Я лишился родителей очень рано. И память услужливо вытолкнула воспоминания о них. Нет, я помню как пахли мамины духи, и ощущение полёта, когда меня подбрасывал вверх отец. Но это все мои воспоминания о них. А ещё страх и боль. Воспоминания о родителях у меня ассоциируются с самым кошмарным днём в моей жизни.
Было лето, очень жаркий день. Мы собирались поехать на море. Мама надевает своё любимое платье, белое в мелкий голубой горошек. Оно очень воздушное, и при каждом дуновении ветра подол надувается как парус. На голове у неё соломенная шляпка. Мама придерживает её одной рукой и поторапливает нас с папой. Я не помню её лица, лишь только это платье, шляпку и её запах. Папа берёт меня на руки, я раскидываю руки в стороны, как крылья самолёта и он меня несёт так, изображая из меня самолёт. Помню только это ощущение полёта.
Мы едем на машине. Очень душно и жарко. Ветер, который ещё недавно раздувал мамино платье, совсем затих. Открытые настежь все окна машины не дают даже малейшего облегчения. И вдруг резкие порывы ветра. Моментально небо становится чёрным. Тучи, словно свинцовые, нависают над нами. Где-то громыхнул гром. Папа говорит, что скоро будет деревня, там и переждём бурю. Но ветер всё усиливается, дождь уже льёт отовсюду, вокруг сверкают молнии, гром не успевает оповещать об их приближении. Мне очень страшно. Я закрываю глаза и зажимаю уши ладонями. Но даже это не спасает от раскатов грома и отблесков молний. Сквозь сомкнутые веки я вижу эти вспышки света. Мама просит отца остановится, но отец наоборот увеличивает скорость. Говорит, что ещё чуть-чуть, ничего страшного не случится. Потом свет. Яркий, ослепляющий свет как вспышка, и мы куда-то падаем.... Боль...
Всё, на этом заканчиваются мои воспоминания о родителях и начинаются другие, связанные с больницами, операциями и моими опекунами, которые менялись довольно-таки часто. И последние запихнули меня сюда. Это психоневрологическая клиника, где я и провёл последние десять лет своей жизни. И даже получил здесь образование. Так что читать и писать я умею. А ещё я научился никому не рассказывать о том, что могу, чтобы меня считали здоровым. Просто я уже хочу выйти из этих стен...точнее выехать на своей коляске.
— Итак, Никита, расскажи мне, обладаешь ли ты какими-то сверхспособностями? — спрашивает меня какой-то там профессор на комиссии.
— Человек не может обладать никакими сверхспособностями, и я не исключение. Я такой же человек, как и все остальные.
— А раньше ты утверждал, что умеешь летать и воспламенять взглядом. А также слышишь какие-то голоса. Ведь именно поэтому ты оказался у нас.
— Ха-ха, профессор, я был маленький и фантазировал. Мне так хотелось встать с этого кресла, вот я и придумывал разное.
— А сейчас?
— Встать я и сейчас хочу, но увы, в моём случае это невозможно.
— Я про твои фантазии.
— Больше не фантазирую.
Доктор внимательно смотрит на меня поверх своих очёчков, задаёт ещё несколько вопросов, потом пишет что-то в моей карте, затем долго перешептывается с моим лечащем врачом, Аркадием Никаноровичем. Мне безумно интересно о чём они сейчас говорят, но я держусь из последних сил, лишь слегка вытягиваю шею. После он уже обращается ко мне.
— Мы с коллегами посовещались и решили больше Вас, Никита Сергеевич, в наших стенах не задерживать.
Я чувствую, как расплывается моё лицо в улыбке. Благодарю профессора, Аркадия Никаноровича и всех их коллег и выезжаю за двери. Наконец-то я могу начать жить! Осталось только научиться жить. Мне от родителей досталась квартира в центре и небольшое наследство, думаю, я смогу наладить свою жизнь вне стен данного учреждения. Вещей у меня было не так много. Мои опекуны не часто у меня бывали. Мне ещё предстояло избавиться от их опеки. Но я уже нашёл себе адвоката, который пообещал мне помочь в этом вопросе. Точнее, мне его нашёл Аркадий Никанорович, но суть от этого не меняется. Да и у меня было время изучить всё, что этого касается.
Домой меня везёт такси. Разговорчивый водитель болтает без умолку, несмотря на то что я ему не отвечаю и особо не слушаю. Я смотрю в окно. На внешний мир. Кое-что из этого я помню. Некоторые магазины, детская площадка. Вот мой дом. Его я практически не помню, проводя после аварии практически всё своё время в больницах. Виктор Михайлович, это мой адвокат должен меня встретить здесь. А вот и он, идёт и улыбается.
