Свобода и псевдоцерковность
— В Вашей обители строгий устав?
— Мне кажется, нестрогий. И это, на мой взгляд, самое трудное: человеку дается некая свобода, и он должен учиться этой свободой распоряжаться. У нас нет такого: сюда нельзя, туда не ходи. Во многих монастырях игумения с утра раздает сестрам послушания, и это правильно. Но у нас так невозможно, поскольку само послушание диктует распорядок дня. К примеру, если сестра трудится в юридическом отделе, как я могу ей давать распоряжения? У них свой график и прочее. Или Дом трудолюбия, там тоже свои особенности в расписании.
— Чем Вы руководствуетесь при назначении послушаний? Учитывается ли желание сестры заниматься тем или иным делом?
— Конечно, всё учитывается: и таланты, и склонности, и желание. И это, кстати, тоже показатель нашего времени. Раньше как было: дали послушание, выполняешь без раздумий. А сейчас: «Сестра, где бы Вы хотели потрудиться?» Наверное, по-другому сегодня нельзя, это многие отмечают…
Еще и по этой причине у нас собрания регулярно проходят, где мы можем обсудить не только насущные проблемы, но и несогласия, капризы или обиды — как в семье пытаемся жить. Потому что нет ничего хуже псевдоцерковности, закостенелости, твердолобости. «Простите», «благословите», а на самом деле человек всех ненавидит.
Не секрет, что реальная проблема в монастырях — это отсутствие единомыслия. Почему к нам идут? Потому что в обители есть духовник и нет противостояния между игуменией и духовником, а это очень важно. Вообще, это самое главное. Когда в монастыре начинается разделение — кто-то за батюшку, а кто-то за матушку, — это трагедия.
— Как этого не допустить? Кто ответственен за это?
— Все несут ответственность. Но в первую очередь, безусловно, игумения и духовник.
— Сестры могут обратиться к Вам напрямую со своими проблемами?
— Конечно! У нас всё просто, по-семейному. Во всяком случае, мы хотим и стараемся, чтобы было так.
— А с духовником у сестер как выстраивается общение?
— Отец Андрей в монастыре каждый день, кроме четверга. Он с родными не проводит столько времени, сколько с нами. Поэтому, кроме собственных детей, которые, правда, уже взрослые, у него больше 120 детей-монахинь. Он для нас как отец.
— В разговоре кто-то из сестер отметил, что отец Андрей сам уже как монах.
— У него и келлия есть в обители. Он же в монастыре служит почти каждый день, два дня в неделю исповедует всех сестер и длинные очереди прихожан, проводит беседы с «белыми» сестрами, монахинями, прихожанами и на подворьях.
Самый «неинтересный» человек
— Сейчас в монастыре десять храмов, непосредственно на территории обители пять. Главный монастырский храм в честь иконы Божией Матери «Державная» уже не вмещает всех желающих?
— Когда строился «Державный» храм, думали, что уж теперь-то места точно всем хватит — его вместимость 1200 человек. А сейчас в монастырь приходит очень много людей. Особенно на праздники: в Вербное воскресенье и на Пасху народ стоит на улице, причащается около 1500 человек.
— «Державный» храм впечатляет, конечно, одна мозаика чего стоит.
— Я читала в вашем журнале репортаж про Марфо-Мариинскую обитель, как на форуме одна женщина укоряла сестер, мол, стены можно построить, а духа — не будет. И журналист приглашала эту женщину самой посмотреть, как всё в монастыре устроено, прежде чем критиковать. Про нас тоже чего только не говорят: и «торговки», и «евромонашки». Самую высокую идею можно исказить, опорочить.
ПОДАТЬ ЗАПИСКУ В СВЯТО-ЕЛИСАВЕТИНСКИЙ МОНАСТЫРЬ
Вся наша широкая деятельность и строительство — это не самоцель. Вспомните преподобного Моисея Оптинского, как братья роптали на него, когда в казне ни копейки, а он начал строить новую гостиницу. Но он-то это делал исключительно ради людей. Благодаря стройке миряне находили заработок, кормили свои семьи. Так и у нас, только мир стал другим, другие условия, а в целом разницы никакой.
