Я был откровенно раздражён:
- Да с какого перепуга Вы вообще решили, что будете после смерти в Раю?
- А где? - изумилась Елена.
И вот тут у меня не нашлось слов.
Она с детства была робкой, неуверенной в себе и очень ранимой. Такой была и ее мать. Она вкладывала в дочь все, что могла, постаралась дать ей хорошую, в ее представлении, специальность – оператора контрольно-измерительных приборов.
Лена училась неважно. Как у всех людей с большими коммуникативными проблемами, она не умела рассказывать, устные ответы в школе и училище больше походили на мычание.
Друзей у нее не было. Лена боялась людей. Она даже ходила странной походкой, страшно сутулясь и осторожно ставя ступни, словно выискивая на асфальте безопасное место. Создавалось впечатление, что она идет по минному полю.
Отца своего Лена не знала. И когда мать внезапно умерла, девятнадцатилетняя Лена осталась одна в крошечной, смотрящей окнами на мусорник, квартирке на юго-востоке Москвы.
Елена проходила практику на предприятии, в котором потом осталась работать постоянно. И весь ее мир заключался в дороге на работу, в самой работе и дороге назад, еще она знала два магазина в соседнем доме, а также почту и сберкассу, в которой платила за свет и воду.
Вечерами Лена смотрела телевизор или читала – про Анжелику, про алые паруса и детей капитана Гранта. Других книг в доме не было.
Так прошло пару лет, а потом грянул развал Союза, а за ним на основную массу населения обрушилась гулкая нищета. Лена лишилась работы и жила на то, что устроилась на почту разносить газеты. Средств после оплаты коммунальных платежей катастрофически не хватало. Она голодала.
В это время с ней познакомилась соседка по дому, разговорила ее и попросила за деньги присмотреть за престарелой матерью. Сама соседка сидела с внуками-близнецами и не могла разорваться. Так Лена вошла в дом Анфисы Леонидовны.
Бабушке Анфисе было уже под девяносто лет. Она была из древнего дворянского рода, и врожденная интеллигентность сквозила в каждом ее движении, в каждом взгляде и слове. Лену она восприняла сложно, ее насторожила ее угрюмая недоверчивость и страх.
А потом она пожалела «бедную девочку», ведь ее совсем некому было воспитать должным образом. Так думала бабушка Анфиса. И она стала постепенно давать Лене информацию о мире вокруг нее и попыталась растопить лед в ее душе.
Но времени было мало. Всего год прожила Анфиса Леонидовна. И за этот год она успела показать Лене главное – Православие. Она научила ее читать Евангелие, Псалтирь, утренние и вечерние молитвы, Каноны, Акафисты, труды святых отцов и современных богословов и многое другое.
Вместе с бабушкой Анфисой Лена принимала ежедневно святую воду и просфору. Она даже исповедовалась однажды, краснея и бледнея, милому молодому священнику, когда тот пришёл исповедать и причастить Анфису Леонидовну.
В церкви Лена впервые побывала на отпевании бабушки Анфисы и стала туда захаживать вначале изредка, а потом регулярно.
Какой-то перелом в ней произошел на одной исповеди. Новый священник, которого она не знала, стал задавать ей наводящие вопросы, чтобы преодолеть ее смущение. Лена вдруг поняла, что не так уж она и грешна: абортов не делала, более того, она же в двадцать пять лет девица (!), никого не убила, не ограбила, посты соблюдает, молитвы читает.
В тот раз она из церкви шла не в своей опасливой манере, а почти бежала.
С того дня Лена просто набросилась на церковные книги. Она теперь читала по-другому, на каждой странице, в каждой строке выискивая подтверждение своей праведности и богоизбранности.
Особенно ей нравились рассуждения святых отцов о райских наслаждениях, уготованных далеко не всем.
Лене очень нравилось, что так много грешников, и в Рай попадает так мало народа. Это потому, что условия отбора туда очень жесткие, намного больше, чем в институт, куда в свое время Лена даже не сунулась.
И тогда она решила идти в монастырь. Уже более уверенно, чем раньше, она разговаривала с духовными лицами. И напросившись на беседу к матушке-игуменье женского монастыря, Лена даже не сомневалась, что ее возьмут, ведь она такая хорошая.
Игуменья выслушала ее, но отказала. И дело не в том, что в обители было много насельниц, их было мало, ведь монастырь только восстанавливался. Но духовным лицам, пребывающим в молитве, зачастую открывается человеческая душа.
Что-то насторожило, обеспокоило матушку. Она разрешила Лене только потрудиться во славу Божию на уборке территории и посадке цветов, то есть вне стен храма.
Но Лена трудиться не захотела, сославшись на неотложные дела, и ушла из монастыря обиженная непониманием.
Лена нашла себе работу диспетчера таксопарка, и теперь вокруг нее всегда были люди. Впервые она общалась с таким количеством народа. Но выдержать это она могла только из-за того, что у нее было непреодолимое чувство превосходства над всеми ними.
С особым удовольствием Лена думала о каждом из них, что все они будут гореть в аду. Когда какой-нибудь таксист или клиент начинал ее отчитывать за какую-нибудь оплошность или нерасторопность, она закрывала глаза и видела перед собой стену огня, в которой корчились, обугливаясь, ее обидчики. Тогда елейно-спокойным голосом она продолжала разговор.
