Начало
Дочь. Часть 3
Ира, вернувшись с работы, вошла в комнату, как всегда бледная, изможденная и, конечно, голодная, но она весело взглянула на мать и сказала:
— Сейчас я тебя кормить буду, мамочка! Ты посмотри, что я принесла, — и она достала невиданное чудо: вяленую рыбу. — Мы сейчас ее размочим кипяточком и будем наслаждаться, — Ира заговорщицки подмигнула матери и шепотом продолжила, — никому не дадим. Ну если только бабуле. Да, мамочка? Сейчас, сейчас, — и Ира хотела выйти, видимо на кухню за кипятком, но мать жестом ее остановила:
— Погоди, Ирочка. Времени совсем нет. Подойди ко мне, доченька!
Ира, встревоженная, подошла к матери, наклонилась, чтобы лучше слышать совсем слабый голос угасающей женщины:
— Доченька моя любимая! Послушай меня, только прошу, не перебивай. Я умираю, но не могу унести эту тайну с собой, — мать помедлила, собираясь с силами, — Коля не отец тебе! — выдохнула она и закашлялась.
Ира вздрогнула, хотела что-то сказать, заплакала, но Шура жестом ее остановила. Прокашлявшись, продолжила:
— Не перебивай, сил мало. Дай договорить. Твой отец Василий. Прости, милая, так получилось. Спроси у бабушки, она все знает, — мать замолкла надолго.
Слезы градом катились из глаз Иры, но она не посмела ничего сказать матери.
— Живите дружно, — мать помедлила, — с …. Колей, благословляю, — мать встрепенулась снова, и ей даже удалось слегка приподняться на кровати, — живите дружно, — повторила она и добавила, — никто он тебе. Никто. Никто, — и мать стала повторять это слово, голос ее угасал, становясь все тише и тише, и затих совсем…
Ира отшатнулась, но тут же с криком «нет» упала на грудь только что усопшей навсегда Шуре….
Через несколько дней после смерти матери Ира решилась спросить у бабушки о том, что открыла ей мать перед самой смертью. Марфа Степановна долго собиралась с мыслями. Было видно, что ей непросто говорить об этом.
— В тот вечер Шура ко мне пришла…сама не своя. Попросилась у меня переночевать, легла и уснула, хотя рано еще было. Но через час примерно встала, горько заплакала и сквозь слезы рассказала, что отдалась Ваське в ванной комнате как блудница. Я не ругала ее, видела, что ей и так нелегко, но я чувствовала, что она любит моего внука, а не Ваську, обормота этого, потому пособницей я ей и стала. Виновата я перед Колей, сильно виновата… а через девять месяцев ты появилась на свет.
— Бабуля, но ведь я могу быть и папиной дочкой? — прошептала Ира.
— Нет, милая моя. Это вряд ли. У Васи над пупком, — Ира вздрогнула, — родимое пятно такое же, как у тебя, в форме листика клевера. Это Шура успела заметить, когда близость у них была, но засомневалась она, когда ты родилась, а потому попросила меня еще раз проверить. И я будто бы случайно опрокинула на Ваську ковш воды в кухне и заставила тут же рубаху снять. Снял он, ну я и увидела трилистник. Шура потому никогда тебя голенькой никому не показывала. И как-то так повезло, что ни Коля, ни дочь моя, ни зять, ни твои родители не видели Ваську голым. Повезло нам с Шурой.
Ира была почти без сознания. Она во второй раз пережила снова тот же ужас, что испытала, когда мама перед смертью открыла ей тайну!
— Бабулечка, милая, почему мама говорила такие страшные вещи? Слова благословления! Папа он мне, только папочка мой любимый и никто больше, — девушка обняла бабулю, — а Валерка и Петька братья мне теперь. Да? Как же сказать им? А я в Валерку влюблена…была. И он в меня! А мы брат с сестрой, оказывается.
Бабушка тревожно посмотрела на правнучку:
— Что ты, что ты милая! Нельзя вам!
Она обняла Иру и стала петь ей колыбельную, которую пела давным-давно, когда Иришка была еще совсем малышкой. Девушка потихоньку успокаивалась, но ее так и мучил вопрос, оставленный бабулей без ответа.
«Почему мама сказала такие странные слова про папу? Что она имела ввиду?»
Бабушка пообещала Ире, что сама скажет ее братьям правду. Оставлять все как есть было нельзя. Мальчишки восприняли новость как гром среди ясного неба! Валерка убежал в комнату, кинулся на кровать, бабуля вошла за ним, присела на краешек, погладила его по спине. Подошел Петя:
— Валерка, не плачь. Сестра она нам. Это лучше, чем жена. С женой-то ты поругаешься и разведешься, а с сестрой, даже если и подерешься, никогда не расстанешься. Потому как сестра, — потешно рассуждал малолетний Петя.
Бабушка обняла его, поцеловала в макушку, вытащила из кармана сахарок, разломила на две части, одну сунула Пете в рот, а другую протянула Валерке. Тот повернул свое заплаканное лицо и глянул на брата. Взяв сахарок у бабушки, он прошептал:
— Эх ты, Петька, мал еще! Не поймешь пока. Я уже дней пять обдумывал, как бы мне Ирку поцеловать. Так и не придумал.
— Свят, свят! — бабуля перекрестилась, — вот и хорошо, что не придумал. И кончай об этом думать. Петька-то молодец! Правильно говорит! Сестра она вам! Вместе на всю жизнь. И хорошо, что мать ваша не дожила до этого. Как бы ей трудно сейчас было.
