Многие приезжающие в Балаклаву наверняка не раз слышали историю про любовь писателя Александра Ивановича Куприна к этому местечку. Читали или слышали от экскурсоводов, что у Куприна здесь был участок, и даже были посажены какие-то растения, но никто воочию его не видел. А у писателя осталось немало очень теплых воспоминаний о городке и сожаления об утраченном садике, которые то и дело проскальзывали в письмах.
Что же послужило поводом для отлучения Куприна от Балаклавы? И как же выглядел этот практически мифический купринский сад? А вот что и вот как: читайте в двух частях рассказ о Куприне и балаклавском садике!
Севастополь в ноябре 1905
В Балаклаву - точно в щелку
В середине сентября
Я приехал втихомолку,
Но приехал зря…
Не успел кусок кефали, с помидором проглотить,
Как меня там увидали и мгновенно - фить!!
Эти строки Куприн написал после того, как тайно посетил Балаклаву. Почему тайно? Да потому что для него был наложен запрет на въезд в Севастополь и этот маленький городок. Столь тяжелое для писателя наказание последовало еще до событий осени 1905 года, а после того как он стал очевидцем жестокой расправы над моряками «Очакова» - такой приказ отдал адмирал Чухнин, главный командир Черноморского флота и портов Чёрного моря, наказание было ужесточено.
Александр Иванович, в 1905 году корреспондент газеты «Новая жизнь», написал статью об увиденном в одной из севастопольских бухт. Я бы сказала, что он писал ее на эмоциях, потому что они прямо искрят среди строк. Когда впервые прочитала ее, долго ходила под впечатлением.
Посредине бухты огромный костер, от которого слепнут глаза и вода кажется черной, как чернила. Три четверти гигантского крейсера — сплошное пламя. Остается целым только кусочек корабельного носа, и в него уперлись неподвижно лучами своих прожекторов "Ростислав", "Три святителя", "12 Апостолов". Когда пламя пожара вспыхивает ярче, мы видим, как на бронированной башне крейсера, на круглом высоком балкончике, вдруг выделяются маленькие черные человеческие фигуры. До них полторы версты, но глаз видит их ясно…
…Среди них раздался тревожный, взволнованный шепот:
— Да тише, вы! Там кричат!
И стало тихо, до ужаса тихо. Тогда мы услыхали, что оттуда среди мрака и тишины ночи, несется протяжный высокий крик:
— Бра-а-тцы!..
Вот этот крик прямо вонзился мне в глаза и в уши! Да-да, эти буквы – и в уши!
Но больше всего меня потрясли строки, в которых описываются чувства солдата, пришедшего на пристань, чтобы стрелять в очаковцев:
Пришли солдаты, маленькие, серенькие, жалкие — Литовский полк. В них не было никакой воинственности. Кто-то из нас сказал корявому солдатику:
— Ведь это, голубчик, люди горят!
Но он глядел на огонь и лепетал трясущимися губами:
— Господи, боже мой, господи, боже мой.
Чувства мужчин, неважно, как они выглядят в глазах наблюдающего, в такие минуты ярче всего другого говорят о катастрофе. Человеческой катастрофе.
1 декабря статья Куприна «События в Севастополе» была опубликована и, очевидно, не осталась без внимания Чухнина, потому что, мало того, что Куприн был ранее выслан из Севастополя за публичное чтение своего произведения «Поединок», теперь к этому еще и добавилась частная жалобы Чухнина на клевету в печати. Упоминается в качестве повода для обращения в суд публикация в «Новой жизни» от 1 декабря 1905 г. По этому иску предстояло первое слушание дела в Симферопольском окружном суде. Защитником Куприна тогда был поверенный Тарасов, который прежде защищал «потемкинцев».
Публикации этой статьи, кстати, были и позже, например, в «Историко-революционном альманахе», 1907 г. Но весь тираж был конфискован полицией.
