Как-то ранним утром я решила сходить куда глаза глядят, а они взяли и посмотрели на Люблинский парк. И вот впервые в жизни я увидела этот обычный, довольно скромный московский зелёный массив. Но, войдя в арку, миновав будку охраны и прошагав первые метры, вдруг почувствовала: я – дома. Нет, всё там было абсолютно чужим. Но и до боли – родным.
Эффект узнавания
Официальное его название звучит пышно: историко-архитектурный природно-ландшафтный музей-заповедник «Люблино». В реальности же это – хаотичное скопление деревьев, цветников, аллей, дорожек, скамеек, круговых качелей, павильонов и лестниц, хороводом обрамляющих собой маленький старинный дворец необычной формы, и всё это толпится на берегу пруда.
Не так давно здесь закончилась реконструкция, и то ли нечаянно, то ли целенаправленно реставраторы не выскребли из этой исторической зоны главного – духа старины. И ещё чего-то неуловимого, словно дымок ладана. Он, этот дух-дымок, застрял в колоннаде усадьбы, запутался в золочёных масонских звёздах над куполами, в горельефах на фронтонах, впитался в корни и кроны вековых лип и лиственниц и еле уловимыми феромонами продолжает витать в воздухе.
Словно гончая, почуявшая дичь, я ринулась на поиски источника этого непонятно чего, всколыхнувшего душу эффектом узнавания. И рыскала по парку целый день, пока не взяла след. Но лучше всё по порядку.
Вилла сатрапа, бесплатно кормившего аристократов и артистов
Первым в мониторинг попал, конечно же, дворец. Подошла к нему, постояла минуту. Нет, чувствую, – холодно, ничего внутри не откликнулось. Но, коль скоро я уже тут и это сооружение здесь центральное, надо познакомиться с ним поближе. Его называют домом Дурасова. Что известно о владельце? Сведения об этой тёмной личности разноречивы. В былые времена все застройщики поместий возводили сперва православный храм или хотя бы часовенку, а тут церкви отродясь не было, что настораживает.
Я полистала о Дурасове сайты. Одни утверждают, что он был ушлым масоном, секретным агентом императрицы Екатерины второй, который выполнял её тайные поручения в Европе и отличился на этом поприще, за что и был премирован поместьем. Более того, Дурасов, мол, – это псевдоним, а как на самом деле звали хозяина усадьбы, невзрачного с виду низкорослого богача, – неизвестно. Законспирирован, дескать, был.
Другие уверяют, что Николай Алексеевич Дурасов, наоборот, жил нараспашку и о нём все знали всё. Купил кусок московской земли, получив в наследство штук десять заводов на Урале, откуда деньги в его карманы потекли рекой. И он, построив люблинскую виллу в виде ордена Святой Анны, которым его наградил самодержец Павел, стал хлебосольно швырять деньги на балы и пиры в своём палаццо. Всю и без того не бедную, сытую и праздную Москву созывал сюда на гулянки с фейерверками, кормил-поил – столы ломились от деликатесов, от апельсинов, фиников и ананасов, выращенных в собственных оранжереях тут же, в Люблино. Выпившие люди много чего болтают, возможно, так происходил сбор данных о настроениях элиты? Московская знать сюда валила валом, при этом называла гостеприимного хозяина сатрапом, большим оригиналом и самодуром.
К слову, благодаря первоклассной снеди, которою забиты были подвалы дурасовского дворца, его пощадил Наполеон – не сжёг. А зачем? Французские генералы, квартировавшие по всей Москве, ежедневно съезжались сюда на обеды, в то время как их солдаты подъедали последних крыс и ворон.
Молекула Древней Греции под московским небом
Да, в плане архитектуры здание вопиюще необычно: равноконечный крест наложен на окружность, и всё это скреплено пятьюдесятью двумя массивными колоннами. На самой макушке здания виднеется одинокая женская фигурка в хитоне. Её рука прижата к груди то ли в крестном знамении, то ли в порыве скорби. Стоит себе смиренная, милая на фоне плывущих облаков. Кто она? Её называют геркуланянкой. Поэтично. Молекула древней Греции под московским небом.
Ещё сказывают, Дурасовы – это потерянная анжуйская ветвь франкийских королей, все потомки которой умерли, кроме рода Дураццио, перешедшего на службу русским царям. В 20 веке потомки-эмигранты с этой фамилией подсуетились и восстановили свой статус в европейском королевском реестре.