При воспоминании о недавно умершей матери мальчишки зарыдали оба. Бабушка пожалела, что сказала об этом. В этот момент вошла Ира, увидев, что они оба плачут, кинулась к братьям, они все обнялись, бабушка накрыла их собою словно орлица своих орлят.
Мальчишки написали отцу, что мать умерла, а Ира написала Коле про Шурину смерть. От Коли пришел ответ достаточно быстро, и письма приходили еще несколько раз, потом перестали. А вот от Василия больше не было ни одной весточки, но и похоронки тоже не было. Мальчишки подбадривали друг друга, успокаиваясь тем, что раз похоронки нет, то отец жив.
Иришка не знала, как реагировать. Она ничего не чувствовала к Васе, она ждала своего отца. Каждый день теперь она все тверже и тверже убеждала себя, что ее отец Коля, только он. И когда он вернется с войны живой и здоровый, то она конечно расскажет ему всю правду, но будет по-прежнему называть его папой, и никак иначе. А если и Василий вернется живой и невредимый, ему они тоже все вместе все скажут, и его она тоже попробует называть папой! Два отца — это же как здорово. У всех по одному, а у нее два папы.
Пришел конец блокаде, а затем и войне, но никто из мужчин не возвращался. Бабушка стала совсем старенькая и слабенькая, но все еще приглядывала за всеми ребятами — Иришкой, Валерой, Петей и Леночкой.
В январе сорок четвертого мама Лены пропала, не вернулась с работы. Она была уже очень слаба, но все-таки ходила в госпиталь, помогала санитаркам ухаживать за ранеными. Как-то поздно вечером девочка, горько плача, зашла к Марфе Степановне:
— Баба Марфа, мамочки нет моей больше! — девочка с такой тоской посмотрела на Марфу Степановну, что старушка, уже давно переставшая плакать, повидав столько горя, тоже не удержала слезу:
— Ну что ты, милая! Как это нет? Придет скоро, — утешала она ребенка.
— Нет, бабуля, нет! — и Лена зарыдала еще сильнее, — она обещала прийти пораньше, у меня же день рождения сегодня, восемь лет!
— Ах ты, милая моя заюшка! — бабушка ласково погладила девочку по волосам и поцеловала, — а у меня подарок для тебя есть, как же я забыла-то, дурья моя старая голова! — и Марфа Степановна залезла в чудом уцелевшую тумбочку и достала оттуда маленькую тряпичную куколку.
— Вот! — протянула она девочке игрушку, — это Иришкина, мы с ней ее в пятом классе шили! — бабуля, с трудом усадив девочку на руки, еще крепче прижала ее к себе и стала петь песенку совсем ослабевшим голосом.
— А за маму не переживай, она в ночную осталась. Не впервой. Раненых, видать, много привезли! Придет, обязательно придет! — приговаривала Марфа Степановна, уложив Лену у себя в комнате.
Но Леночкина мама не пришла ни утром, ни вечером. На следующий день Ира пошла в госпиталь, но там ей сказали, что Васильева ушла еще позавчера вечером, отпросилась, сказавши, что у дочери день рождения. Ей хороший паек собрали по этому поводу: дали банку тушенки, хлеба немного, сала, вяленой рыбы, несколько кусочков сахара, крупы, гороха, изрядный по весу мешок получился. По тем временам — богатство.
Страшная догадка осенила Иру, и она пошла тем путем, которым женщина возвращалась домой, но не нашла никаких следов пропавшей.
«Как же быть! Что же мне сказать Леночке? Да и вообще всем?»
Домой Ира зашла, опустив голову. Четыре пары глаз смотрели на нее с надеждой! Ира развела руками, Лена с громким криком подбежала к ней и уткнулась куда-то в живот. Девочка совсем не выросла за годы войны, была очень худенькой и маленькой.
У Иры не было сил, а ей хотелось поднять ее на руки, отнести в комнату и качать ее, успокаивать, говорить ласковые слова. Так они стали еще сплоченнее и дружнее. Лена не была им родной, но ребята считали ее своей сестренкой, а бабушка внучкой.
Как-то уже в конце мая сорок пятого поздно вечером кто-то тихонько поскребся в дверь. Если бы Ира не оказалась рядом, то и не услышала бы. Она открыла створку, на пороге стоял незнакомый мальчик, плохо одетый, лохматый, с котомкой за плечами.
— Тетенька, — обратился он к Ире, — а Игнатовы здесь живут?
У Иры бешено заколотилось сердце:
— Да, здесь, — подтвердила она, — я Игнатова! — и она вопросительно посмотрела на мальчика.
Слезы покатились из глаз Иры. Она словно бы предчувствовала что-то, но не знала что: то ли беду, то ли радость.
— Пойдемте, тетенька, со мной, — и мальчик, не дожидаясь Иры, будучи точно уверенным, что она побежит за ним, стал быстро спускаться по лестнице. У Иры откуда-то взялись силы, и она побежала вслед за ребенком. На лестнице она потеряла шлепанец, но не стала возвращаться, а так и выбежала на улицу с босой ногой.
На скамейке сидел абсолютно седой мужчина. Через все лицо у него шел багровый шрам, на груди сверкало несколько медалей, за спиной висел заплечный мешок, рядом лежала шинель. Мужчина как-то странно скручивал самокрутку, не глядя на нее, а устремив глаза вдаль.
Это был Николай.
Продолжение следует
Татьяна Алимова