В 2008 году в Минск приезжал Святейший Патриарх Алексий II. Именно он освящал «Державный» храм. Это был его последний визит в Беларусь и последний освященный при жизни храм. В память об этом в монастыре сделали специальный «карандаш», с помощью которого Его Святейшество расписался на глиняном панно в «Державном» храме.
— Матушка, а чем Вам запомнился приезд патриарха Алексия?
— Это величайшее событие для нашей обители. У меня остались самые светлые воспоминания, радость велия была! Все очень ждали приезда патриарха, хотели его увидеть, и все-все сестры съехались в этот день в монастырь. Помню, когда встречали Святейшего, монашествующие сестры выстроились на улице, как обычно, а «белые» сестры стояли в «Державном» храме — было очень красиво и торжественно. Когда патриарх Алексий зашел внутрь и увидел полный храм сестер в белом облачении (на тот момент сестер милосердия было около 200), то был поражен, он не ожидал такого.
— Признаться, мы были приятно удивлены количеством людей на службах в будние дни, даже на акафисте в пятницу вечером «Державный» храм забит. В основном приходят местные жители?
— Нет. Из Минска приезжают, из других городов.
— Как Вы думаете, чем людей так притягивает монастырь?
— Наверное, тем, что здесь благодать Божия. К тому же очень любят батюшку нашего отца Андрея. Всё, что у нас есть, — исключительно благодаря ему, его дерзновению. Он всё тянет на себе, а мы за ним идем. Отец Андрей всех тормошит, чтобы не спали, не расслаблялись.
— Насчет бодрости — это да. Мы успели на себе прочувствовать, как мы это назвали, «щедрое умывание от отца Андрея», когда после акафиста батюшка подошел к каждому в храме и от души два-три раза постучал по лицу кропилом со святой водой. Такого мы нигде не видели. Просыпаешься мгновенно, а мы как раз после поезда были…
— Есть такое (смеется)! Батюшка у нас — творческая личность. И сестры, которые приходят в монастырь, тоже все талантливые, творческие люди. А я самый неинтересный человек в монастыре. Даже не знаю, как Вам удастся из моих ответов интервью составить.
— Однако Господь поставил Вас руководить монастырем со столь активной социальной позицией. Настоятельница Серафимо-Дивеевского монастыря игумения Сергия (Конкова) в интервью нашему журналу сказала, что игуменство — это крест. В свете Ваших слов можно сделать вывод, что для Вас игуменство — это действительно крест? Наверное, Господь ставит нас туда, где для нас наиболее спасительно?
— Апостол говорит: Незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог (1 Кор. 1: 28). Одно могу сказать — надо смиряться. Игуменство для меня — это смирительная рубашка и большая ответственность. Ты невольно затихаешь, и хочется быть тише воды ниже травы. По-человечески я осознаю, что на моем месте должен быть другой человек, но Богу виднее. Думаешь: ну когда же уже снимут с меня эту рубашку смирения и передадут кому-нибудь другому (улыбается).
— Насколько мне известно, сначала здесь была другая игумения. Получается, она недолго настоятельствовала?
— Да, первая матушка была старшей сестрой сестричества, но уже через год после образования монастыря, с марта 2000-го, на это место назначили меня. Матушка мечтала об уединенном, закрытом монастыре, а у нас с самого начала было совсем не так. Рядом с обителью несколько больниц, интернат, куда ходили сестры помогать, но и, кроме больных, много людей обращалось за помощью. Матушка не хотела, чтобы монахини ходили к больным. Кстати, ее мечта о тихом монастыре сбылась: сейчас она подвизается в уединенном, спокойном месте.
А меня Господь привел в монашество именно через сестричество, и я не совсем понимаю, почему монаху нельзя помогать больным людям, говорить им о Христе. Иногда людям трудно сразу прийти к священнику со своими проблемами, сестре им легче открыться. А уже потом сестра направляет человека к священнику, в храм, объясняет, что надо исповедоваться, причаститься.
