Встреча

В коридоре пустынно и тихо. Только из-за некоторых дверей доносится временами приглушённый звук голосов.

Жёлтый свет, тихие звуки, тиканье наручных часов создают умиротворяющую, уютную атмосферу.

Я сижу на скамейке, закинув ногу на ногу, склонившись над тетрадкой, наискосок положенной на колено, и дописываю последнее предложение из домашнего упражнения.

Чёрные пряди волос елозят по бумаге, цепляются за ручку, и я нетерпеливо откидываю их назад. Поставив точку, выпрямляюсь, откладываю тетрадку и отклоняю голову назад, на стену. Закрыв глаза, несколько мгновений я просто слушаю тихое биение вечерней жизни университета.

До пары остаётся ещё целых два часа, домашка готова, делать нечего. Точнее, как всегда — делать много чего, но ничего не хочется. Только спать... Четыре часа сна — так мало...

И меня тихонько уносит на тёплых жёлтых волнах, я вижу, как проносятся облака, как летят птицы в небе, слышу их перекличку, чувствую, как босые ноги утонули в песке, он налип на лодыжки, а я вяло пытаюсь вспомнить, куда делись мои ботинки. Медленно опускаюсь, и слежу за набегающими волнами, пальцы рук зарываются во влажный песок, волна накатывает, и вода скользит по запястьям. Голова клонится ниже, к воде...

В следующую секунду я вздрагиваю от далёкого стука и просыпаюсь. Голова съехала по стене вниз, и шея уже начала затекать. Я выпрямляюсь и оглядываюсь, чтобы определить источник шума. Вижу, что из конца коридора кто-то идёт в мою сторону. Очевидно, кто-то зашёл сюда из другого крыла и хлопнувшая дверь разбудила меня.

Под звук приближающихся шагов я пытаюсь привести себя в порядок: зеваю, встряхиваю головой, потом убираю тетрадку, поднимаю упавшую ручку и заталкиваю всё в торбу. За это время незнакомый парень уже поравнялся со мной, уже прошёл мимо... и внезапно очень резко развернулся и спросил:

— А сильно видно, что я пьяный?

Я опешила, но не подала виду, оглядела его и ответила:

— Да нет, не видно вроде.

— А я пьяный, — и улыбка растягивается до ушей.

Я непроизвольно начинаю улыбаться, потому что ситуация выглядит несколько абсурдно. Но мне всё равно нечего делать, поэтому я не возражаю против этого временного развлечения.

— Ну вот только запах... — добавляю я, продолжая легонько улыбаться.

Он задумался на секунду, попросил жвачку, потом отвернулся, потом снова повернулся и сел рядом со словами «Дай посижу немного».

Я искоса поглядела на него. Он показался очень милым. Какое-то время он просто сидел и как ни в чём не бывало рассказывал, как провёл неделю, откуда сейчас едет и что опоздал на встречу «с преподом по поводу курсача», как будто мы сто лет знакомы. Я знаю преподавателя, о котором он говорит: он вёл у нас один из предметов на первом курсе, и самый первый поставил мне за мой самый первый экзамен в университете пятёрку. И он как раз — совпадение? — будет вести у нас в этом семестре снова.

— Слушала Doors? Моя любимая группа.

— М-м... Слышала название, но не слушала, — неохотно признаюсь я, потому что признавать невежество в чём бы то ни было в принципе не люблю. Хотя я знаю, что это старая группа, но я такие слушаю редко: не очень нравится звучание.

— Ты что, обязательно послушай! Они крутые. — И некоторое время рассказывает что-то про группу, про солиста, про музыку, про «Клуб 27», а я вежливо слушаю.

В ходе дальнейшего разговора (который продолжался ещё минут двадцать) выясняется, что он с переводческого факультета, тоже с четвёртого курса. «Хотя, вообще-то, должен был быть с пятого». Если я правильно поняла, он много прогуливал, поэтому это уже вторая попытка закончить четвёртый курс.

Тут он внезапно нахмурился и оборвал себя:

— А что я тут вообще сижу и рассказываю всё это незнакомой девушке?.. Тебе же вообще пофиг.

