Адмирал Иессен 15 мая утром вышел на крейсере «Богатырь» в Амурский залив для дальнейшего перехода по этому заливу в Посьет. Проложив курс на остров Сибирякова, направились в море, идя по середине Амурского залива 15-узловым ходом вдоль западного из двух подводных кабелей, нанесенных и по настоящее время на морские карты. Корабль шел в тумане по счислению. Туман сгустился. Уменьшили ход, но всего до 10 узлов, несмотря на протесты командира, считавшего, что ход надо уменьшить до 7 узлов.
По традиции царского флота в воскресные дни адмирал и командир корабля обедали в общей офицерской кают- компании. Размолвка, имевшая место между обоими старшими начальниками, привела к тому, что командир корабля в целях восстановления с адмиралом нормальных отношений, нарушенных размолвкой, не только не отказался от намерения настоять на уменьшении хода, но вместе с ним спустился в кают-компанию. Туман тем временем сгустился; на мостике оставались старший штурман и вахтенный начальник. Крейсер продолжал итти 10-узловой скоростью по счислению.
Имея приказание Иессена изменить курс влево, не доходя на 3 мили до острова Антипенко, старший штурман в исчисленный момент (в 12 ч. 30 м.) спустился в кают-компанию, чтобы испросить разрешения делать поворот (без соизволения начальства, как же можно?). И, практически в этот момент (когда вахтенный офицер поднялся обратно на мостик) корабль носовой частью сел на камни. Ошибка составила 3 мили. Вообще, конечно, интересная практика, но таковы были тогда традиции на флоте.
Из писем А.Ф .Стеммана (командира корабля) супруге: "«Все адмиралы заняты единственною мыслью угодить, не попасть под кулаки Скрыдлова . До спасения крейсера им, по правде сказать, нет никакого дела…Вечером выругал Иессена, который держит себя как паршивый мальчишка... Адмирал уже орёт. С каким удовольствием я заткнул бы ему глотку шваброй. Возбуждённое его состояние выясняется так же просто, как бравость Рейценштейна: он пьёт и пьёт, тупо нахватывается, по выражению Игнациуса» (письмо от 15 мая).
Весь день 16 мая, несмотря на усиливающийся ветер, делали всяческие попытки сойти с камней, однако, помощь буксиров ледокола «Надежный» была бесполезной. «Богатырь» продолжал стоять на том же месте.
Крейсер «Россия», пришедший с миноносцами из Владивостока, попытки стащить аварийный корабль с камней в этот день не делал, так как под вечер еще более засвежело. В 20 часов ветер дул с силой 7-8 баллов, а к 23 часам превратился в жестокий 10-балльный шторм (во всяком случае так пишут). Есть большие сомнения, ибо при таком ветре крейсер бы просто разбило бы о камни, но... (что вижу в источнике, то пою). Крейсер, севший носом на камни, и не одерживаемый с кормы (явная ошибка наших командиров), развернуло лагом к берегу, и начало бить о камни. В результате, крейсер получил дополнительные повреждения.
В 6 утра крейсер был... "оставлен" экипажем. К полудню 17 числа на крейсер вернулись "трюмные". С 18 мая ежедневно в залив Славянский выходили из Владивостока исправные крейсеры, а миноносцы держались в дозоре у выхода. «Богатырь» усиленно разгружали, снимали с него носовую артиллерию, якорные цепи, уголь и все прочее, что могло облегчить крейсер.
Из артиллерии крейсера были созданы береговые батареи, прикрывавшие место его посадки на камни. На мысе Брюса и в соседних бухтах залива Славянского создалась вызванная аварией временная база и вооруженный лагерь.
А вот как характеризует Стемман своё душевное состояние: «Начали разбирать машину. Господи, как грустно смотреть на разрушение родного корабля, в котором каждая вещь, каждая часть живая для меня, потому что каждая возбуждала мой мозг и нервы» (письмо от 17 мая). «Теперь продолжаем разгрузку угля, разбираем все машины, готовим к съёмке боевую рубку и проч. проч. В спасении драгоценного имущества я нахожу некоторое утешение, ведь крейсер мог погибнуть весь вполне» (письмо от 20 мая). А вот эти слова Александра Фёдоровича выдают его беспокойство в отношении высших чинов (размышления о своём будущем): «Не знаю, как впоследствии при разборе дела поступить, но боюсь, что буду инертен в защите – мне слишком уж всё противно, и обвинять Иессена – возбудить во мне гадливое чувство, как при раздавливании лягушки. Когда занят – ещё ничего себе. Но стоит остаться на минуту с самим собой, и становится невыносимо тяжело на душе. Господи, в какое смрадное болото я погрузился, оно затуманило своим ядовитым испарением мою голову, и я не замечал почти, как оно затягивало всё глубже и глубже. Хотелось бы забыть, что когда-либо служил во флоте» (письмо от 16 мая).
Егорьев пишет: "Ожидание прихода японцев вызывало некоторую нервность. «Услужливое воображение начальников наблюдательных постов, миноносных командиров и других лиц» часто обнаруживало мифические дымы и силуэты кораблей. Сильная атмосферная влажность способствует здесь развитию явления рефракции".
Возились с крейсером долго. Привели его в порядок только после окончания войны.
А, что это вообще за крейсер? (Об этом в следующей главе)
