То, что творилось в Киеве и какие разговоры ходили, совсем не нравилось задержавшемуся с возвращением в Новгород, Добрыне. Недобрые предчувствия одолевали бывалого воеводу! Весть о гибели Люта Свенельдича от руки князя Олега, заставила Добрыню отложить отъезд, хоть и брала тоска за душу. Вот вроде и прожил большую часть жизни здесь, в Киеве, а видно дом все же там где любая женка, где дети родимые, где соратники верные!
Добрыня не лез ни к кому со своими суждениями, а только слушал, прикидывал, да соображал, к чему может привести это событие, чем грозит оно его любимцу, Владимиру. Неведомо откуда, а прошел по Киеву слушок и о причастности Люта к гибели князя Святослава, да только Добрыня привык к сплетням с острогой относиться. Мало ли чего языки злые чешут! Но все же дело серьезным было и сбрасывать со счетов любую версию было нельзя.
Долг требовал навестить Свенельда, собиравшегося щедрую тризну устроить, поскорбеть по товарищески с боевым братом. На дворе Свенельда кипела работа. Жарились на вертелах быки, висели потрошенные зайцы, обмазанные чесноком и травами, стояли бочки с соленой щукой. Из ледника выносили на солнце туесочки с севрюжьей икрой, чтобы успела оттаять до начала пиршества тризного. Запахи витали такие, что даже у сытно отобедавшего Добрыни, рот вмиг наполнился слюною.
Хмурый Свенельд сам вышел на крыльцо, не пришлось Добрыне просить суетящихся дворовых звать хозяина.
-Пришел разделить с тобой горе Свенельд! - сказал Добрыня, снявши шапку.
Свенельд шагнул ему на встречу. Могучие, равные по ширине плеч и высокому росту, воеводы обнялись, похлопывая друг друга по спине.
-Пойдем Добрыня, пойдем в терем! - пригласил Свенельд и Добрыня последовал за ним в темноту мрачной горницы.
На краю стола в трапезной стоял одинокий кувшин, из которого несло свежей брагой, да плошка с нетронутой краюхой хлеба. Судя по тому, что запах браги источал и сам Свенельд, воевода с утра, в одиночестве, старался залить свою боль чашей хмельной.
-Видишь Добрыня! - сказал Свенельд, наливая брагу во вторую чашу, которую незаметно поставила на стол чья-то заботливая и невидимая рука, - Не сберег я сына!
Воевода пьяно всхлипнул и снова приложился к чаше.
Боль его была понятна Добрыне. Много смертей довелось видеть бывалым воинам, разных. На бранном поле смерть почетная, сразу в Перунову обитель путь открывающая! В старости она неизбежна и ожидаема. Часто прибирала хромая и младенцев, особливо хворых. Там, в Нави, виднее кому из них жизнь не по силам! Но когда гибли молодые, сил полные, горе родительское было неизмеримо! Тем более, когда смерть была бесславной в своей нелепости.
-Не кори себя, Свенельд! Ничего уж не поделаешь! - начал говорить Добрыня привычные, ничего не значащие для того, кто в скорби, слова.
-Как-то "не поделаешь"? - Свенельд поднял на Добрыню пьяные, налитые кровью глаза, - Мести! Мести просит у меня сын, каждую ночь является!
-Брось, Свенельд! Кому месть чинить собрался? Остынь!
-Руками Ярополка отомщу! - Свенельд говорил и видно уже не сознавал, кто сидит рядом и есть ли рядом кто-либо вообще.
Добрыня внезапно понял, что Свенельд говорит серьезно. До того ему и в голову не приходила мысль, что кто-то из братьев сможет поднять на другого руку. Говорить со Свенельдом было бесполезно. Он уже уронил голову на руки и засопел, разомлев от выпитого. Добрыня вышел от воеводы и отправился на княжий двор. Хотел говорить с внучатым племянником с глазу на глаз.
-Был я у Свенельда! Молвит он, что месть за смерть Люта чает месть учинить! - о том, что месть воевода планирует сотворить руками Ярополка, Добрыня говорить не стал.
-И со мной он речи такие вел! Просил чтобы я наказал Олега!
-А ты что ж? - напрягся Добрыня.
