Часы над камином звякнули в очередной раз. Владимир Михайлович поднял на них глаза: семь утра. Пётр дымил трубкой и покачивался из стороны в сторону. Казалось, он совсем забыл о том, что следовало бы и поспать. У Маковея глаза уже слипались.
– Так от чего, ты говоришь, я помру? – Пётр заглянул в стопку, поднял и посмотрел на свет пустую бутылку.
Маковей пошёл доставать уже третью «Гжелку».
– Ну, теперь, ваше величество, я думаю, этого не случится! – сказал он заплетающимся языком, отворачивая синюю пробку. – Да и вообще, ничего из того, о чём я говорил, уже не случится. Всё, что я сегодня рассказал, теперь можно рассматривать лишь как один из вариантов дальнейшего развития событий. Жизнь продолжается так же, как и раньше. Лекал для истории, которую всё так же писать вам, мы с собой не привезли! А мы хотим вам и России в этом помочь своими знаниями, если вы позволите. Ведь мы – русские, а точнее – россияне, так говорили там.
После очередной рюмки Пётр, наконец, почувствовал, что устал и опьянел. До туалета он дошёл сам, а уж оттуда в спальню – опираясь на плечо Маковея. В спальне совместными усилиями стянули кожаные сапоги, но на портки и верхнюю рубаху сил у царя уже не хватило. Владимир Михайлович с большим трудом выдернул из-под двухметрового богатыря одеяло, накрыл им бесчувственное тело и пошёл к выходу, стараясь не отпускать далеко от себя спасительную стену. Открыв дверь из номера, он не смог сделать следующий шаг, так как путь ему преграждали длинные ноги Александра Даниловича, несшего караул в кресле, поставленном прямо под дверью. Очнулся Данилыч, только когда Маковей уже лежал поперёк коридора и соображал, что с ним случилось.
– А, губернатор! Ты что, тоже здесь переночевать решил?
Проснулся Владимир Михайлович в два часа дня. Взглянув на часы, он испуганно вскочил на ноги и бросился одеваться.
Вбежавшая на шум в спальню Валерия Павловна растерянно спросила:
– Ты куда?!
– Почему не разбудили? Где царь?
– Успокойся ты, у себя он. Два часа, как встал, ходит по комнате из угла в угол, никого к себе не допускает, даже не брился ещё и не завтракал. Иди в ванную, а то на тебя смотреть без жалости нельзя. Успеешь встретить!
Владимир Михайлович успокоился и посмотрел на себя в зеркало. Где-то такое он уже видел.
Ни к обеду, ни к ужину царь не вышел. И только в семь вечера за Маковеем прислали.
– Садись! – с ходу велел Пётр и показал на кресло, в котором Владимир Михайлович сидел утром. – Читай!
Он указал на желтоватый лист толстой бумаги на столе, свернутый в трубку и перевитый двойным шнуром.
Владимир Михайлович сел в кресло, осторожно развернул рулон и увидел, что это – грамота, официальный документ, скреплённый внизу сургучной печатью, из-под которой свисали две нитки витого шнура. Шириной бумага была почти обычного стандартного формата, в длину – в два раза больше. Текст, за исключением слова «Грамота», был написан от руки красивым уверенным почерком, опытной рукой профессионального писца; только последние буквы в самом низу никак не вязались с этим, можно сказать, произведением искусства. Но последние буквы, пожалуй, стоили больше, чем всё остальное, ибо это были буквы «Птръ».
Не сразу удалось вчитаться в документ. Очень мешали старинные буквы «ф», «е», «и», «ять» и вензеля, которыми были украшены начало и конец каждой строки. Чтобы понять смысл, Владимиру Михайловичу пришлось всё время мысленно приводить написанное к более приемлемому для себя стилю.
Текст грамоты извещал, что «Ноября 25 дня года 1702 от Р.Х.
Постановляю основать и учредить в пятидесяти верстах к осту от реки Воронеж, от того места, где оная поворачивает на зюйд, дабы течь далее в реку Дон, новый град Российский, и наречь тот град, памятуя о славных предках моих, именем Романов.
Граду Романову отныне расти и шириться на манер городов европейских, имея прошпекты прямые и широкие, площади мощённые, водопровод и освещение уличное, магистрат и гошпиталь, школу и тюрьму.
В кормление к городу приставить всё, что есть на пятьдесят вёрст окрест, считая от холма, на котором главный городской храм буде воздвигнут, с лесами, реками, и озёрами, и пашнями, и селениями и всеми, кто в них живёт, и зверьём лесным и домашним.
На десять вёрст от холма обнести тот город острогом, дабы худые люди в него не входили и не выходили; жить в том городу государевым людям числом 618, а буде помре кто, или родись, или прикуплен, или приблуден, о том государя самого немедля извещать.
Воеводой в том городу быть и ответ перед государем за всё держать сыну дворянскому и царскому стольнику Маковею Владимиру Михайлову, доколь нужда в том государева будет. Детям дворянским Шестову Олегу Михайлову, Маслову Александру Андрееву, Кидманову Осипу Борисову, Колодкину Григорию Николаеву, Лейкамову Илье Семёнову, Ледяеву Виктору Михайлову воеводе Романовскому вспомоществование оказывать всемерное и под началом его быти.
