Среди тех, кто составлял боевое ядро прославленной Отдельной мотострелковой бригады особого назначения (ОМСБОН), как сокращенно называлась бригада, немало было выдающихся чемпионов, чьими именами гордилась вся страна.
«Занимаясь мирным трудом, ни на минуту не забывали мы об угрозе войны, готовились к защите Родины. И теперь в борьбе с фашистскими бандами Гитлера сумеем на деле применить физическую подготовленность и выучку, полученные нами в коллективах физкультуры... Мы уничтожим врага!..»
Эти слова сказаны заслуженным мастером спорта Александром Долгушиным. И под ними мог подписаться каждый, кто сражался отрядах ОМСБОНа.
ЧУДОМ сохранился этот потрепанный блокнотик с теперь уже еле видными сбивчивыми карандашными записями. Николай Николаевич Голохматов вел дневник. Очень осторожный — никаких имен, никаких названий населенных пунктов. А самое сокровенное — одним-двумя непонятными словами, условными значками.
Вот две записи, относящиеся к апрелю 1942 года. Одна сделана накануне, другая — на следующий день после важного события в жизни отряда.
Первая: «Сегодня исключительно теплый день. Впервые увидели бабочек, мух. В лесу неумолчная птичья трескотня. Даже не верится, что война. Ребята вспоминают любимых девушек.
Сходили в старый лагерь, принесли остатки конины, затхлую муку. Пекли лепешки, грызли кости. Главное — не унывать!».
И вот вторая запись: «Кажется, я стал настоящим диверсантом-подрывником. В эту ночь на моей совести — целый состав, пущенный под откос. Наша четверка задание выполнила. Вернулись на базу все мокрые в 5 часов. А крушение поезда было в 1 час 45 минут».
О том, что произошло в промежутке между этими двумя записями, рассказывает участник диверсии Андрей Сосульников.
— НАМ ВЫДАЛИ взрывчатку. Она была в вощеных стаканчиках — ну примерно как те, в которых сейчас продают мороженое или сметану. Пришел Бажанов. Он был маленького роста, и мы между собой ласково звали его «гзын». Бажанов строго приказал нам, чтобы ни один стаканчик гитлеровцам не достался, поскольку начинены они были не обычным толом, а какой-то особой взрывчаткой.
От лагеря до железной дороги — километров пять. Поезда, как установила наша разведка, ходили с интервалом минут в пятнадцать. Ночь была довольно темной, под ногами хлюпала вода. До насыпи мы добрались без приключений.
Лежим. Тишина. Только с другой стороны насыпи, из ближней деревни, доносятся пиликанье губной гармошки и какая-то немецкая песня. Нас это удивило: с чего бы веселиться фашистам, да еще так поздно, явно после отбоя?
Слабо заныли рельсы — с востока шел поезд. Мы быстро вырыли ямку, заложили взрывчатку, подрывник Иван Домашнев прикрепил к рельсу взрыватель и от него — шнур к стаканчику. Отползли, ждем.
Показался паровоз. И ничего. Никакого взрыва. Вагоны быстро плывут мимо нас, скрываются, а мы лежим и ничего понять не можем. Как выяснилось потом, Иван второпях протянул шнур не с той стороны, и его перерезало колесом.
Опять тишина и дальние звуки гармошки. А нам надо срочно выкопать взрывчатку — приказ командира. Роемся, ищем, разгребаем руками мокрую землю. Нашли. Только нашли — еще поезд идет, на этот раз с запада.
Заложили взрывчатку и бегом за щиты для снегозадержания. Двое перелезли, а двое не успели, и тут взрыв такой силы, что их просто по воздуху перенесло через щиты.
...Я занимался когда-то парашютным спортом. И вот помню, так сказать, звуковую картину прыжка. Сначала, когда ты в самолете, — в ушах гул мотора. Потом, когда прыгнешь, — свист воздуха. А потом раскроется над тобой купол — и тишина. Абсолютная, первозданная, что ли. Вот и через секунду после взрыва стояла такая же тишина. А потом крики, лязг вагонов, грохот.
Мы вернулись в лагерь. А через некоторое время узнали, что в эту ночь — на 20 апреля — фашисты праздновали день рождения своего бесноватого фюрера. Вот и мы в ту ночь преподнесли Гитлеру «подарок», разрушив пути и взорвав эшелон с отборными фашистами, офицерами-отпускниками.
☆ ☆ ☆