Христос Воскресе, дорогие друзья!
Старинная открытка с куклой напомнила о моей книге "Мечта длиною в лето".
Однажды по радио рассказывали случай, как пожилой мужчина узнал у дачницы куклу из разбомблённого фашистами эшелона. Он сам починил ту куклу, когда был мальчиком. Выжившая девочка всю жизнь бережно хранила её и везде возила с собой. Я не могла пройти мимо такого поразительного случая и включила его в книгу, главы из которой публикую ниже.
У меня есть и своя история про старинную куклу. Обязательно расскажу чуть позже. А теперь главы из книги...
– Чаю хочу. Горячего, – губы шевелились с трудом, но дурнота отступала и Николай Петрович смог сесть, поддерживаемый со всех сторон добрым десятком заботливых рук.
Ласково погладив по плечу всхлипывающую внучку, он маленькими глотками выпил чашку очень сладкого чая, и только тогда заметил необыкновенную бледность на лице Лидии Матвеевны. Казалось, что её щёки и лоб засыпаны мукой, а губы накрашены бледно-голубой помадой. И кукла…
Да. Это была та самая кукла, и Николай Петрович почувствовал необходимость объяснить своё потрясение.
Несмотря на то, что голос ещё звучал слабо и часто срывался, Николай Петрович стал рассказывать о своём детстве и о маленькой станции Узловая, где их с мамой застала война.
С каждым словом волны воспоминаний захлёстывали всё больше и совсем скоро Николай Петрович полностью погрузился в прошлое, вновь ощутив себя восьмилетним Кольшей, учеником второго класса.
То был день его рождения. Он начался очень рано, ещё до рассвета, и память сохранила его в мельчайших подробностях.
– Кольша, проснись! С Днём рождения, сынок! – мамина рука гладила его по голове, ероша короткие волосы, и ласково трепала за ухо. – Вставай, ты хотел пойти со мной в лес за брусникой.
Конечно! Как же он мог запамятовать, на сегодня леспромхоз выделил посёлку две подводы, чтобы бабы могли съездить в лес за ягодой. В здешних краях за брусникой испокон веков женщины ходили гуртом, сговорившись на один день и прихватив с собой ребятню. Какие-никакие, а помощники. Ягодка по ягодке, глядишь, и полна корзиночка-набирушка. Брусника – ягода спорая, растёт кучно, и набирушка наполняется вроде как между делом.
Набирушки ссыпали в большие корзины, стоящие на подводах. В урожайный год ягоды много брали – едва лошадь везла, да за плечами по корзине тащили. Мама рассказывала, что кое-где бруснику замачивают, а в здешних местах – парили в русской печи. Ох, и вкусна же пареная брусника в собственном соку! Зимой возьмёшь ложку, наскоблишь из деревянной кадки в холодной кладовой чашку душистой ягоды с ледяной корочкой и сосешь кисло-сладкое лакомство, похрюкивая от наслаждения, как молочная порося возле хавроньи. А уж от болезни, да от жара, брусника – первейшее лекарство. Без брусники в деревне нельзя.
Поездка за брусникой в лес – всегда праздник. К этому дню варится картошка в мундире, разливается по бутылям горьковатый квас, пахнущий хлебной корочкой, и укладываются в мох свежие яйца, чтобы на костре соорудить для мелюзги большую яичницу, похожую на лунный диск.
Кольша знал, что мама к поездке расстаралась и нажарила карасей, которыми угостил однорукий сосед дядя Максим. Вчера по кухне плыл рыбный дух и Кольша представлял, как во время лесной стоянки караси вкусно и нежно захрустят во рту поджаристой корочкой.
На подводе уже сидели одноклассники Митюха с Ванюхой и маленькая девчонка Маринка, дочка маминой подруги тёти Поли. Каурая лошадка Снегурка бежала резво – видать, застоялась за ночь, и ребятишки принялись горланить песни, самая жалостливая из которых, «Синий платочек», вышибла слезу из взрослых ягодниц.
Дорога в лес шла вдоль железнодорожного полотна, и сквозь толщу леса хорошо слышалось, как по путям грохочут состав за составом. Большинство из них направлялось на запад, туда, где стреляли пушки и бил фашистов папа – младший лейтенант Пётр Румянцев. С запада на восток эшелоны двигались реже и везли либо раненых, либо эвакуированных.