Камерный этот дворец, интерьер которого набит антикварной мебелью, зеркалами, золочёными часами и прочими безделушками из разных музейных запасников, внешне уютен, хоть в цокольной части слегка пошарпан. Но нет, объект моего поиска не тут. Сокровище где-то рядом, так что квест продолжается.
Голубиные мурмурации над водной гладью
Пруд? Подхожу, шагаю по берегу. Симпатично, но тоже холодно. Это петля бывшей речки Чурилихи, образованная запрудой. В водоёме несчётно горластых уток, шумных чаек и здоровенных судаков. Моё внимание привлекла пара больших золотистых уток огарей величиной с гусей. Селезень зачем-то вышел на дорожку, я его сфоткала. Спокойные, солидные и добродушные птицы не крякают, а скорее бархатисто квакают.
Трава мышейка обеспечивает волнистому береговому ландшафту невыразимо приятный для глаз цвет, – нежнейше-зелёный. Семьи с детками, парочки, зожники, собачники в этот солнечный день облепили деревянные пирсы с лежаками и мостки с перилками. На лодочной станции востребованы катамараны. Голуби носятся стайками, выискивая поживу в виде хлебных крошек, и затем красиво мурмурируют, выписывая в небе сложные вензеля.
Рай для зрения, слуха и обоняния
Зондирую сам парк. Сердцу уже теплее. Это средоточие громадных вековых деревьев нравится мне сочетанием ухоженности и заброшенности. Охранники обходят территорию пешком и разъезжают на квадроцикле. Они строго следят, чтобы не вытаптывались лужайки. Хотя возлежать на покрывалах не возбраняется, но вот распивать алкоголь – ни-ни. Вот почему тут море свежей, топорщащейся зелени. Ковры из мелких цветочков – кашки, незабудок, сурепки и одуванчиков соседствуют с клумбами огромных махровых нарциссов, ярких тюльпанов и доверчиво глядящих на мир анютиных глазок.
Я нашла полянку с травой сныть, которой питался в затворе святой старец, преподобный Серафим Саровский. Нарвала пучок - кину в гречу с овощами.
Заросли черёмухи, сирени и шиповника, группы великанских берёз и дубов дарят прохладу и разбрасывают по дорожкам ажурные тени.
Чтобы задобрить незримого хозяина (или хозяюшку) этого островка зелени, я покормила птиц пшеничной крупой.
С белкой битые полчаса поиграли в “кто кого переглядит”. Я в упор смотрела на пушистохвостую, в метре от меня кормившуюся молодыми листочками. Она тоже зорко поглядывала на меня бусинами глаз. Зверушка сидела на гибкой ветке и, набив рот, уморительно жевала. Вертелась, удобно примащиваясь. Оттянув тощенькую заднюю лапку, перепрыгнула на соседнюю ветку с более сочными листьями. Ещё та артистка – привыкла к умилённой публике.
И ах как пел соловей наискосок от нас с белкой! Как трещал-цокал, булькал и свистел, рассыпался и щёлкал, стонал и выделывал прочие коленца, чем позволил моей душе отогреться.
Люблинский парк раздразнил и моё обоняние. Да, я унюхала тут целую сюиту запахов. Свежескошенной травы, цветущих кустарников, прели, шашлычных дымов с противоположного берега, где установлены мангалы, разогретой хвои, тины, вскопанной земли, фрешей и пломбиров от гуляющих, сочной листвы, подсыхающего сена, воды, рыбы. Ещё уловила принесённый ветром аромат свежесваренного клюквенного варенья и горячей карамели.
Здесь срубили чеховский вишнёвый сад
По ходу дела выяснилось, что где-то тут, на расстоянии вытянутой руки, раньше были сады, в основном, вишнёвые. Ведь после смерти Дурасова, не оставившего наследников-детей, усадьба пошла по рукам родичей, пока её не купил богатейший купец Голофтеев. Вот он-то и активировал здесь дачную жизнь. Окрестные деревеньки с вишнёвыми садами пошли под снос и под топор. Чеховская одноимённая пьеса как раз и списана с того события. И сегодня здесь, в парке, ещё встречаются одичавшие деревца вишен, груш и яблонь. Осенью плоды падают на землю, сопревают, отчего далеко разносится аромат брожения.
