У нас, на Гагарина был сосед Володя Цапенко, обладавший голосом удивительной силы. Когда он пел на восьмом этаже, слышно было его на четвёртом. Володя был в меру богат и очень великодушен. Классно к нам относился: мог позвонить в дверь по пути наверх и сунуть пару бутылок хорошего вина, чтоб нам с Ленкой было, чем скоротать вечер. У нас были общие знакомые, даже Свинья его как-то знал. Цапа – так за глаза звали Цапенко – жил громко и широко. Обзавёлся клавишником из Последних Известий, временами они тягали наверх мой Роланд. Музыкой Вова не жил, перебрасывал шмотки, да и вообще — что придётся, с тем и работал. Именно там я купил финский спортивный костюм жёлтого цвета, в котором какое-то время выступал, пока корнелюковский закройщик не пошил мне чёрный пиджак с парчовыми заплатками. Однажды мы как-то сидели у Вовы, отдыхали с девчонками, и зашла речь про заграницу. Я уже съездил с Курёхиным в Загреб, Берлин и Амстердам, а когда я рассказывал о Голландии, у меня так дрожали руки и горели глаза, что Володя замечтал, мол, где б найти приглашение, – а у меня, на счастье, оказалась там знакомая, Юдит Янсен. Девушка работала в государственном университете, превосходно владела языком, и приезжала во Дворец Молодёжи в составе какой-то культурной миссии из Дании, в качестве переводчика. Мы подружились, стали переписываться. Слово за слово, я спустился домой, нашёл телефон Юдит, позвонил и попросил сделать нам приглашение для шести человек: Володя Цапенко с женой и товарищем и мы – с Леной и Славкой. Зная, что друг никогда еще не выезжал за границу, мне хотелось устроить ему такую возможность. Решающим моментом стало то, что Цапа за свои приглашения фактически полностью финансировал нам эту поездку. Он даже дал денег на покупку валюты по госцене во Внешторгбанке на двоих человек. Славка же ехал полностью за свои. Шевельков рвал и метал, что я не взял его с собой, а выбрал Славку. Наверное, после этого наши с ним отношения зашли в тупик, но я это осознал тогда не сразу. В конце концов, Володя уже триста раз бывал за кордоном, и поездка эта ему — ни богу свечка, ни чёрту кочерга. Для Славки она могла стать событием, да и Юдит рада была его повидать, они были знакомы по ЛДМ. А Володя просто ворчал, что это крайне несвоевременно всё, хотя в тот момент в студии вообще никакого движения не было. Студия взяла в аренду новую белую Волгу за шестьдесят тысяч в год, и было это очень «своевременно».
В середине августа 1990 года я поехал в Москву, на Ордынку, в Нидерландское посольство за визами. В поезде встретилась Кэт, которая направлялась туда же и за тем же. Какую-то часть пути мы провели в тамбуре, какое-то время у меня в купе. По удивительному стечению обстоятельств в разгар сезона я ехал один, и соседа у меня не было. Мы проболтали с Катькой почти до утра. Я жаловался на киношников:
— Ты слышала, какой в СКК был звук? Вот как это вообще возможно, имея меня в полном распоряжении, так пренебрегать? Ведь ничего же не стоит! Они полагаются на волю и вкус аппаратчиков, что ставят аппарат!
— А что они могут?
— Мне позвонить, понимаешь? Семь цифр пальчиком фрр-фрр. И звук на месте, я же наизусть всё знаю. А этим, откуда знать, рифф там грохочет, или соло.
— Ну, а что ж они...
— Вот и я говорю, что же...
— А может они не знают?
— Что не знают? Что я звукореж?
— Да не, что тебе работа нужна. Тебя вон по телевизору показывают, пластинка вышла...
— Ой, я тебя умоляю... гордость просто, да и всё. Нелепая, идиотская фигня.
В общем, расстроен я был вконец. Правда и сам никаких специальных действий не принимал, а жаль. Мог бы запросто вписаться в группу по одному звонку и по четыре концерта в день работать. Обидно, и Катя тут совершенно права, что я начал собственную артистическую карьеру. Пусть мой сольник стоил в двадцать раз дешевле, я уже отработал в тысячных залах Киева, Мариуполя, Березняков, но это была уже другая, совершенно замечательная жизнь. Однако, подумал я тогда, что когда-нибудь на старости лет, когда мой голос окончательно сядет, а уши еще нет, – я засуну в жопу свою гордыню, забуду все дурацкие недомолвки, позвоню, и сделаю им суперзвук. Получил визы и сел на Аврору – подошёл к проводнице, она посадила меня к себе в свою живопырку. И тут, в семнадцатичасовых новостях сообщили, что Виктора больше нет. И всё. И больше я уже никому не позвоню и ничего не сделаю. Я курил одну за другой, прихватило сердце. Нашёл какие-то одеяла, сунул под голову и попытался забыться во сне. Вернулся домой, вконец огорошенный. Витька хоронила вся страна. Люди поездами шли на Невский проспект и двигались к Рок-клубу. Не знали они, что к тому времени он был уже похоронен. Мы приехали за два часа. Мы с Тимуром Новиковым подошли к могиле, постояли немного, и поехали ко мне, раз такое дело. Не очень хотелось светиться в стотысячной толпе. Понаехали отовсюду, со всей страны и ближнего зарубежья. Тогда еще в полный рост был Советский Союз, но он уже пребывал в агонии. Мне было страшно неприятно, что Марьяна так наебала страну, и я позвонил ей с вопросом, а нахуя было так делать? Назначить похороны на девять, а закопать по-тихому в шесть... зачем?