Когда подъехали к брусничнику, первая подвода там уже стояла. Рядом, из кустов ракитника, головёнки виднелись, что пеньки: Катька, Гришка и Наташка. Почувствовав лесной дух, ребятишки на радостях совсем забесились: забегали, закричали, полные рты сладкой ягодой набили. Когда ещё такая оказия выпадет: ешь от пуза, да подхваливай.
А брусники кругом видимо-невидимо.
– Полк солдат пройдёт, и всю не потопчет, – сказала тётя Поля, и от упоминания про фронт у матерей сразу помрачнели лица, а тётка Стеша и вовсе заплакала, потому что с месяц назад ей пришла похоронка на старшего сына.
– Айда, наперегонки набирухи собирать, – предложила Наташка, высокая худая девочка, считающаяся самой старшей.
– Айда! Айда! – подхватили ребята и размелись из конца в конец по брусничнику, выбирая кочку побогаче, да почище.
– Кольша, стой! – мама рукой подманила к себе и привязала набирушку ему на пояс, объяснив. – Так сподручнее: и двумя руками собирать можно, и ягоду не рассыплешь.
При каждом шаге пустая корзиночка шлёпала по животу и было очень смешно и щекотно. Присмотрев себе кочку, облитую бордовыми ягодами, Кольша плюхнулся на колени и принялся двумя руками доить невысокие кустики, чувствуя в ладонях тугие мягкие горошины.
Ёмкость набирушек считалась лучинками, из которых выплетались корзины. Ему досталась самая маленькая корзиночка, высотой в три лучинки. Одну кочку обобрал – и первая лучинка закрылась. Ещё две кочки – полна коробочка!
– Эй, Наташка, считай! Уже готово.
– И у нас готово!
До полудня брали ягоду, потом ели, отдыхали, снова работали, правда, уже с ленцой, через силу. Маленькая Маринка та и вовсе спать завалилась, подстелив под голову материн полушалок.
Когда короба на подводах с горкой набрались брусничкой, тётка Поля скомандовала:
– Ну, всё, бабы! Слава тебе, Господи – нынче с ягодами.
На обратном пути ребятня песен не пела. Сидели мешочками, устало привалившись к коробам и степенно переговаривались, судили-рядили, что скоро в школу, а неизвестно на чём писать, потому что тетрадок нет и не будет. Правительству не до них – танки и снаряды стране нужнее.
Первым гудящий звук услышал ушастый Гринька. Он весь напрягся, затрясся и выкрикнул, указывая рукой на небо:
– Самолёты!
Гул нарастал, и в небе показалось несколько немецких самолётов. Почти сразу в районе железной дороги ахнули взрывы.
***
Несколько взрывов прозвучало подряд. От звуковой волны лес дрогнул, и на миг показалось, что деревья сейчас вылетят из земли и упадут на голову. Лошади рванулись в сторону, дети заревели, а матери бросились к телеге, стаскивая с неё своих чад.
Кольша почувствовал, как в ушах стало горячо, но не заплакал, а крепко обхватил маму за шею и прижался к ней всем телом.
– В лес! В лес! – срывая голос, кричала маме тётя Поля.
Одной рукой она тащила Маринку, а другой Саньку. Мама тянула за руку упирающуюся Наташку, которая, словно обезумев, принялась стаскивать с подводы короба с ягодой. В общих криках слышалось испуганное ржание лошадей и кровавым ковром стелилась по дороге рассыпанная брусника. Повалив Кольшу на землю между двумя пнями, мама прикрыла его сверху собой. Вывернув голову вбок, он мог видеть мамины волосы, мокрые от пота, и дрожащую на шее голубую жилку.
– Господи, помоги! – в полный голос твердила мама, глядя на небо, и он тоже стал повторять за ней: «Господи, помоги!».
Было так страшно, что Кольша боялся закрыть глаза: вдруг больше их никогда не откроешь. Он сразу заметил, как за лесом вырос столб дыма, и понял, что бомбы попали в цель.
Стихнувший гул самолётов вытеснил треск огня у железной дороги. Чугунка располагалась рядом – рукой подать, километра два, и мама, обратясь к тёте Поле сказала:
– Полина, похоже, разбомбили поезд. Надо с кем-нибудь отправить детей домой, а самим бежать на помощь.
Тётя Полина согласно закивала головой, посмотрев на Наташку:
– Наташа, ты самая старшая, забери ребятню в посёлок. Справишься?
Лицо Наташи, ещё бледное от испуга, медленно залила краска и она серьёзно сказала:
– Да. Вы не думайте, я не подведу, не испугаюсь.