Я не нашлась, что сказать: не успела перестроиться с мирной беседы, слишком резкий поворот.

Он встал и сказал, что пошёл на кафедру. При этом оставил сумку лежать рядом со мной. «Ну клёво», — думаю я. Некоторое время сижу и гляжу на сумку, раздумывая, не уйти ли в другое место, от греха подальше. Но уже понимаю, что никуда не уйду, потому что каким-то непостижимым образом он умудрился зацепить меня и мне интересно, что произойдёт дальше.

Прошло всего несколько минут, и он вернулся. Бухнувшись рядом, он — сама внезапность — делает отличную антирекламу самому себе.

— Удивляюсь сам себе, что я такой добрый, — заявил он. — Обычно я злой. Не люблю людей. И жизнь.

Я смотрю на свои сцепленные руки, лежащие на коленях. Обдумывая сказанное, понимаю, что склонна верить ему, я чувствую, что его слова — правда. Но он выглядит так мило, так добродушно... что разум отказывается верить.

Что ж, решаю я. Если он и злой на самом деле, мне всё равно не дано в этом убедиться: посидим да разойдёмся. И это случится гораздо раньше, чем я успею узнать его лучше или увидеть его другим. К счастью. В конце концов, я четыре года проучилась здесь, не зная о его существовании. Вряд ли я увижу его снова.

В то же время мне не даёт покоя мысль, что он мне кого-то напоминает. Что-то в мимике лица. Нет, не напоминает. Ощущение было такое, что я знаю именно его. Словно видела его, причём не мельком. И одновременно я уверена, что не знаю его. У меня хорошая память на лица. Что ещё за чертовщина...

Погрузившись в собственные размышления, я не заметила, что давно сижу нахмурившись и уже потеряла нить его рассуждений. Прихожу в себя от наступившего молчания.

Повернула к нему голову и встретилась с ним глазами. Он наблюдал за мной, вероятно уже какое-то время. Он сидит близко, раньше я не обратила на это внимания, а теперь чувствую, что наши плечи соприкасаются. Мне стало неловко и захотелось отвести взгляд, но я пересиливаю себя, не желая проявлять слабость. И спрашиваю себя, а в какой, собственно, момент это превратилось в соревнование?..

Глядя ему в глаза, я непроизвольно думаю: такие милые и приятные, как они могут принадлежать злому человеку?

Он отворачивается в тот момент, когда я, не выдержав, по привычке нервно закусила губу.

— Ещё я делаю фильмы. И пишу, — невозмутимо делится он, словно не было паузы. Продолжая ощущать раздражающее смущение, я ровно спрашиваю, о чём пишет.

— Да всякую психоделику.

Я спрашиваю, публикует ли он написанное где-то. Он отвечает расплывчато, что на каком-то сайте, а может, и не одном. Я, уже расслабившись, шучу, что, как только он станет знаменитым, я прочитаю.

— Это вряд ли, — серьёзно отвечает он. — Я долго не проживу.

Я адресую ему вопросительный взгляд. Но он не отвечает, и я осторожно произношу:

— С чего ты это решил?

— Просто знаю. Точно знаю, что до тридцати не доживу. С моим-то образом жизни...

Он смотрит перед собой и продолжает равнодушно рассказывать что-то про разные вещества, про то, что был в психушке, а я недоверчиво смотрю на него. Это что, позёрство такое? Для подросткового максимализма явно поздновато. Но за его словами чувствую нечто большее, чем просто желание впечатлить громкими словами. Да и кого и с какой целью? Он видит меня впервые в жизни.

— Люблю неадекватные поступки, — продолжает он. — Рассказать тебе моё видение мира? — И не дожидаясь ответа и по-прежнему не глядя на меня, продолжает: — Ничего нет. И нас нет. И мира нет. А потому какого хрена подчиняться общественным правилам? Какое нам дело до других? Какое дело мне до того, что со мной будет?..

Он продолжает сыпать вопросами и по мере произнесения становится всё более эмоциональным и говорит всё громче. Затем в очередной раз внезапно подскакивает и уходит, бросая на ходу через плечо, что сейчас распечатает что-нибудь из своего и даст почитать.