-Отказал ему, знамо что! Придет в себя немного, оставит эти мысли! В горе чего не наговоришь...
-Твоя правда, князь! - Добрыне явно полегчало.
-Но и Олег не прав! Мог бы и мне сказать о проступке Люта, я и сам наказал бы его примерно! А тот сразу мечом махать!
Покровительственно-снисходительный тон, которым рассуждал Ярополк вновь заставил Добрыню напрячься.
-Так волен он на своей земле поступать как желает! - ответил воевода.
Ярополк промолчал, но в его глазах прочитал Добрыня явное недовольство. Только вот что не по нраву пришлось князю в его словах? То, что оправдывал он действия Олега или то, что назвал земли Олеговыми? А может и то, и другое неугодно уже было князю киевскому Ярополку Святославичу?
После нескольких лет, проведенных в монастырских стенах, жизнь в Константинополе казалась Анне сродни нахождению в оживленном муравейнике, где день и ночь что-то двигалось, менялось, теряло прежний смысл. Они с Яркой жили теперь в роскошных покоях императорского дворца и к их услугам было множество прислуги всех мастей. Все богатства, которыми изобиловала казна, были в ее распоряжении. В распоряжение Ярки попали слуги, которых дали для Анны братья и Ярка держала всех их в ежовых рукавицах, никому не доверяя и ревностно охраняя заботу о своей госпоже. Но эта роскошь не дарила покоя. Как только вернулись в Константинополь, матушка Феофано, начала вести себя как единоличная царица, чем сильно удивила братьев, отвыкших от ее манер за время долгой разлуки. Василий, уже вкусивший сладкие плоды власти, делить ее с матерью не собирался. Услышав первые запреты из уст собственного сына, Феофано пришла в ярость и закатила такую сцену, что о ней долго потом шепотом рассказывали во всех харчевнях города и за его пределами. Василий вынес эту сцену с достоинством, присущим императору, однако, едва Феофано немного поутихла, велел созвать лекарей и обследовать мать на предмет душевного равновесия. Вердикт лекарей был неутешительным, но вполне соответствовал желаниям Василия:
-Царица Феофано, после пребывания длительного в заточении, да не видя рядом с собой сыновьей заботы, душою и разумом повредилась. Дабы вреда не учинила она себе или окружающим, надо оградить ее от пагубы внешнего мира, обеспечив покой и ласку!
Так Феофано снова сделалась узницей, но теперь во дворце, в самом центре столицы, в которой всегда мечтала царить.
Анна же напротив, добровольно сидела бы в покоях, коли бы ее не понуждали присутствовать на бесконечных пирах и приемах иноземных послов. Каждое утро приносили ей целую корзину прошений, писанных на простеньких, свернутых в трубочку листочках. Эта традиция брала корни с давних времен. Царицы и царевны славились добрыми делами. Каждый вечер, стражники выставляли у дворца корзину, в которую, в течении ночи, любой мог положить свою просьбу, изложенную на бумаге. Царственная особа, по утру доставала из корзиночки пару листочков, и порою даже не читая написанное, давала слугам наказ, исполнить прошение. Пожалуй только Феофано в бытность свою пренебрегала этой обязанностью. Анна же, совершая доброе дело, испытывала искреннюю радость. Она сама читала прошения и хотела помочь каждому. Откладывала только порочащие донесения, да явные злоупотребления. Так в одной записке нашла она сообщение, что мол никак не берут сына на дворцовую службу. А он де такой смышленый, да начитанный, что видит в отказах ее сыну родительница умысел злой. "Видно не настолько хорош сей юноша, что не выдерживает даже первого экзамена на дворцовую службу!" - подумала Анна, кидая прошение в чашу для сожжений.
Братья были с Анной приветливы и любезны, не обижали. Даже гордились, что растет она такой красавицей. Император Василий имел на сестру большие планы. Уже тянулись со всех сторон желающие породниться с императорским домом, прося руки юной Анны, но Василий тянул, обещаний никому не давал. Зато брата своего младшего, Константина, с женитьбой даже поторапливал. Сам же Василий, до женского полу совсем не был охоч, что вызывало тихие пересуды среди чиновников и народа. Говорили, что прельщают императора больше прелести молоденьких рабов, но никто не мог доказать или опровергнуть этот слух.