— Знаешь, Вишня, — устало сказала Марьяна, — от него мало, что осталось, на самом деле. Демонстрировать народу кровавые лохмотья? У него от лица остался один подбородок. А эта толпа? Ты прикинь, она хлынула бы на него, и что? Сам подумай.
Я согласился... я видел эту толпу. Мало ли что. Не прошло и девяти дней, как я написал новую музыку к новому альбому. Руки чесались реализовать задуманное. Шевельков ещё ничего не слышал, и я готовил ему сюрприз. Сочинил пятнадцать минут настоящей такой киномузыки, думал, порадую его. А он, как не родной, — всё ему не так, а лучше бы вот так. А я ведь так не умею! И вдруг у Володи стали открываться глаза. В какой-то момент он вдруг понял, что в музыке, – той, что с большой буквы, – я полный профан. Что моё незнание нот никак не играет мне в плюс, а наоборот, демонстрирует мою же ущербность. Он прав был тысячу раз, этот Володя, что музыку я пишу по-наитию, совершенно не владея никаким мастерством — ни исполнительским, ни композиторским, никаким. Он почувствовал, что где-то его шваркнули на доверии, а может быть, по-незнанию. А когда после смерти Цоя я резко вдруг повзрослел и сменил иронически озорной тон своих песен на мрачный, Володя, похоже, во мне разочаровался полностью. После похорон ко мне приехали Каспарян с Тихомировым изымать нереализованные записи Кино, коих было у меня полно. Всякие болванки и недописки на бобышках были распиханы по шкафам, и я взял время, чтобы склеить их в один километр. Ребята объяснили, что Виктор бы страшно не хотел обнародовать эти материалы, там было много рабочего и нелицеприятного в них. Я, дурень, поверил и склеил всё друг за другом, безо всякого монтажа. В рок-клубе устроили прослушивание Чёрного альбома, и я принёс материал – отдал Тихомирову. Однако Игоря так беспокоила воля Автора, что оригинал он попросту забыл и не забрал с собой по окончании мероприятия. Естественно, он тут же попал к Марьяше. А той на волю Автора было насрать три кучи. Я рвал и метал, когда она выпустила пластинку неизвестных песен Цоя на виниле, на фирме Мелодия. Это не вписывалось ни в какие рамки приличия, на самом деле. Тропилло, отпуская Марианне товар, строго наказал привезти Вишне по пятьсот экземпляров Неизвестных Песен и Это Не Любовь в качестве авторской доли. Это было последнее отчисление за мой труд: Марьяна продала единолично все права на музыку, на аранжировку и мои фонограммы фирме Мороз-рекордз.
Я понимал, насколько в жилу Марьяше случилось это нечастье... Цой ушел от неё к Наташе Разлоговой, и это был совершенно иной уровень для него. Виктор уже подал знак общественности, выступив с Наташей в интервью Сергею Шолохову на фестивале Киношок. Единственное, что их ещё объединяло с супругой, это красавец-сын Саша. Смерть Виктора обуславливала брошенной семье вечное безоблачное существование. Но не мне судить Марьяшу. Пока Тропилло еще как-то довлел, она делилась исправно, в день получения тиражей с Мелодии завозила коробками мою долю прямо домой. Стоило ей выйти из-под контроля, как всё наследие было продано. Продано известно кому, да только что ж поделаешь, как говорится, умерли все, а бумаги остались. Печати да подписи. Акула была Марьяша, да еще с каким аппетитом! Помнится, решили однажды два крепких бойца из ОМОНа песни Виктора Цоя на магнитофон записать. Группу создали, назвали Инспектор. Альбом у них был, Техноцой назывался. Отлично сделан проект, и кассеты шли на ура, но с концертами у них не заладилось — не нашли продюсера, кто смог бы поднять проект, а время было тогда самое то. Обломались ребята на шоу-бизнесе, и на Марьяше, прежде всего.
Мэйджор, выпускавший кассеты и компактные диски, заплатил группе четыре тысячи долларов, но две с половиной из них совершенно нагло откусила Марьяша. За что – мне совершенно непонятно. Так договорились... Типичный сговор налицо. Сговор правообладателя с мэйджором. По справедливости, Марьяша могла бы еще и доплатить, походу. Ведь песни Виктора приобрели совершенно новые, куда более фирменные очертания, правда, с эстрадным уклоном.
Забавно, как происходила встреча группы Кино с будущим Техноцоем в оцеплении у СКК. Выходят со служебного входа Гурьянов с Каспаряном, тут два ОМОНовца с автоматами подходят, дескать, попрошу пройти с нами. У тех глаза на лоб, но подчинились. Усадили их в милицейский автомобиль на заднее сидение, а спереди садится плечистый милиционер, руку протягивает, дескать, здрасьте, мол, очень приятно. Мы ваши фанаты! Среди толпы киношных поклонников это признание поражало своей оригинальностью. Гурьянов от злости аж заскрежетал зубами. Когда их вели в ПМГ, ему, ведь, пришлось скинуть траву под ноги толпы. В общем, не лучший способ познакомиться с Кино выбрали ребята. Спустя много лет мне пришлось доказывать обоим Георгиям, что ребята из группы Инспектор намного приятнее, чем им могло показаться в первый момент.
PS: Владимир Цапенко тоже ушёл от нас. Послушайте, как он пел.