Я не успеваю ничего ответить, только брови ползут вверх. Что за странный тип... Странный, но интересный.

Ну хватит, недовольно говорю себе. Я слишком хорошо знаю эти мысли.

Откуда во мне эта непонятная тяга ко всему, от чего нормальные люди стараются держаться подальше?

Вспоминаю заброшенное здание из детства и банду взрослых ребят, встретиться с которыми было так опасно, что делало пребывание на их территории крайне... волнующим. Вспоминаю долгие одинокие ночные прогулки по неосвещённым улицам, которые можно было бы обойти другим, нормальным путём. Вспоминаю, как дразнила тех, с кем не стоило шутить. Вспоминаю, как сбегала от провожающих, которые не желали отпускать одну. Вспоминаю и уверенность, и страх, и жажду узнать.

И я чувствую эту жажду сейчас.

И я ведь знаю уже, чем это может обернуться, но всё равно каждый раз... Говорят, дурак учится на своих ошибках, а умный — на ошибках других. А я кто, если я даже на своих не учусь, чёрт побери...

Возвращается он быстрее, чем я успеваю как следует разобраться в собственных ощущениях.

Молча протягивает мне несколько листов печатного текста. Я осторожно беру листы, как будто они из хрупкого стекла, а не из бумаги.

— Пойду за кофе. — Без лишних слов развернулся и ушёл.

Я с интересом уставилась на первую строку. Интерес сменяется сосредоточенностью, проходит минута — и я уже с большим трудом продираюсь сквозь метафоры, скрытые смыслы, нетривиальные сочетания слов и хаотичные мысли.

О да. Тексты тяжело читать, воспринимать, понимать.

Я прочитала первый абзац, но не была уверена, что поняла смысл. Я даже не была уверена, что он там вообще есть. Ещё через минуту понимаю, что застряла на одном предложении, перечитываю его раз за разом, но мозг отказывается обрабатывать поступающую информацию.

Если эти строки — хотя бы блёклое отражение того, что творится у него в голове, то понятно, чем он привлёк меня. Каким-то образом я сумела считать эту непохожесть. И теперь она тянет меня.

Мне подумалось: очень странно, что в университете — не где-то на улице, а в этом достаточно спокойном и цивилизованном месте — мне попалось что-то такое. Не что-то — кто-то. Не необычная внешность, бросающаяся в глаза, — этого-то пруд пруди. А что-то такое, внутреннее. Как вот он.

Я даже не услышала, как он вернулся. Но, когда он сел рядом, а я посмотрела ему в лицо, я сразу уловила перемену, и она мне не понравилась, от чего сердце ёкнуло. Лицо больше не было добродушным и приветливым. Напротив, видно, что он раздражён. Не глядя на меня, он, словно отвечая на мой незаданный вопрос, недовольно говорит, что преподаватель, которого он искал, вот только что заходил в буфет, как ему сказали, но ушёл прямо перед ним. Это его жутко разозлило.

М-м-м... И? Почему? Что в этом такого, насторожённо думаю я.

Я не успеваю отреагировать. Он вдруг зло бросает стаканчик с кофе в урну. Выражение лица резко меняется. Через несколько секунд он вскочил, уставился на меня жёстким взглядом и набросился:

— Вообще, ты чего тут сидишь?

Вопрос застал меня врасплох, на секунду у меня перехватило дыхание, и я даже не нашлась, что сказать от удивления. Сердце застучало быстрее, почувствовав опасность, и я нетвёрдо и как-то глупо ответила:

— Просто.

— Что «просто»? Я спрашиваю, чего сидишь? — Громко и с угрозой повторяет он вопрос.

Так вот что он понимал под неадекватным поведением? Это демонстрация?

Но мне хватило этих секунд, чтобы прийти в себя. Я молчу. Смотрю на него. Через некоторое время спокойно и медленно произношу:

— Жду пару. И не надо вот только тут свой характер показывать, ага?

— Что-о? — И, глядя в упор на меня, угрожающе начинает подходить. — Чего ты сказала?