Горожане фанатели от этих мест. Съезжались на лето, арендовали домики и флигельки. На одной из дач Суриков написал своего прославленного «Меньшикова в Берёзове».
Ага, проявилась литературная тема. И это уже в моём квесте не просто тепло, а горячо!
Матерщина - бич!
Но как не обратить внимание на отдыхающих в парке людей? Тем более, что на сердце от этой темы всегда горячо! Встречный народ вежлив и культурен. Москвичи – почти все такие. Правда, на вид они суровы, потому что, наверное, переполнены переживаниями. При этом стараются не ущемлять друг друга, уступать, проявляют эмпатию. Собак, лишь те хотят подбежать ко мне и познакомиться, пролаяв "Привет!", хозяева тут же свирепо стыдят, оттаскивают и одёргивают: «Не приставай!», «Не ори!».
Вот что больно ушам, так это тотальное сквернословие. Не матерятся разве что только совсем малыши лет до семи-восьми и люди старшего поколения. Средний возраст, молодняк и школьники, как мальчишки, так и девчонки, матюгаются едва не через слово. Оттого хочется уйти туда, где никого не слышно.
И как же хорошо, что в этот день дворец позвал оперных певцов. Сама слышала доносившиеся из открытых окон звуки дивного барочного концерта. Как же очищающе разносились по округе сладостные вибрации густого шоколадного меццо, атласного сопрано, серебристой колоратуры, рокочущего баса и бархатного баритонального тенора, исполнявших что-то из Вивальди, Генделя и Баха.
Папы с детками - это песня
О детях столичное начальство проявляет заботу всегда и везде со страшной силой. Вот и здесь есть отличные детские площадки – для мелких карапузов и для ребятишек постарше. Танцполы для молодёжи, павильоны для йогов, сцены для артистов и зрителей, тренажёрные снаряды, теннисные корты и баскетбольное поле для спортсменов, а впрочем, для всех желающих.
И как же много молодых пап здесь гуляет с малышами! Так приятно к ним прислушиваться. Отцы разговаривают с мелкими без сюсюканья, по-взрослому, не бегут, как ошпаренные, по первому их писку. Одного видела – высокий, худенький, в чём только душа держится, симпатичный бородач кавказской внешности вынул из коляски мальчика месяцев пяти-шести от роду и с такой нежностью начал с ним тетенькаться! Ребёнок реагировал на папу громкими восторженными вскриками, бил ножками. Я однако ж забеспокоилась и посоветовала любящему отцу придерживать ладонью головку малыша - резкое откидывание её в таком возрасте небезопасно. Мужчина поблагодарил за участливость.
Я внимательно смотрю на малых деток, и они точно так же долго и пристально смотрят на меня, аж свешиваясь с колясок. Мы телепатически обмениваемся радостью бытия. Любуюсь их румяными мордашками, умиляюсь их смешным фразочкам.
Вон маленький мальчишечка упал и горько заплакал. Сквозь слёзы отцу пожаловался: «Смотьи, коеночке бойно!». Папа присел, на ободранное место подул и тихо сказал: «Тш-ш-ш! Сейчас пройдёт».
Мужик растит мужика…
В зной на более пологом противоположном берегу, в парке Шкулёво, или Кузьминках, весь день толкутся ребятишки и талапаются в пруду. Одурелый визг стоит до небес. Возле них неотлучно дежурит спасательный катер. Вот только не стоило бы деткам плескаться в этом водоёме: там же уток полно. А значит, и личинки подкожного «утиного клеща», или церкарии, обитают. К счастью, эти паразиты живут в человеке несколько суток, потом сами собой погибают. Понятно, трудно удержаться, чтобы не окунуться в эту ребристую, зелёную от отражённой растительности водную гладь.
Рыб тут тоже достаточно, они выскакивают из глубин вод, показывая свои длинные стальные спинки. Их подстерегает наживка – рыбаки оловянными солдатиками замерли на пирсах.
Молодой, крепкий таджик, которого допекло полуденное солнышко, не выдержал и, скинув обувки, как был в штанах и майке, перевалился через перила и ухнул в воду! И с каким же наслаждением он нырял, плавал, отфыркивался, отплёвывался и крякал, улыбаясь от уха до уха!