Мзды и податей с города Романова на десять лет вперёд в казну не брать, окромя как по указу государеву.
Пётр».
Когда Владимир Михайлович, прочтя документ, свернул и положил его на стол, Пётр взял с камина и бросил перед ним ещё несколько свитков.
– Патенты. Тебе – на полковника, Шестову – на полуполковника. Ещё два капитанских и четыре – на подпоручиков. Кому дать – сам придумаешь.
– Спасибо, государь, та только…
– Что?
– С дворянством как-то…
– А как же тебе да без дворянства?
– Но ведь существуют книги, родословные, а предков моих там…
– Ништо! Ты, чаю, корнями из малороссов будешь?
– Ну, в общем, да!
– Ну вот! А кто их там считал – кто пан, а кто холоп, пока они двести лет под литвой да поляками ходили? Вот и веди свой счёт оттуда, хоть от Гостомысла… Да и не об этом думать надо. Тебя мне, видно, Бог послал, хоть и в дьявольском обличье. Может, и верно дядюшка мой названый говорил: воздастся мне за труды мои праведные… Корю за то, что весной ты о себе знать не дал! Хотя, оно, конечно… Но сколько бы народу не перемёрло, когда я дорогу строил от Беломорья до Ладоги! Как бы они пригодились! Ну, ништо – зато шведа потрепали изрядно!
Теперь о деле… К лету мне подготовишь двести ротных и пятьдесят батальонных командиров. Это на сей час главное. Людей я тебе к Рождеству подошлю. Баб, сколько надо – тоже. Сам не ищи. У бояр и стрельцов лишних дочерей поотбираю и тебе отдам. И тебе польза, и их от разорения уберегу. Лошадей пришлю сотню. Свиньин здесь останется. Ты уж не обессудь – у меня глаз везде должен быть!
– Я понимаю.
– Через него будешь с помещиками и заводчиками сноситься, дабы нужды ни в чём не было. Денег сколько просишь? Много не дам. Пока. На ружьях заработаешь. Буду по три рубля платить за каждое. С Урала по полтора везут. Пятьдесят тыщ дам. Больше не могу. Хотел на корабли пустить, да теперь погожу, пока вы мне этот… как его…
– Броненосец.
– Во! Пока броненосец самоходный не построите. К весне на воронежских верфях достроят всё, что заложено, потом они – ваши со всеми мастерскими, кузнями и людьми. Пока всё. Что скажешь?
В общем-то, сказать Владимиру Михайловичу особо было нечего. Точки над «i», наконец-то, расставлены, статус города и его самого определён, признание самого получено, задача на ближайшее время уточнена. Осталось спокойно заниматься хозяйством и исподволь готовить мир к научно-техническому взрыву. Мелочи всегда можно будет или обговорить с Меньшиковым, или самому решить.
Но оказалось, что разговор не был окончен. Пётр прошёлся по комнате от стены до стены и остановился перед репродукцией Шишкина «Утро в сосновом лесу».
– А мишки-то – совсем, как взаправдашние. Разве ж можно такое твоей фотографией сделать?.. Кто такой, этот профессор Кидманов?
Переход был неожиданным, и никакой связи с предыдущим разговором Владимир Михайлович, как ни старался, не увидел.
– Ну-у… профессор химии… Кидман его фамилия.
– Пущай будет Кидманов. – Пётр нетерпеливо дёрнул коленкой. – Не дай Бог, наши попы узнают, что я природного иудея в дворянское звание произвёл, они меня со свету сживут!
– Тогда, может, не стоило бы…
– Стоило!.. В моей Табели о рангах будет сказано, что профессорское звание даёт право на персонное дворянство… Пущай будет. Я не о том… Что за человек он, куда клонит?
– Ваше величество, я никак не пойму, о чём вы спрашиваете?
– Хм… Не поймёшь… А вот скажи мне, что это у вас за власть в городе – выборная? Вечевой колокол ещё двести лет тому в темницу свезли, а вы мне тут демократус разводите… Ни к чему эти соблазны. Рано ещё!
– Дело в том, ваше величество, что в наше время…
– Знаю! И про республики знаю, и про парламент, и про справедливое устройство государства. И древних читал, и Томаса Мора, коммунара вашего главного… Спорить с ними не собираюсь, но и помыслам их прижиться на Руси не дам, доколе жив! Русь без сильного правителя – что корабль без ветрил и руля. А сильным на Руси может быть токмо миропомазанник. В выбранном завсегда можно усомниться, как и в себе самом. И тогда – драки, смуты, распри. В миропомазаннике усомниться не можно – он свыше даден!
----------------------------------------------------
Подписывайтесь, друзья, – и тогда узнаете, с чего всё началось! Подписался сам - подпиши товарища: ему без разницы, а мне приятно! Не подпишетесь – всё равно, откликайтесь!
-------------------------------------------