Моё сердце начинает колотиться так быстро, что мне кажется, будто я не успеваю дышать, чтобы поддерживать этот ритм. Я чувствую, что начали подрагивать руки, и сжала кулаки.

Он продолжал подходить. Всё внутри меня закричало об опасности, требуя что-то предпринять. Но я молчу и смотрю. Не могу шевельнуться. Не от страха, но от невозможности решить так быстро, как лучше действовать.

Он подошёл вплотную. И уже не так зло говорит, глядя сверху вниз:

— Я не расслышал.

Как будто не было этой вспышки и мы просто продолжаем разговор. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отвести взгляд и чтобы ответ прозвучал так же спокойно и холодно:

— Я сказала, что нечего тут свой характер показывать.

Теперь смотрит он. И мы оба молчим.

Неожиданно он протянул руку и коснулся моих волос. Хотел погладить по голове.

— Да ладно. Я тебя люблю.

Что? Какого чёрта?

Я резко оттолкнула его руку, больше не сдерживаясь.

— Не трогай меня!

И стремительно поднялась. От вспыхнувшего гнева меня затрясло так, что я больше не могла это скрывать. Он отступил назад, кажется совершенно не ожидая такой реакции. А мне теперь даже не приходилось делать усилия, чтобы не отрывать взгляда. Больше того, мне казалось, что я не смогу этого сделать, даже если захочу.

Несколько лет назад я уже сталкивалась с типом, у которого явно что-то было не в порядке с головой. Помню ужас от его преследования. Ужас, вызванный непониманием: как договориться с тем, кто не особенно дружен с голосом разума? Но в этот раз всё было иначе: его злость не напугала меня, а сделала смелее. Или... безрассуднее.

Теперь я двинулась на него, стиснув зубы, и это мои глаза были злыми.

Я подошла вплотную, даже сама не понимая, зачем это делаю. У меня не было времени думать. Ярость толкала вперёд.

Есть одна вещь, которую я не переношу. Грубость. И то, как он внезапно повёл себя по отношению ко мне, когда я не дала ни малейшего повода, меня взбеленило. Меня выводило из себя, что он разрушал своим поведением интерес, приятную взбудораженность, предвкушение, эмоции, которых мне давно не хватало. Что из интересного человека он превращался в обычного недалёкого задиру, который решает проблемы собственной неуверенности и прячет свои комплексы за счёт оскорбления более слабых. Что он просто взял и за секунду всё растоптал. И к моей злости примешивалась горечь.

Но это я осознаю только позже. А тогда я подошла к нему на расстояние нескольких сантиметров и только в тот момент обратила внимание, какой он высокий и крепкий. Мне пришлось поднять голову, чтобы видеть его лицо. Он так безжалостно смотрел на меня, что я поняла: он сейчас меня ударит. Я не могла объяснить, откуда взялось это чувство, но ощущала это так пронзительно, словно уже видела занесённую руку. Я почувствовала, как всё внутри напряглось, сжалось, и с каким-то трепетом была готова к удару в любой момент. Я никогда раньше подобного не испытывала, не сталкивалась с такой опасностью, и мне стало жутко от того, что это происходит на самом деле.

Эй, а что там насчёт инстинкта самосохранения? Вроде бы нормальной реакцией было убежать или привлечь чьё-то внимание, позвать на помощь...

Но я не сделала ни шагу назад, не дёрнулась, не защитилась, не зажмурилась, не отвела вызывающе-агрессивного взгляда, который, вероятно, только ещё больше раздражал его и повышал вероятность неудачного для меня исхода. Я даже, кажется, наоборот, стала реже моргать. Я не буду слабой. Не дождётся. Ни за что. И я ждала, ждала, сама не знаю чего. Как будто я... хотела (?), чтобы он ударил, тогда я смогла бы выплеснуть и свою ярость, тогда она была бы оправданной, чтобы я смогла перестать сдерживать эмоции, потому что сейчас мне очень хотелось вцепиться в воротник его футболки, подтащить к себе и заорать ему в лицо.

Но он не ударил. И даже не шевельнулся.

Остановило ли его то, что он почувствовал во мне то же самое, что я почувствовала в нём с самого начала?