-Принцесса! Братья к обеду ждут, пора облачаться! - сказала Ярка Анне, которая все еще занималась разбором прошений, коих становилось все больше и больше. Слух о том, что царевна оказывает помощь почти всем просящим, прибавил Анне работы, - Видать опять послы иноземные лицезреть хотят жемчужину Царьграда!
-Ох, не сердцу мне все это! Василий хоть и говорит, что пока не намерен меня замуж выдавать, а все же боязно!
-Не грусти, Анна! Прорвемся! Главное чтобы мы с тобою рядом были!
-Уж это обещание я с брата стребую! - улыбнулась Анна, благодарная Ярке за ее многолетнюю преданность...
Олеська совсем не была рада возвращению Всемилы. До того числилась она старшей в терему. Никому спуску не давала - такую власть в руки взяла. Адельку, так одним взором застращала, что та и носа из светлицы не кажет! И Ярополк хорош - в терему старшей сестрицу оставил! А та хилой Адельке под стать - такая же тетеха, по всему видать! "Ну ничего! Придет ко мне Ярополк до ночи, уж я его обработаю!" - думала Олеська, расплетая вечером длинную свою косу. Но Ярополк не пришел. Не пришел и на другой день. Занялся подготовкой к тризне по Люту. Делать нечего, Олеська вышла из светлицы и в просторной горнице, где до того собирались лишь местные кумушки, чтобы посплетничать за рукоделием, увидела Адель, восседающую рядом с Всемилой и скромно опустившую маленькие глазки на рукоделие. Под ее пальцами расцветала шитая алыми нитками роза. Сама Олеська, к рукоделию была не способна. Сколько не билась с ней матушка, а научить ровно класть стежки, да выписывать иглою замысловатые узоры, не смогла. Потому, до этого дня, Олеська избегала кумушкиных посиделок.
-Вот и княгинюшка наша проснулась! - сказала Всемила. Олеське послышалась в голосе золовки насмешка. - Долго спишь, матушка! Иди к нам, послушай, что на торгу творится!
-Благодарствую! - прошипела сквозь зубы Олеська, буравя глазами Адель, - К сыну мне надо!
Всемила наблюдала, как девушка прошествовала мимо, гордо вскинув голову. Кумушки притихли, не зная как реагировать на маленький переворот, происходящий на женской половине терема.
-А что, не пойти ли нам в сад? - встрепенулась Всемила, отбрасывая прочь мысли об Олеське, - Что думаешь, княгиня Аделя?
При этих словах Адель зарделась и благодарно взглянула на Всемилу. Хоть Адель уже и сносно понимала по здешнему, но говорила плохо, коверкая слова и путая окончания, и об этом прекрасно знала. Потому говорить старалась мало и только когда спросят, отчего многие делали вывод, что жена князя Ярополка просто откровенно глупа.
-Пойдем! - проговорила Адель, тщательно повторив слово про себя несколько раз. Получилось не плохо.
В тот день, когда Всемила прибыла в Киев, Адель очень удивилась, когда к ней пришла красивая девушка, едва ли многим старше ее самой. Глаза Всемилы ласково смотрели на невестку, будто проникали в душу, стараясь прочитать в ней всю запертую там боль.
-Вот ты какая, княгиня Аделя! - Всемила немного изменила ее имя, сделала его более привычным русскому слуху. - Всемила я, сестрица твоего мужа!
К удивлению Адель девушка протянула ей руку и жена князя вцепилась в нее, как в спасательный круг.
На дворе порхали бабочки, перелетая с цветка на цветок, работали, тихо жужжа, пчелы да шмели, памятуя, как коротко лето. Всемила велела девкам дворовым расстелить по земле тулупы да шубейки, дабы не застудиться изнеженным знатным киевлянкам и женщины снова принялись за рукоделие, уже при свете благодатного солнца.
За всем этим следила из оконца своей светлицы Олеська. Происходящее ей совсем не нравилось! Хотелось бежать к Ярополку и крикнуть, что бы спровадил сестрицу обратно, откуда прибыла! Но девушка понимала, что эту ее прихоть Ярополк не исполнит, а может и разгневается на нее саму и погонит из терема...
Начало:
Все части здесь: