Эта история приключилась в нашей деревне около 10 лет назад. Я тут родился и жил до тех пор, пока не ушел в армию. Затем, отдав долг родине, решил продолжить карьеру военного- окончил танковое училище, начал служить. Получил сначала комнату в общежитии по месту распределения, а затем и квартиру в городе. Встретил девушку, которая со временем стала моей женой. В то время она еще была студенткой местного вуза и писала дипломную работу. Конечно, в водовороте семейной жизни мы не забывали о наших родителях. К предкам Алены мы по объективным причинам ездили значительно чаще, чем к моим: они жили всего в получасе езды от нас. У тестя была дача, куда мы наведывались по выходным и батрачили с утра до вечера. Мне, выросшему в деревне, подобные занятия были в удовольствие, а вот жена кривилась... Я-то с детства привык к лопате, косе и прочему крестьянскому инструменту, а моя Ленка — барышня городская, белоручка, в общем.
Тесть все никак не мог нарадоваться — мол, вон какого рукастого зятя отхватил себе! А теща поджимала губы: наша Алена, мол, и не такого стоит, не перехваливай...
Но минимум раз в год мы с Аленой выбирались и к моим в деревню: не чаще, потому что ехать до них
400 километров! Это уже целое событие. И готовились мы к нему заранее. Покупали родителям подарки,
Ленка шныряла в поисках деликатесов. Ехали обычно на две недели. Ну а смысл такую дорогу ради выходных совершать?! Я, бывая в родной деревне, разумеется, навещал и друзей детства. Кто-то из них, как и я, тоже покинул малую родину, а кого-то за уши не вытащишь оттуда — природа, воздух!.. С работой, конечно, плоховато, но... все устраивались как-то, хотя и не без труда. Кому совсем не везло — спивались. Видел я таких, что жили, пропивая пенсию своих стариков... Жалкое зрелище. Но в
большинстве своем дружки мои все же устраивались — пахали землю, разводили скот. Один наладил производство срубов. Сколотил бригаду.
Покупали они бревна, ставили дом, потом раскатывали его, грузили на КамАЗ и везли в какой-нибудь крупный город, а то и в саму столицу — там как раз мода на боярские терема пошла. Впрочем, это совсем другая история.
Ну, приехали мы в тот раз, покалякали с родителями, сделали ужин торжественный. На второй день побежал я с парнями повидаться. Алена в тот вечер осталась дома, уткнувшись в планшет, а я первым делом направился к Макарычу. Это был мой самый близкий друг детства. Ох, сколько же мы за годы школьные натворили! И сколько нам с ним доставалось за наши проделки! Причем лупцевали нас порой по очереди — то мой отец, то его отец. Папаши уже считали наше воспитание общей задачей. Среди прочих друзей больше всего любил я Миху. В детстве это был здоровенный туповатый детина, вечный второгодник, который таскался за мной с Макарычем, ну и за компанию тоже получал потом от предков «на орехи». Хотя, строго говоря, участником наших безобразий был лишь косвенным — обычно наблюдателем. А вырос наш Миха в этакого Шварценеггера и работал за десятерых на ферме отца. Отстроил своими руками дом прекрасный, женился, все у него было как у людей.
Тем вечером мы знатно посидели у Макарыча, пили пиво и не только (чего уж скрывать}, весело вспоминали наши проделки и похождения. Жена дружбана приготовила нам салат какой-то экзотический, эдак подала красиво в чем-то вроде бокалов — как в ресторане! А сама, между
прочим, ушла, чтобы не мешать мужикам общаться! Вот это я называю «класс»! Так жен надо воспитывать! У меня не получается, признаюсь... Ближе к полуночи, когда все разговоры (как и напитки) подошли к концу, я вдруг ляпнул:
— А помните, как мы на спор ходили ночью на кладбище?
— Да-да, помнишь, Миха, как ты струсил и не дошел до кладбища? Как — не помнишь? Ты тогда убежал к бабке. Спрятался. А потом еще всем рассказывал, что увидел призрака на могиле и поэтому слинял.
А тебе не верили, конечно, — веселился Макарыч.
— Я и сейчас скажу: ничего я не струсил! — надулся Миха. — Было там что-то... на могиле бабки Антонины. Помните такую? Она ж ведьма была...
— Вот только не надо врать! — не унимались мы с Макаром. — Ты и сейчас-то сдрейфишь. До первой могилы дойдешь и сразу деру... Бабку Антонину он, видите ли, испугался. Можно подумать, она из тебя жизнь высосет! Из такого-то лося! Да на это дело надо сто таких бабок. И чтобы непременно все ведьмами были первостатейными!
Ну, гогот был вообще-то шутейный. Мы не подозревали друга в трусости — такого-то великана! Просто хотели его подначить, потроллить, как теперь говорят... Нам и в голову не приходило, что Миха упрется и пойдет сейчас на кладбище. А он пошел! С воплями, с выкрутасами, с куражом.
— Раз так, — кричит, — пойду и вобью кол в ее могилу! А вы утром придете, кол увидите и поймете, что я там был. Доказательством кол будет. Чтобы не ржали потом и дурь всякую не городили.
Вот влияет все же водка на некоторых: даже нормальные и спокойные становятся дураками. Мы пытались его удержать, клянусь!
— Сума сошел? — хватал его за руки Макарыч. — Куда ты попрешься?! Второй час ночи... Да и холод собачий. Простудишься...
Мишка точно оглох. Вернее, уперся. Он всегда был быковат. Как что в башку втемяшится — обухом не выбить. Помню, он однажды в детстве придумал рыбу глушить. Достал где-то карбида, соорудил что-то вроде бомб и давай в воду швырять. А ведь мы ему говорили — плохо дело кончится. Мы его неделю уговаривали не дурить, хотя, напомню, сами были отпетыми хулиганами. Ну, так одно дело — в школьном туалете покурить, химичке клею на стул налить, совсем другое — бомбу замастырить
да еще в воду ее бросить. И не где нибудь, а в центре деревни, на реке, где рыбнадзора больше, чем самой рыбы. Еще и участковый в двух шагах живет. Короче говоря, повязали этого браконьера после первого же взрыва. И хорошо, что после первого. Потому как ему осколками бомбы всю физиономию посекло. Как без глаз не остался — ума не приложу. Однако я отвлекся — пора возвращаться к Макарычу, где нервный Мишка натягивал куртку, чтобы идти рубить осиновый кол, а потом тащиться
с ним на кладбище. Я тоже Мишку пытался образумить. Норовил припугнуть. Малый он был простоватый, потому во всякую бесовщину охотно верил. Вот я и долдонил: «Не ходи, Мих! Она же ведьмой была! Порчу наводила... Не играй с огнем. Может, она и из могилы может навредить? Пропадешь просто так, а нам с Макарычем отвечать».
Но Миха уже завелся. Не силой же его останавливать. Да и едва ли у нас с Макаром это получилось бы. В нас двоих весу как в нем одном. Скрылся он в темноте, мы пытались его догнать, потом плюнули... Вот еще! Пойдем-ка спать. Он, небось, не дойдя до погоста, проветрится, одумается и тоже домой повернет.
Макарыч зевнул и предложил лечь у него — чего, мол, будить твоих, утром пойдешь. Мы улеглись по кроватям. Утром выпили чаю, посмеялись над ночным происшествием. Решили сходить проведать Миху. Но его дома не оказалось. Жена сказала, что ночью он не приходил. С дурными предчувствиями мы с Макарычем пошли в сторону кладбища: неужели этот алкаш там где-нибудь завалился?! Бродим среди оград и венков — никого. Макар говорит: «Давай найдем могилу той
самой Антонины-ведьмы, она где-то на взгорке вроде...» Нашли, а рядом — кошмарная картина! — сидит мертвый Миха. Он уже совершенно холодный был, когда мы его заметили. Деревянный кол, наискосок вбитый в холм с покосившимся крестом, означал, что свой замысел наш Миха довел до конца. А уж как свой конец нашел — непонятно. Сидит на жухлой траве, точно устал и покурить решил. Мы даже не сразу сообразили, что он мертвый. Попытались его поднять, а он... До сих пор жутко вспоминать. И еще я помню, что волосы у него были почти седые. А накануне, во время нашей пьянки, мы еще с Макарычем смеялись: черный он, словно цыган, небось, мать нагуляла с таборным Федькой. Был у нас такой в деревне: кузнецом работал — от своих отбился.
Конечно, мы вызвали милицию. Понабежали люди, жена Мишкина. Мои примчались, родня Макарыча, все спрашивают: как дело было, что мы знаем? А что мы знаем? Что бабка Антонина встала из могилы, чтобы забрать Миху с собой на тот свет, потому что он пришел кол воткнуть в ее могилу? Ну и что нам на это ответят? В дурку заберут разве что. Мы сказали, что понятия не имеем, как его сюда занесло, мол, уходил от нас нормальным, даже не больно пьяным.
Милиции понаехало жуть. Думали даже дело заводить, но потом не стали. Эксперт следов насильственной смерти на теле дружка нашего не нашел. Он и сам, говорят, не понял, отчего Миха умер. В бумагах написал: «острая сердечная недостаточность», а главе администрации сказал, мол, совершенно беспричинная смерть. Только мы с Макарычем знали: не беспричинная смерть Михи...
Местные бабки потом рассказывали моей матери, что в ту ночь в деревне неспокойно было: собаки жутко выли и вся скотина бесновалась. Это, мол, из-за ведьминых происков. Мол, животные так раньше реагировали на приближение бабки Антонины.