Однако гнев продолжал клубиться в голове. Я злилась просто на возможность того, что он мог ударить.

— Приятно было познакомиться, — очень жёстко и чётко произношу я. Не глядя подхватываю торбу, отворачиваюсь и иду прочь. Пережитые эмоции толкают меня вперёд. В ушах шумит, и я практически ничего не вижу перед собой. Ноги передвигаются на автомате, я плохо соображаю, куда и зачем я иду.

Услышала шаги позади: он пошёл следом.

— Постой. Стой!

Я не ускоряю шаг и не замедляю, продолжая своё сомнамбулическое движение. Свернула к лестнице и услышала, что он пошёл быстрее. На второй, последней, лестнице он крикнул: «Да стой же!», забежал вперёд и преградил мне путь. Я остановилась. Я всё ещё тяжело дышу и сжимаю губы. Но его вид приводит меня в чувство, и я замечаю, что уже закончилась пара и в коридорах начали появляться люди.

Он просит подняться на три ступеньки вверх — на площадку. Я некоторое время смотрю ему в глаза, уже не видя в них ни намёка на недавнюю жёсткость. Он действительно просит. Никакой угрозы больше не ощущается. Глубоко вдыхаю, разворачиваюсь и поднимаюсь на несколько ступеней вверх.

Скрестив руки на груди, я смотрю на него и жду. А он стоит и мнётся.

— Подожди.

Он не смотрит в глаза и выглядит крайне смущённым. Что за разительная перемена... Через несколько секунд я нетерпеливо взмахиваю руками:

— Ну так что? Я пошла.

— Сейчас, да подожди, сейчас... — И не может сказать.

— Можно просто сказать «извини», — прямо глядя на него, предлагаю я.

— Подожди, — повторяет он. — Ну не могу я это слово сказать.

Он выглядит по-прежнему. И даже как-то виновато. И последние слова произносит с каким-то отчаянием. А я... Меня, наверное, радует, что он хочет извиниться. Что, несмотря на весь его пофигизм, ему это почему-то важно. Почему? И что значит «не может»?

Он начинает говорить о чём-то постороннем, словно чтобы дать себе отвлечься и наконец произнести нужные слова. В глаза он теперь не смотрит, всё в сторону. И когда я окончательно теряю терпение и говорю: «Ты постой подумай, а я пойду», а он снова говорит: «Да подожди», — приходит спасение... в лице преподавателя, которого он искал. Я как-то непроизвольно громко восклицаю:

— Вот он!

А тот, как обычно, прячет улыбку в густой бороде, и глаза хитро и весело поблёскивают за очками. Я сама всегда не могу сдержать улыбку, когда встречаюсь с ним в коридорах. Но сейчас я слишком напряжена.

Он останавливается рядом с нами, я рассеянно здороваюсь, после чего он обращается к моему собеседнику. Я последний раз смотрю ему в глаза и разворачиваюсь, чтобы уйти, успевая увидеть выражение его лица, словно он вот-вот что-то выпалит, но... он так ничего и не произносит.

Первое, что я почувствовала, — облегчение. Но уже после осознаю, что было и второе. Мне было жаль, что его прервали и что я ушла.

Я вышла на крыльцо. С наслаждением медленно вдохнула вечерний тёплый воздух. Студентов было немного: время уже позднее.

Некоторое время у меня было стойкое ощущение нереальности происходящего. Я словно и не в университете уже была, а где-то в другом месте. При этом чувствовала себя так, словно мне чего-то не хватает. Или я что-то забыла, что-то не сделала, что-то очень важное... Это зудящее, противное чувство, когда ты что-то не можешь вспомнить.

Но по мере того, как кровь улеглась и сердце затихло, я почувствовала эту ужасную тягу — ещё. Я старалась гнать эти мысли ругала себя, но обмануть себя не могла. Я ждала, что увижу его снова, чтобы мы могли завершить разговор.

Простояв десять минут, я решаю вернуться. Свежий воздух взбодрил и успокоил меня. Тем не менее возвращаюсь к привычному месту я с некоторой опаской.

Занятие прошло как в тумане. Я не могла сосредоточиться, хотя временами получалось отвлечься и даже смеяться с остальными.