У Лены по-прежнему не было друзей, да их и не могло быть. Но было несколько человек, которых она видела горящими наиболее часто: слишком красивую женщину в красной дорогой машине, которая часто парковалась у соседнего дома, начальника таксопарка с постоянным перегаром, одного из шоферов с блудливыми глазами и т.д. Эти люди казались Лене просто вместилищем самых ужасных грехов.
Она никогда не затевала с людьми никаких духовных разговоров, мол, зачем метать бисер перед свиньями. И продолжала читать и наслаждаться видениями райских садов.
А потом у неё заболело правое подреберье. Оно выдавало острые приступы. Лена восприняла болезнь как подарок, она была уверена, что Бог скоро ее, такую хорошую и безгрешную, заберет к себе.
К врачам она, конечно, не пошла, ведь они не сумели помочь ее матери. Да и лечатся те, которые смерти боятся, а ей бы туда поскорее.
И Елена ежедневно молила Бога о смерти, выискав достаточно редкую для мирян молитву. Ее упрощенно можно объяснить так - об облегчении участи тяжко болящего, который выздороветь уже не может, но и не умирает.
Не леченая желчнокаменная болезнь привела к тому, что через полтора месяца Елена пожелтела, и приступы стали практически непрерывными. Это было слишком тяжело, поэтому к врачам ей всё-таки пришлось обратиться.
Вот тогда мы с ней и встретились. Мы с моим московским другом посетили в больнице его маму Ольгу Ивановну. Она оказалась соседкой Елены по палате. Ее, как и Елену, прооперировали. Елена, в отличие от соседки, уже могла ходить и периодически выходила в коридор.
Пока я рассказывал лежащей Ольге Ивановне о подготовке к исповеди, Елена поглядывала на нас с ней снисходительно, с полуулыбкой. Мне священнического опыта на тот момент ещё недоставало. Но было четким и сильным намерение остановить человека, ехидничающего над Таинствами.
Я тогда строго сказал Елене:
- Не мешайте человеку спасать свою душу. Подумали бы лучше о своих грехах.
В ответ мне прозвучала длинная тирада с цитатами из святых отцов по поводу трудностей при спасении души. И все это с издёвочкой, с хамством.
Тогда и прозвучало то, с чего я начал этот рассказ. Я не выдержал. Я воскликнул раздраженно:
- Да с какого перепуга Вы вообще решили, что будете после смерти в Раю?
- А где? - изумилась Елена.
Я не нашёл, что ей ответить.
Я до конца договорил с Ольгой Ивановной. Ее на следующий день должен был исповедать и причастить батюшка, духовно окормляющий эту больницу. А поскольку Ольга Ивановна была совершенно далекой от церкви пожилой дамой, надо было обязательно с ней подробно поговорить.
А потом я вывел Елену в коридор, провел в небольшой закуток и выспросил у неё все. Так и сложилось представление о ее жизни и главное - о ее духовном состоянии. Что-то я художественно дорисовал, но это только для раскрытия образа. История совершенно правдива.
«Крапива», взятая мной для Елены, была колючей:
- Елена, почему Вы решили, что уже святая? Да Вы же за всю жизнь никого не любили! Господь взвешивает человеческие души, и мера веса у Него - Любовь. И сколько же в Вас Любви?
- Я маму любила...
- Ага! Прекрасно! А что Вы сделали для спасения ее души? Вы молитесь о ее упокоении? Заказываете молебны, Сорокоусты и панихиду? Раздаёте милостыню? Помогаете храму? Совершаете добрые дела милосердия? Что-то Вы совсем не то приняли за православие.
Я продолжал:
- Почему Вы решили, что Господь Вас примет? Вас чуть не разорвало от гордыни. Классическое фарисейство. Знаете, кто такие фарисеи? Господи, помилуй! Они были такие все благочестивые, что распяли Господа нашего!
И тут Елена впервые увидела меня и услышала. Она нашла в коридоре стул и даже не села - плюхнулась на него. Она смотрела не отрываясь, и сердечная боль сделала живыми, настоящими ее насмешливые глаза.
И тут я сделал то, что приказало мне мое сердце. Я погладил Елену по голове как маленького ребёнка. И сам немного испугался, насколько она обмякла, расчувствовалась, и насколько бурным был поток ее слез. Подошла спешившая по делам медсестра. Я кивнул головой, что все хорошо.
Елена плакала как младенец. И слёзы были так же чисты.
У меня совсем не оставалось времени. Я сказал Елене прощаясь:
- Господь не позволил Вам умереть от Вашей болезни, потому что Вы совсем ещё не знаете Его. Идите в храм и начинайте все с начала.
Мы с другом вышли из больницы. У меня было ощущение исполненной тяжёлой работы, после которой хочется хоть на минуту покоя, красоты и вдохновения.
Прошёл весенний дождь, и над Москвой поднималась радуга.
«Как же хорошо!» - подумал я.
Спасибо, Господи!
Слава Богу за все!
священник Игорь Сильченков.