Пушистые пули и певучий свисток в лучах заходящего солнца
Присела на широкую, как тахта, скамью. И замерла: ко мне прилетела и стала копошиться у ног узорчатая птаха с коричнево-оранжевой грудкой и обрезанным хвостиком. Я не шевелилась, и она приняла меня за элемент скамьи. Каждый её подскок сопровождался вокалом. И это была не трель, а крик сверчка! Только усиленный и пронзительный – «цвир, цвир!». Свисток учителя физкультуры. Птичка-сверчок-свисток.
Понаблюдала, как три белки словно с цепи сорвались – бешено гонялись друг за дружкой. Штопором, спиралью вились по стволам деревьев, делали пробежки по траве и снова взмывали ввысь. Рыжие молнии. Пушистые пули.
А ещё я в тот день попала в короткий, но мощный – залповый – ливень! И в течение получаса наблюдала восхитительную пляску струй и пузырей в образовавшемся озерце. Лило как из ушата. Я смотрела на вековые деревья и представляла, с какой жадностью пьют их корни долгожданную воду! И так радовалась вместе с ними.
И о эти дивные косые вечерние тени... Как хорошо в люблинском парке! Я здесь уже с каждой травинкой знакома.
Сегодня вечерняя заря – сплошной румянец во всю небесную щёку! Пухлые брюшки туч подсветились солнцем и стали персиковыми. Через несколько минут небо от них освободилось, но уже скоро опять покрылось упитанными серыми барашками. Ветер своими мягкими кулаками яростно месил их и лепил облачные комбинации, гоняя туда и сюда. И вот, раскидав дымчатое стадо по сторонам, словно отдёрнув створки занавеса, открыл зрелище небывалой красы! Праздничная иерейская сияла парча заката. И вмиг по берегам выстроились горожане с поднятыми к закату телефонами.
Я шла медленно в лучах заходящего солнца и внимательно оглядывала каждый артефакт, каждый камень и куст. Ну где же то, что я ищу?
Трофей найден!
И о – чудо! Таки набрела, наконец, на то, что мощно феромонило чем-то родным и любимым.
Вот оно, небольшое, на кубик смахивающее зданьице цыплячьего цвета. Оно фонит, излучает жар родственных волн. Читаю табличку: бывшее общежитие крепостных артистов дурасовского театра.
Немного интернета, и нужные знания уже в голове! Именно здесь, оказывается, полторы сотни с лишним лет назад целое лето гостил у своих родичей Ивановых великий печальник земли русской и мой любимейший писатель Фёдор Михайлович Достоевский.
Диалоги в пустом доме
Три месяца подряд бродил он по тем же дорожкам, кормил уток и голубей, любовался маленькими, так им любимыми детками, рыжими белками, царственными закатами. Вдыхал ароматы леса и сада, размышлял, грустил. И много смеялся, потому что успел на время стать лидером молодёжной тусовки, а где юность, там смех и радость.
Сюда, на второй этаж, Достоевский и вселился в 1866 году. К снимавшим в Люблино дачу Ивановым в то лето понаехала орава студентов – друзей их детей. А Достоевскому, писавшему в основном по ночам, нужна была тишина, что невозможно при вечно галдящей молодёжи. Поэтому он поселился рядом, в пустой каменной двухэтажке, где занял комнату. Ивановы прикрепили к нему лакея, так как боялись оставлять писателя одного из-за эпилептических припадков, но к счастью, в те три месяца их не было. Слуга тем не менее оставаться с Фёдором Михайловичем трусил, потому что «барин ночами ходит и разговаривает так страшно, точно убить кого собирается». В реале же барин всего лишь вслух проговаривал диалоги из «Преступления и наказания», так как именно этот роман был у него тогда в работе.
Вечерами Достоевский общался с молодёжью. Очень просто держал себя с продвинутыми московским юношами и барышнями и вскоре даже, сорокалетний, стал среди них, двадцатилетних, затейником всяческих проказ. Им, как и всем молодым, плюющим на авторитеты, тем не менее Достоевский очень понравился.
Фёдор Михайлович одевался всегда с иголочки – в крахмальную сорочку, серые брюки хорошего сукна и синий свободный пиджак. Знал: встречают по одёжке.
Что выше: сапоги или Пушкин?