После выхода из аудитории мной вновь овладевает неясное томление. Я делаю всё неспеша и выхожу последней. Свет уже наполовину выключен, и некоторые коридоры в полумраке. Свернув в соседнее крыло, я вижу неясную фигуру, прислонившуюся к стене. Я уже знаю, что это он, хотя не могу видеть чётко на таком расстоянии. Моё сердце начинает биться быстрее. Когда я делаю несколько шагов вперёд, он отделяется от стены и идёт навстречу. Но я уже поравнялась с лестницей вниз. На секунду я замираю в нерешительности... но потом поворачиваю влево, на лестницу.

Может, это и не он. Вот бы глупо я выглядела, говорю я себе. И стоило мне поставить ногу на ступеньку, как у меня возникло внезапное непреодолимое желание побежать. Какая глупость, и вовсе я не хотела знать, чем всё закончится, твержу я себе в смятении, легко сбегая по ступеням вниз. И слышу знакомый голос:

— Постой!

Я кусаю губу и мотаю головой, как будто сама себе говоря «нет», и продолжаю спуск по второй лестнице. Я осознаю только, что взвинчена до предела, и не знаю, какой реакции от себя ждать. Неожиданно я чувствую себя очень уязвимой и психологически совершенно неготовой к новой схватке.

Та же лестница, то же место, та же ситуация. Он сбегает за мной вниз, но на этот раз не забегает вперёд, а хватает за руку, не давая спуститься ниже.

— Эй, погоди.

Он спускается на одну ступень со мной и разворачивает к себе лицом. На этот раз мне почему-то совершенно не удаётся контролировать эмоции, я смотрю ему в лицо и тут же опускаю взгляд. Прижимаюсь спиной к стене и не могу унять мелкую дрожь. Он держит крепко, но совершенно не больно. И стоит так близко ко мне, что я чувствую на своей коже его дыхание. Спокойное — по контрасту с моим, прерывистым.

Я не могу заставить себя ничего сказать: мне кажется, открой я рот — и потеряю остатки самообладания. Мне не страшно, но, очевидно, я переоценила свою способность дважды за короткий срок пережить такой натиск эмоций, поэтому меня так трясёт.

— Я не обижу тебя.

Вскидываю на него глаза при этой фразе. Ну спасибо. На секунду я пришла в себя и даже захотела усмехнуться. Но лишь на секунду. Помолчав, всё же серьёзно отвечаю:

— Мне уже так говорили. В том числе друзья. И это не помешало им нарушить слово.

— Ну так это, значит, не друзья, — просто говорит он.

Как он легко оформил словами то, что я не раз думала сама.

Да... да, так и есть. Ведь никто после этого не остался другом. Логично.

Этот разговор, кажется, установил между нами хрупкую связь. Я почувствовала, как он ослабил хватку и его рука сползает вниз, к моему запястью, но всё ещё не отпускает, словно он боится, что я тут же сбегу. Я чувствую тепло его руки и надеюсь, что он не чувствует мою неконтролируемую дрожь.

— Что ты хотел? — смотрю я на него, пытаясь разглядеть выражение глаз в неясном свете ламп в другом углу, чтобы понять, есть ли повод для опасения.

— Сказать... извини, — произносит он с остановкой негромко, но отчётливо.

Ну, дождалась? Твоя взяла? Дальше что?

— Всё нормально, — стараюсь я улыбнуться непослушными губами. Как всегда: улыбаюсь, когда не знаю, что делать, как справиться с ситуацией, и пытаюсь это скрыть.

Он отпускает мою руку, и мы молчим.

— Ладно... — неуверенно произношу я.

К этому моменту мне начинает казаться, что я окончательно потеряла возможность решать что-то за себя и просто жду, когда он подскажет, что делать дальше.

— Ну пока, — прощается он, глядя на меня, но не делая ни шагу ни от меня, ни в сторону.

Я боком делаю шаг на ступень ниже, даже не отойдя от стены, словно выскальзывая из-под его контроля, затем наконец разворачиваюсь и ухожу, не оглядываясь.