Суд и приговор
В 1908 г. судебное преследование продолжилось. В Санкт-Петербурге 22 апреля в окружном суде состоялось слушание дела «по обвинению писателя, отставного поручика А. И. Куприна по п. 13 ст. 5 Отд VIII Врем. Прав. 24 ноября 1905 г. за распространение в печати ложных сведений… В одной из своих корреспонденций… Куприн писал, что главный командир Черноморского флотов при усмирении бунта эскадры устроил «костер из человеческого мяса» и не только не принял меры к спасению команды загоревшего мятежного крейсера «Очаков», но даже воспрепятствовал чрез подчиненных ему воинских чинов оказанию помощи погибавшим во время пожара людям. Означенное сообщение и послужило главным поводом к привлечению А. И. Куприна к ответственности, так как сообщение это не нашло подтверждение при официальном расследовании сообщаемого факта».
На судебном заседании ответчиком выступал не только А. И. Куприн, но и бывшие редакторы газеты «Новая жизнь» Ходский Л. В. и Котельников А. Н. Слушание проводилось в закрытом режиме и без присяжных заседателей, но с защитниками: Куприна защищал присяжный поверенный Соколов. Итоги слушания: Котельников оправдан, а Куприн приговорен к штрафу в 50 руб. При невозможности уплатить штраф он должен был быть заключен под арест сроком на 10 дней. Его подельник Ходский, соответственно, был наказан на 25 руб. или 5 дней ареста.
Ксения Куприна – дочь писателя, вспоминает, что в 1909 году:
…За чухнинское дело Александра Ивановича посадили под домашний арест с приставлением городового. Ему прислали бумагу из петербургской судебной палаты с приказом полиции взыскать 50 рублей штрафа или посадить на десять суток домашнего ареста. Александр Иванович предпочел последнее. Сделал он это, конечно, из озорства, решив, что для него это будет спокойнее: городовые не будут пропускать к нему кредиторов и всяких начинающих писателей и прочих людей, мешающих ему сосредоточиться. Мама тоже была довольна, а городовые еще больше — им платили суточные, кормили и поили на кухне и не мешали заводить шашни с кухаркой.
Об этом аресте появились карикатуры и анекдоты в разных газетах.
Но самым страшным приговором для Куприна стала невозможность попасть в Балаклаву, к которой писатель буквально прикипел, а в 1905 году еще и участок земли там приобрел.
Как оказывается, был еще один повод отлучить Куприна от Балаклавы. Тот самый повод, который послужил основой для легенды про пресловутую телеграмму, которую Куприн якобы отправил, будучи в подпитии. Эта легенда широко гуляет среди экскурсоводов и туристов. Ее, однако, опровергает сам писатель в своих дневниках:
Вдруг какой-то шутник, а может быть, наивный враг распустил слух, что я задумал «отложиться с Балаклавой от России и провозгласить себя президентом демократической рыбацкой республики. Всякий, кто знаком с моими политическими убеждениями, конечно, поймет нелепость даже самой мысли о подобном коварном заговоре с моей стороны. Но представьте, вскоре, после это слуха меня выслали из Балаклавы, и до сих пор я не могу добиться права въезда в этот игрушечный красавец городок. Вы, конечно, можете отнести этот эпизод к курьезам русской действительности, но для меня – это тяжелое решение. Чего бы я только не дал, если бы меня вернули к моей земле».
Так что никакой телеграммы, о которой сложена «веселая» легенда, не было!
Отголоски ноябрьских событий
И если бы только Куприн отозвался на это событие! Русско-литовский художник Мстислав Добужинский после публикации статьи Александра Ивановича так изобразил сцену расстрела крейсера «Очаков», подписав рисунок «Как наш славный генерал нашу крепость покарал». Рисунок был опубликован в журнале «Жупел».
Ну а в советское время расстрел очаковцев стал идейно-политическим и информационным оружием: писали картины, прозу и стихи, ставили пьесы. Вот, например, очень плохое фото. но знаковое! Здесь запечатлено собрание труппы Военно-исторического театра, на котором артисты и режиссер вместе с учатниками тех самых ноябрьских дней в Севастополе обсуждают пьесу "Крейсер "Очаков""
В 1938 году в Москве проходит юбилейная выставка художников Советской Украины, где одним из центральных полотен становится картина профессора Л. Е. Мучника "Восстание на крейсере "Очаков".