— Ну как, Никита, настроение?
— Страшно.
И мне действительно страшно. Очень страшно. По телефону он мне сказал, что в моей квартире живут опекуны. Надеюсь, проблем с их выселением не возникнет.
— Никита, ты не волнуйся. Если они начнут сопротивляться, мы вызовем полицию. Иск о лишении их опекунства над тобой и признании тебя дееспособным я уже подал. Аркадий Никанорович пообещал в суде засвидетельствовать, что они не посещали тебя и не интересовались твоей судьбой.
Всё это он мне говорит, пока мы поднимаемся в лифте на седьмой этаж. Чем выше мы поднимаемся, тем выше и громче стучит моё сердце. Вот оно уже колотится где-то в висках. Мы подошли к двери и адвокат надавил на кнопку звонка. Раздалась трель за дверью. Казалось прошла целая вечность прежде чем открылась дверь.
— Никита?!
— Здравствуйте, Маргарина Павловна. Никиту сегодня выписали. А к Вам у нас будут вопросы.
С опекуншей общается адвокат, я не особо прислушиваюсь, я разглядываю свою квартиру, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь. Но увы...то что было до аварии давно забыто, так какие-то урывки, а после меня сюда и не привозили. Я путешествовал с одной больницы в другую, а после и вовсе упекли в клинику.
Я проехался по комнатам и заехал в ту, которая когда-то была моей детской. Сразу нахлынули воспоминания и противно защипало в носу. Слышу, как в другой комнате градус накаляется, и Маргарита Павловна перешла на крик. И слышу спокойный голос Виктора Михайловича.
— Вы должны были понимать, что рано или поздно мальчик вырастет и вылечится. Поэтому, давайте, не будем накалять обстановку. У Вас есть час, чтобы собрать вещи и уехать.
Женщина пролетела мимо меня в спальню. Потом подбежала ко мне и упала на колени.
— Никитушка, мальчик мой! Ну, как ты будешь один? Ты ведь не ходишь! Ни покушать приготовить, ни убраться, ни постирать! Да ты даже помыться не сможешь сам!
— Маргарита Павловна, не надо устраивать здесь драмтеатр. Это бесполезно. Что-то раньше Вы не вспоминали об этом. Вы за десять лет всего трижды побывали у Никиты в клинике! Ещё и просили врача, чтобы его подольше не выписывали. Подкупить пытались.
Опекунша соскочила на ноги вся раскрасневшаяся.
— Это поклёп! Я этого не делала! Никитушка, сынок, не верь ты этому дядьке! Поверь мне, всё-таки я твоя родная тётка!
— Не родная, а троюродная. — снова поправил её адвокат, — И об этом Вы ни разу не вспомнила за последние десять лет. Никита вполне мог находиться дома на амбулаторном лечении.
— Ну, я же хотела как лучше! И куда мне сейчас идти? Никитушка, мальчик мой, позволь мне хоть немного ещё здесь пожить!
Я готов был сдаться. Мне было жалко мою тётку. Но адвокат подошёл ко мне, развернул моё кресло и прежде чем я успел что-то сказать, ответил за меня.
— Маргарита Павловна, давайте, не будем снова всё начинать. Собирайте свои вещи и уезжайте по месту своей постоянной прописки.
— Обо мне не думаете, о мальчике подумайте! Как он инвалид будет себя обхаживать?
— За это не переживайте. К нему будут ежедневно приходить из соц службы.
Маргарита Павловна ещё некоторое время посопртотивлялась, но потом всё же собрала свои вещи и пошла на выход. Следом, пожелав мне удачи, ушёл адвокат. И я остался один. Совсем один! Ни врачей, ни медсестёр с сиделками, ни санитаров за стенкой! Я проехался по уже точно моей квартире. В животе заурчало. В холодильнике остались кое-какие продукты. И даже чай с сахаром на столе. И мне было не стыдно это брать и есть, поскольку всё это было куплено на мои деньги. Я смастрячил себе бутерброд и вскипятил чайник. Оставалась проблема, все чашки были слишком высоко, мне их не достать. Я несколько раз оглянулся по сторонам, и даже посмотрел в окно, но окна выходили в парк, и оттуда меня точно никто не мог увидеть. Я протянул руку к чашке и сосредоточился. Чашка качнулась на крючке, где висела, потом затряслась, немного приподнялась и медленно полетела ко мне в руку.