За неполные пять дней перечитал самые известные романы Виктора Пелевина: «Чапаев и Пустота» и «Поколение П», которые впервые прочел десятилетие назад. Несмотря на то, что многое помнил, прочитал буквально взахлеб, в очередной раз поражаясь литературно-философскому мастерству автора. На протяжении чтения «Чапаева…» меня не опускала сильная тоска, природу которой долгое время не мог понять, но по прочтении осознал: романтически-меланхолическое настроение и стиль Пелевина, еще не ставший памфлетным создали эту тоску. Ни для кого не секрет, что в 1990-е Пелевин был метафизиком и поэтом в прозе, а не журналистом-памфлетистом как сейчас. Даже «Поколение П», написанное в манере его поздних текстов, все же заражало таким повествовательным драйвом и таким настойчивым желанием понять тайны бытия, что в сравнении с ними его поздние романы не выдерживают критики.
Тем не менее, сравнивая его тексты второй половины 90-х с ранними романами «Омон Ра» и «Жизнь насекомых», прихожу к выводу, что именно ранние его тексты – лучшие в его писательской карьере: в них еще нет так часто встречающегося в его романах разжевывания буддистских истин, кочующих из текста в текст, так, что просто уже надоело. Однако, тексты до «Поколения П» метафизичны, они объясняют не столько социальные основы, сколько онтологические, начиная же с «Поколения П» и дальше вглубь нулевых его романы, повести и рассказы все более напоминают журналистские памфлеты на социально-философские темы, которые, заметим, в сравнении с «Поколением П» читать все менее интересно. Перечитывая Пелевина, в полной мере понимаешь, почему он стал наряду с Сорокиным почти пророком в глазах своих читателей, а тексты его, в той же мере, что и у Сорокина, проглатываются за несколько часов.
Казалось бы, довольно сложные в терминологическом плане философские пассажи и диалоги (чего стоят одни только размышления Че Гевары в «Поколении П»), насыщенность текста галлюцинаторным материалом, многочисленные пьянки и употребления запрещенных веществ, на фоне которых эти разговоры и происходят (лично мне это не близко, измененность или вернее расширенность сознания его героев делает тексты Пелевина неприятными для всех, кто «не употребляет») – все это должно мешать восприятию текстов и затруднять его. Но не у Пелевина. Его романы (по крайней мере 90-х годов) кажутся столь ладно скроенными и столь остросюжетными, что впору вспомнить размышления Сорокина о том, что его тексты визуальны, и здесь нужен особый тип читателя – читатель-зритель. То же можно сказать и о читателе Пелевина. В 90-е годы его проза еще не стала беллетристикой, а цинизм, «бескрайний как вид с Останкинской телебашни», уже присутствующий в «Поколении П», не стал господствующим и всеобъемлющим.
Довольно в целом банальные размышления Пелевина об иллюзорности мира и самого субъекта его восприятия очень хорошо легли на социальную реальность 90-х: исчезновение реальности в потоке образов-симулякров, продуцируемых рекламой, пиар-технологиями и телевидением стало впервые объектом исследования в художественной литературе постсоветской России. В те же годы, что и «Поколение П», издаются «99 франков» Бегбедера – более топорное и бравурно-антибуржуазное произведение о рекламе. Пелевинский текст устроен гораздо сложнее, чем бегбедеровский, причем это видно уже по «Чапаеву», в котором два пласта реальности соединены с помощью системы сновидческих взаимных отражений. В романе «Чапаев и Пустота» реальность 90-х оказывается матафорически заключена в стены дурдома, в которой бедный, социально и психически заблудившийся герой никак не может найти свое место.
В противоположность этому пласту временное измерение, в котором разворачивается альтернативная общепринятой история Чапаева, Котовского и Юнгерна, более реально, чем сны, кошмары и бред 90-х. Именно в таком композиционном и хронотопическом распределении сюжетных линий уже видна будущая структура «Поколения П», которая лишь внешне кажется проще, чем в «Чапаеве…». Галлюцинации, трипы, сны и кошмары – постоянный стилевой прием Пелевина, используемый им для объяснения существенных деталей, необходимых для понимания реальности или того, что ей прикидывается. Таким образом, внешне легкое прочтение таких сложно устроенных текстов может быть объяснено лишь их прихотливой структурой, к сожалению, в большинстве случаев утраченной в прозе Пелевина 2000-2010-х годов.