Далее путь Валеры лежал по притоку в сторону хребта. С ним пошел и Морозов. Его участок уже был близок предгорьям. Встречались безлесые болотины, «тундрочки», широко разработанные долины мелких рек, с которых было далеко видать.
До того горы Валере не являлись. Равнинный горизонт составляли цепи сопок. И тех-то видишь редко, с воды. И по склонам сопок случайно проходя.
Почему случайно - когда охотишься, по долинам рек - добываешь. И зря в сопку не полезешь. Пойма, равнина и подошвы сопок лучше и для улова и для легкости хода. Так что возвышенности выпадали из пути. Вот оттого перспектива очень редко открывалась равнинным охотникам.
Приток вдоль коего они поднимались, Морозов назвал «пустым». Но это не было именем ручья. Местные имена приметным местам, ручьям урочищам давались по событиям, значимым для рода, поселения. Не все старые имена сохранялись. У кочевников нет привязанности к территориям, а лишь к пастбищам. И утверждать что имена, под которым известен ручей или урочище – оригинальные, древние, исконные - было нельзя.
А потом топограф пошел. А он или ленился опросить население. Или брал проводника из других улусов. А то и из цивилизации. Если можно оной назвать новые поселки, которые строились для кочевников, давая им (детям их) возможность выбора оседлости.
А топограф малозначимые ручьи называл, когда кончались названия событийные (например, ручей «где потерял котел»). Далее ручьи, за неимением местных имен, назывались банально: первый, средний и дальний. Как они и были вписаны в карты.
Потом ручьи переназвали новые вселенцы. И на картах могло появиться новое имя. Или ручей носил два – три имени.
Так Морозов два из трех «его» (существенных) притоков назвал именами своих собак. Один из них звался, например, «Мишкина рассоха». Как он сказал «для удобства». Может от места памятной охоты с той собакою. Может еще от чего. Хозяин-барин.
Морозов прошел с Валерою км. пять и свернул закрывать путик - сезон для него завершился. Встретятся они теперь только в деревне.
Далее над Притоком «Мишкиным» все более смыкалась тайга. Скалы теперь были и справа и слева.
Путик Морозова, по которому тропил Сергий пошел по коренному берегу все более удаляясь от притока. И подрезая мысы, не по одному, а все сразу. В коренном лесу меньше ветровала.
Затем лыжня покинула путик и потянулась в гору. Вышла на голую вершину, обрывающуюся на расширяющуюся долину притока. Валера увидел цепи гор. Монументальные, ярко-белые. Призрачные. Будто плавающие в глубоком небе.
«Еда и вода это еще не всё в жизни. Эстетика сообщает жизни хоть какой-то смысл. Но, без цели, успеха, вне общества, да и благодарности людей, в конце концов, коли не предполагается признания - разве это жизнь... Да ты турист, Валера. И карьерист» - так сказал себе Валера после минут ступора от просторного вида.
Теснины морозовской речки затем просто объяснились – здесь река прорывала цепь сопок. Выше которых уже была широкой, но, очевидно, мелкой.
Валера вновь спустился к реке. Далее лыжня переходила на ту сторону. На ней выступила наледь. Валера начерпал кружкой из наледи в чифирбак. Запалил костер. Устроился на перевернутых камусом вверх лыжах. Испил пару кружек чая. Рассуждая сам с собой.
«Красота не переспорит практичность. Ну чем горы хороши? Седыми соболями. Не факт. А чем не хороши. Заброска трудна. Ходить вверх-вниз. И если не вспотеешь, то обязательно на спуске падёшь. Рыбы нет – не доходит и быстро скатывается, если дошла. Лес редкий, все больше лиственница. Нет, есть пищуха, есть стланик, есть ягода в любой год. С другой стороны - весь подвижный соболь – твой. Это если на ягодку подтянется и до сезона не уйдет... А, в общем, не ради добычи живем».
Заключил Валера это обсуждение самого с собою мыслью, что участок должен быть в таком отдалении от гор, чтобы сохранял все свои положительные стороны равнины и приобретал некоторые стороны гор. А именно – сохранял рыбу и удобство заброски. А приобретал: перспективу, в обоих значениях, целостность сознания и устойчивость психики.
А это уже была четкая и ясная цель. Беда, что природу не мы проектируем. Она сама.
А что Морозов сказал о горах: «кой-кому достаточно и равнины».
До базы Федора, поймою реки, на широких открытых редѝнах, следов стало попадаться больше. В основном заячьих. Нет-нет попадался и лосиный. Но из свежих, ночных, лишь один перешел долину. Старые лосьи следы тоже принадлежали одиночкам.
Волчья тропа попалась почти сразу. Зверьки шли, проваливаясь, след в след, расходясь на лосинных переходах, на твердых раздувах и на наледях. Попыток тропить лося не предпринимали. Видимо, впервые спустились с горных тундр. Туда же и направлялись.
Этот участок был пустым этот сезон. Но не брошенным. Хозяин его, Федор, промышлял через сезон. Через сезон же предпочитая устойчивую работу дизелиста.
До этой его базы можно было забросить припасы только вьюками. Лодкою довезти до участка Морозова, что тоже – задача. А затем уж вьюками. Вот и объяснилась заваленная тропа от промежуточной избы к Морозову. Тот на лодке себе завозил, да затем пешим заходил. Вот и не числили они вьючную тропу ежегодно. А снегоходом к Морозову проще было пройти рекой, несмотря на наледи, чем «горой». Не предполагала старая конная тропа удобства снегохода. все больше по склонам тропила.
С участка же Федора лося и дичь вывезти можно лишь по настам. Малых снегов в предгорьях не бывает. Для снегохода нет пути по порогам, где прорывалась река через сопки. А берега были скалисты. А карабкаться снегоходом в гору занятие для спортсменов. Ну, не стоит труда. И только по насту узкие мосты из твердого снега по над текущей водой дадут дорогу снегоходу. Рыба же бывает летом – вода прохладнее. Осенью сходит быстро. Это в теории. И по слухам. В общем, только мех и остается Федору.
