексы», – подумала и впервые позволила парню прикасаться к себе. И на какой-то момент даже престала думать о том, что у меня шрамы по всему телу.
Я влюбилась и благодаря этому победила наконец свои страхи. Но впереди был самый сложный тест. Толик пригласил меня на выходные на дачу, и я знала, что мы будем заниматься любовью. И тогда решилась.
– Я должна кое-что тебе сказать, – сказала, оставшись наедине в своей комнате. – Точнее, показать.
Его удивило количество и вид шрамов. Но он не отодвинулся, как я боялась. Выслушал меня, позволил выплакаться, а потом наклонился над моим животом и стал нежно целовать рубцы.
– Тебе нечего стесняться, слышишь? Я люблю тебя. Такую, какая ты есть. И сделаю так, чтобы тебе никогда не хотелось причинять себе боль...
– Спасибо, – прошептала я, первый раз почувствовав себя по-настоящему любимой и счастливой...