Голова какая-то пустая. Я больше не задаю себе вопросов, не виню себя и не придумываю будущее. Просто иду к остановке.

Вечером автобусы ходят реже, но мне повезло: когда я подхожу, я вижу подъезжающий нужный автобус. Но, когда передо мной раскрываются двери, вместо того чтобы подняться, я отступаю назад. Назад, на остановку, сажусь на лавочку.

Не могу. Он отпустил меня, теперь мне нужно отпустить его. Достаю телефон и судорожно вбиваю в поиск The Doors. Достаю наушники, листаю названия песен, которые ни о чём мне не говорят. Взгляд цепляется за The End. То что нужно.

Неспешный гитарный перебор сразу проникает в душу.

"This is the end, beautiful friend. This is the end, my only friend, the end..."

От раздавшегося голоса и безошибочно узнаваемого звучания старых записей я покрываюсь мурашками.

"I'll never look into your eyes... again. Can you picture what will be, so limitless and free. Desperately in need... of some... stranger's hand in a... desperate land?.."

Я не замечаю больше ничего вокруг. Мне всё кажется нереальным. И то, что я выбрала её, и то, что там именно такие слова, мне не кажется совпадением. Это больше не просто музыка. Все события прошедшего вечера наслаиваются на каждую ноту, отпечатываясь там навсегда и освобождая меня.

Трек всё не кончается, доводя меня до безумия. Мне нужно, чтобы он кончился, но я не могу его прервать. Проверяю: да я умудрилась выбрать супердлинную композицию... 11 минут...

Моё внимание привлекает обложка. Приглядываюсь... Такая похожая причёска... Стойте-ка... Нетерпеливо ввожу в поисковик название группы. Сразу вижу связанные ссылки. Джим Моррисон, солист. Имя, конечно, мне знакомо, но, кроме того, что он известен, я больше ничего не знаю. Взгляд застревает на дате смерти и возрасте — 27 лет. Поспешно открываю статью, быстро скольжу глазами по абзацам, выхватывая ключевые фразы: «известен саморазрушительным стилем жизни», «учился на кинематографическом факультете», «относился к учёбе не очень серьёзно», «больше интересовался алкоголем», «употребление галлюциногенов», «психоделика», «мистицизм», «был эрудированным человеком, увлекался философией Ницше, поэзией символистов»...

Больше не вижу перед собой слов — вижу лицо того парня и слышу его рассказ о себе.

Вспоминаю про «Клуб 27». То есть ты сознательно хочешь стать его участником и всё для этого делаешь? При этом ты хочешь максимально быть похожим на него? Я не могу сдержать полуистерический смех, плохо понимая, что именно его вызвало. Я не слышу его из-за музыки, но хорошо, что больше никого нет на остановке. Кажется, я сама теперь выгляжу помешанной.

Перебарываю желание вернуться, найти его и сказать, что он... Что? Сумасшедший? Смешно. Нет. Что дурак! Или ударить, чтобы выбить дурь, привести в чувство.

Конечно, я знаю, что это так не работает. Просто я злюсь, потому что не хочу во всё это верить и потому что мне... не наплевать? С какой это стати?

И всё же мы совершенно разные.

Я остаюсь сидеть.

На последних минутах музыка так разгоняется, что почти доводит меня до исступления, и у меня снова начинает стучать сердце.

"This is the end, beautiful friend. This is the end, my only friend, the end. It hurts to set you free, but you'll never follow me..."

Я слышу последние слова "This is the end" с финальными аккордами и тут же выдёргиваю наушники из ушей. Мне почти физически больно. Я знаю, что не смогу слушать больше этот трек. Очень долго точно. Может быть, никогда.

В нём я запечатала эти эмоции. Теперь я могу отпустить.

Некоторое время смотрю перед собой, опустошённая.

Затем поднимаюсь, вижу подъезжающий автобус, захожу в него, сажусь, откидываю голову на спинку сиденья, закрываю глаза и оставляю всё позади.

Читать предыдущую зарисовку 👇

Читать следующую зарисовку 👇

#зарисовка #рассказ #творчество #прошлое #незнакомец #личное #эмоции