Окончание Начало здесь
Мужики притихли. Каждый вспомнил свою дражайшую половину. В подмётки Варваре не годилась ни одна. И дело было не в длине ног, объёме бюста, густоте волос и полноте губ. Дело было в той угрюмой печали без права на амнистию, что поселилась где-то глубоко в глазах. У каждой: Толяновой толстушки, Борькиной худышки, вполне себе фигуристой подруге дней суровой, что делила кров, быт и взрывной характер с Николаем:
- Мы перестали лазить в окна к нашим женщинам! - грустно изрёк Дед.
- Чегоооо?- Николай быстро заглянул под стол. Пустые бутылки выглядели вполне презентабельно, но разве разберёшь, палёная водка или нет? Вон Деда как повело,не иначе чего подсыпали, гады, в святой продукт.
- Да перестали мы за бабами ухаживать, цветы дарить, стихи писать!
-Это как, как Пушкин?- ошарашенно просипел Борька, - как Пушкин я не смогу.
- Как Пушкин никто не сможет, - Дед метким ударом послал бычок в урну, - ты хотя бы как Иванов смоги.
- Иванов, это кто? Мохнатые Борькины брови взлетели к обширной лысине.
- Фамилия это твоя, балда! - Дед басисто расхохотался. И стало видно, что никакой он не Дед. Так, полтинник, от силы с небольшим хвостиком.
Кирилл усмехнулся:
- Ладно, мужики, мне пора. Обещал вечером в театр Варвару свою вывести. Прощевайте!
Обитатели лавочки рассеянно кивнули.
А дальше.....
Дальнейшие события навсегда вошли в анналы истории двора.
Домой Борька пришёл в задумчивости великой. Ходил по квартире, бормотал-что-то. Супружница, Галина, про себя сначала ахнула:" Допился!"
Но действительность оказалась куда как интереснее. Борька вдруг подпрыгнул, произнёс :" ай да Боря, ай да с...ин сын!" Потом усадил жену на стул и провозгласил: "Сиди смирно! Сейчас тебе буду стихи читать. Собственного производства".
Жена тихо ойкнула и водрузилась на табурет. Супруг бухнулся на одно колено, прокашлялся и голосом кота Василия после известной операции продекламировал:
Милая Галина, как люблю я вас,
От любви вселенской дёргается глаз.
Жена, заподозрив подвох, потянулась за кухонным полотенцем. Врезать промеж глаз. Прицелилась и замерла. В Борькиных глазах не было ехидства. Давно забытое выражение слегка туманило их чуть пропитую голубизну. Так он смотрел в годы юности, когда звал её Галюсиком, а не карой египетской. А она его - Боровичком, а не ветераном алкогольного фронта.
Борюсик пошарил за спиной и жестом фокусника извлёк букет колокольчиков. И Галка сдалась. Полотенце полетело на пол, а грозная супруга тихо расплакалась у мужа на плече.
Ночью не спал весь дом. Сначала возмущались и матерились, затем матерились и ржали. Николай сентенцию деда про "мы перестали лазить в окна к своим женщинам" воспринял буквально. А что? Второй этаж, водосток рядом. Лихо , как в 18 лет, обломал соседскую сирень, затарился в магазине конфетами "Сливочная помадка" и духами "Ландыш" и приступил к исполнению плана.
Нет, Николай был мужчина вполне ничего. В плане физических кондиций. Покупки сложил в пакет, букет зажалв зубах. А что? Лёгкие пути не для влюблённых. Окно открыл заранее. Но в плане был изъян - кот Терентий. Подоконник являлся любимым местом размышлений, медитации и досуга этой пушистой скотины. И когда он увидел, как в окно лезет букет, решил защищать свой мир. До последней капли шут его знает чьей крови.
Двор огласили победный мяв и испуганный рёв. Терентий угнездился на многострадальной Колькиной голове. И сделать это решил почему-то в позе Ди Каприо из "Титаника". Напрочь перекрыв хозяину пушистым задом дыхательные пути. Этакая картина маслом и тушью:" Врёшь, не возьмёшь!
Николай задыхался. Николай хотел жить. Скоропостижная кончина от аспирации дыхательных путей кошачьим задом точно не входила в его планы. Николай сжал зубы. Зубы сжались на мохнатой опе. Когти полоснули по лицу. И вся эта скульптурная группа рухнула на клумбу.
Приехавшая "скорая" констатировала ушиб копчика, намазала зелёнкой кровоточащие полосы от кошачьих когтей.
Терентий жил в подвале неделю. Восстанавливал нервную систему. Затем, поддавшись на уговоры и отварные куриные желудки, милостиво соизволил вернуться.
Занимался рассвет. Николай, кряхтя, выполз на кухню. Полночи жена, Настя, мазала ушиб мазью и прикладывала холод. Говорить не могла. Охрипла от хохота. А сейчас...
Сидела у окна, смотрела, как солнце целует землю, пила чай с раздавленной помадкой. А в глазах цвело тихое счастье. И Николай вдруг понял, что ради вот этого выражения в Настасьиных глазах готов хоть десять раз навернуться со второго этажа. Подошёл, охая, поцеловал в русую макушку.
И вдруг звуки акустической гитары порвали на фиг благость раннего утра. Играли балладу. "Металлика". Чувственные, резковатые, какие-то очень правдивые ноты выворачивали душу даже Николаю с ушибленным копчиком. Настя помогла пройти на балкон. Супруги в унисон ахнули. У подъезда стоял байк. Сурово поблёскивал хромированными деталями, вызывая ностальгию по так быстро упорхнувшей юности. А на байке чин чинарём, в косухе и бандане восседал Дед. Да кто бы его назвал сейчас Дедом? Глаза полуприкрыты, пальцы перебирают струны нежно, как волосы любимой женщины.
Он играл, как Паганини, даром что не на скрипке. Всего себя отдавал этой песне. А на балконе третьего этажа улыбалась женщина. Совсем по-девичьи. Тонкая, с пушистыми волосами ниже плеч. Улыбалась так, что солнце бледнело от зависти...
Двор уже не стал прежним. Хотя стол и скамейки не пустовали. За ними заседали те же граждане, но с жёнами. За кофе, чаем, шашлыками и душевными разговорами. Дед иногда играл, если уж сильно просили. Борис читал смешные стихи-шаржи. Под столом урчал Терентий. А Толян? У Толяна талантов не было. Он просто бросил пить. Ради того, чтобы жена жила, а не существовала.