В то время Люблино тоже являло собой уютный райский уголок. Старый парк на севере, как и сегодня, примыкал к озеру, а на юге переходил в девственный лес. Около купален покачивались на волнах бесплатные лодки для дачников. Здесь не устраивались хабальские пикники с самоварами, шарманками и акробатами, нет, в Люблино предпочитали тишину и благость. Так вот, Достоевский с ватагой привнесли немного творческого шума в эту тишь да гладь.
Он просыпался утром, пил чай и тотчас же садился за работу до позднего обеда у Ивановых, где уже и оставался до вечера для общения с студентами.
Вот же им повезло! Шутки, импровизации, озорные пикировки и дружеское подтрунивание не прекращались. С парнями Достоевский спорил по поводу модного «нигилизма» и по вопросу о том, что выше: «сапоги или Пушкин».
Особенно весёлыми были ужины. Ивановы любили играть в пословицы. Федору Михайловичу доставалось всегда самое трудное задание. В ответ он экспромтом, на ночь глядя, придумывал жуткие истории, отчего барышни пугались.
По соседству отдыхали три молоденькие сестры, чьи родители укатили в Европу и оставили присматривать за девицами строгую немку, которую Достоевский назвал «куриной ногой в кринолине». На ночь гувернантка забирала туфли девочек и шла к себе храпеть до утра. Достоевскому было жаль пленниц, и он научил ребят, как вызволять их из заточения. Набрав где придётся обувок примерного размера, они закинули их девицам в окно, и те выбрались на волю.
Играли в парке до полуночи, пока дождь не разгонял их по домам. Иногда гурьба отправлялась пешком в соседние Кузьминки и даже подальше - в Царицыно. Во всех прогулках и развлечениях заводилой был Федор Михайлович. Хотя изредка, когда его осеняло, он быстро уходил на дачу, чтобы записать свои мыслепотоки.
Всё, что смешно, уже не страшно
И он же придумал сценку из “Гамлета” и срежиссировал её в сторону юмора, сыграв тень убиенного короля. Прошёлся по мостику, завёрнутый в простыню, все от “ужаса” попадали, и тут выходит принц и громко, с пафосом заявляет: «Все люди – свиньи!». И снова все попадали, только теперь от смеха.
Достоевский весельем сублимировал, лечил, латал свою израненную, издырявленную душу, через которую пропускал очередной отряд трагических литературных персонажей. Ему было очень-очень плохо в то время, свежа была боль утраты от смерти жены Маши, брата Михаила и друга Аполлона Григорьева, мучили долги и кабала по содержанию семейства Михаила Михайловича, и от ужаса жизни его спасал люблинский парк.
И как же я ретроспективно его понимаю! Мне тоже было фигово, но визит в этот атмосферный парк всё исправил. Величайший гений, добрейший и тишайший человек с таким родным для меня мировосприятием оставил свои следы в этом пространстве, и деревья - я почему-то уверена - до сих пор помнят его глуховатый голос и заразительный смех.
Я ещё долго стояла и смотрела на отражённые в пруду огни и думала о своём. Странное дело, не на шутку разбуянившийся ветер враз стих и, свернувшись клубком, улёгся где-то в кронах. И деревья, которые он здорово потрепал, тоже успокоились и стояли, боясь шелохнуться, чтобы не разбудить уснувшего борея.
Зелёный оазис в Люблино спас меня в тот день от подавленности, стряс с меня опарыши дурных думок. Бальзам пролился на мою душу, и вместо мрачных злых щук поплыли радужные форели воспоминаний о хорошем. И ночные пичужки над моей головой принялись тренькать хрустальными молоточками.
Уже на выходе ко мне подошёл родезийский риджбек – мускулистый атлет светло-шоколадной масти и ткнулся мокрым носом в мою ладонь. Я вздрогнула. Красивый чертяка. И добродушный. Хозяин не дёрнул за поводок, и пёс успел рассказать мне что-то важное жалостным взглядом своих красивых, умных, почти человечьих глаз.
Вот так ласково попрощался со мной в тот поздний вечер живой мир парка «Люблино». Боже, благодарю Тебя!
А что вы думаете о прочитанном? Буду рада узнать ваше мнение из комментов. А заодно нажмите, пожалуйста, на "Подписаться" и лайкните, если не трудно. Заранее признательна.
Наталия Дашевская.