— Одним словом, вот оно — православное миссионерство на практике.
— Миссионерство, верно. Я даже не побоюсь назвать это апостольским служением. Да, сами по себе мы всё портим, но Господь через нас действует — ради людей, понимаете? Сестры рассказывают, как Бог вразумляет их на послушании, дает нужные слова для людей.
Как однажды сказала католическая, правда, святая сестра милосердия мать Тереза, «я карандаш в руках Господа».
Получается, уже не ты людям нужен, а они тебе нужны, не ты им помощь оказываешь, а они — тебе. Без этого вообще не понимаешь, как бы ты жил в этом мире.
— Как заметила одна ваша монахиня, если не навестил на Пасху больных, уже что-то не то, радость неполная.
— Вот именно. Радость хочется с кем-то делить. Чтобы радоваться, надо не жалеть себя, и Бог возместит сторицей. Нужно пытаться увидеть своего ближнего, поделиться с ним чем-то. Потому что радость можно получить только тогда, когда ты что-то отдаешь.
— Матушка, Вы обмолвились, что Ваше первое Причастие было на Пасху. На Ваш взгляд, пасхальная радость у монаха и мирянина отличается? Возможно, монашествующие как-то по-особому переживают главный праздник Православия?
— Пасха — это переход. Наверное, в полноте ее никто на земле не проживает — ни монахи, ни миряне. Но в этот праздник, даже если нет светлого, радостного настроения, всё равно души касается Воскресение.
Всего-то навсего… умри
— Когда человек принимает постриг, он умирает для мира. Как правильно понимать эти слова, если монах несет послушание в миру? Не в смысле умирания для греха, а в том, что монашество может быть разным. Ведь представление о монашестве зачастую однобокое, что монах — это тот, кто ни с кем не общается, не улыбается, смотрит в землю, сидит в затворе.
— Конечно, можно начитаться книжек, нахвататься вырванных из контекста цитат, но испокон веков монашество было разноликим. К примеру, у преподобных Иосифа Волоцкого и Нила Сорского служение было разное, но цель-то одна, и между собой они хорошо общались, любили друг друга. При обители святого Феодосия Великого, который считается начальником общежительных монастырей, было три больницы и специальный храм для душевнобольных.
Если бы наш монастырь возник где-то в глухой деревеньке или в лесу, мы бы там и жили, занимаясь «умным деланием» и рукоделием, но Господь эту обитель создал именно на этом месте, где столько больных людей, нуждающихся в поддержке и любви.
— Монаху с трудом прощаются простые человеческие слабости, вроде как он не должен раздражаться, гневаться — этакий мертвец. Конечно, в идеале так и должно быть, это цель, но пока ведь еще не ангел. Почему людям зачастую трудно это понять?
— Невозможно от нас требовать, чтобы мы были Пименами Великими или Сергиями Радонежскими. Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорил, что раньше монахи были столпами. Но и христианский мир был более крепок, люди молились, в миру жили благочестиво.
А сейчас откуда мне взяться как игумении? Я, вчерашняя девчонка, разгильдяйка, которая никого не слушала, пришла в храм, меня Господь омыл, очистил, украсил, благословил быть причисленной к лику монашествующих, а потом еще и игуменией поставил. Сразу же не научишься всему. Поэтому как умеем, так и служим, учимся. Ошибок у нас очень много, и удивительно, что, несмотря на нашу уникальную способность всё портить, Господь всё равно созидает.
— В столь полюбившейся многим композиции монахини Иулиании (Денисовой) «Всего-то навсего» перечисляются добродетели ко спасению, которые в совокупности можно свести к одной: всего-то навсего… умри. Вот такое истинное, подлинное монашество возможно в наше время?
— Конечно, возможно. Всё зависит от человека, как он ответит на призыв Бога.
«Каждому Господь дает свое служение» (часть 1)>>
МНОГО ИНТЕРЕСНЫХ СТАТЕЙ, ВИДЕО И ФОТО
НА САЙТЕ МОНАСТЫРЯ OBITEL-MINSK.RU