Кое-как успокоив дрожащую кобылу Снегурку, женщины загнали детей на подводу и перекрестили.
– С Богом.
Вторую подводу тётка Стеша погнала в сторону взрывов – вывозить раненых, если понадобится. Женщины почти не разговаривали, делая всё молча, слаженно. Они безжалостно повыкидывали с телеги короба с ягодой, наполовину опустошённые взрывом, и цепочкой пошли по тропе, набавляя шаг.
Мама шла последней и, глядя как её спина в коричневой кофте скрывается между зелени кустов, Кольша внезапно вскочил с телеги и рванул в лес.
– Куда, шалопут, хворостины захотел?! – выкрикнула Наташа, но он только махнул рукой:
– Отстань, сам знаю, что делаю!
Чтобы мама не заметила и не прогнала, Кольша тишком затрусил по лесу позади женщин, как партизан перебегая от дерева к дереву. Он опасался выпустить маму из виду и каждый раз, когда ходоки скрывались за поворотом, по его плечам полз лёгкий холодок страха.
После того, как перешли глубокий ручей с чёрной водой, тропинку стали перегораживать верхушки сломанных деревьев, а в траве попадаться покорёженные обломки вещей и тряпки. На сучке дерева висела жестяная кружка, а около муравьиной кучи валялось вафельное полотенце с прожжёнными дырами. Ещё несколько шагов вперёд, и ухо различило крик, шум, вой.
Заплетающимися ногами Кольша переступил через бревно, прошёл дальше, но что-то заставило его обернуться. Оглянувшись, он с ужасом увидел, что на мокром песке лежит оторванная по локоть человеческая рука со скрюченными пальцами.
– Мама! Мамонька! – так истошно он не орал никогда в жизни, даже когда бомба попала в соседний дом.
– Кольша, сынок! – в первый момент мама крепко прижала его к груди и поцеловала, но в следующую секунду её брови сошлись у переносицы, а голос зазвучал суровыми нотками. – Как ты здесь оказался, и что мне прикажешь с тобой делать?
Когда мама сердилась, она могла быть очень строгой. Втянув голову в плечи, Кольша принялся невразумительно бормотать:
– Прости, мамочка, прости.
Говоря, он всё время косился в сторону, где лежала оторванная рука, понимая, что самое страшное впереди, и хочешь-не хочешь, а идти туда надо.
– Ну, вот что! Оставайся здесь и ни ногой в сторону. Слышал? Ни ногой! – мама решительно взяла его за руку и крикнула тёте Поле. – Поля, идите вперёд, я догоню.
Подведя Кольшу к большому валуну у тропинки, мама усадила его на камень и напоследок погрозила пальцем, давая понять, что следующая выходка будет ему дорого стоить.
За день камень разогрелся на солнце, а подёрнутая мхом верхушка пружинила не хуже диванной подушки. За спиной, сомкнув ветви, плотной стеной стоял частый ельник, а над камнем, шелестела листвой берёза, стелясь ветками почти до земли. В ноздри заползал запах дыма с железной дороги. Прибиваясь к земле, он присыпал чёрным пеплом белые шляпки поганок, торчащих из зелёной травы.
Наверное, лесной пожар от взрыва съел бы и поганки, и лес, и Кольшу, но к счастью пошёл дождь. Скрючившись на своём посту, Кольша вымок до нитки, но не двинулся с места. Он сидел, слушал отдалённые крики, дрожал от страха и холода, плакал и запоминал.
Сколько прошло времени, Кольша не понял, но видел, как мама два раза выбегала на тропинку и издалека проверяла, сидит ли он на месте. Тогда он вскакивал на камень и махал ей. Но мама не отвечала, сразу убегая назад. Она могла бы не беспокоиться: Кольша ни за что не сошёл бы с места, потому что совсем недалеко лежала страшная мёртвая рука.
Постепенно дождь кончился, над лесом стала сгущаться темнота, и закатное солнце повисло на вершинах высоких сосен вдалеке. Вздрогнув от шума птичьих крыльев, Кольша расслышал еле слышный стон. Он затаил дыхание и стон повторился ещё раз, и ещё раз. Мама не шла, а оставить раненого без помощи совесть не велела.
Когда Кольша слезал с камня, в нём тряслась каждая поджилка. Стон раздавался совсем рядом, на другой стороне тропки у небольшой полянки, усеянной цветами. Замечалось, как по траве полз огонь, охватывая кусты, но зелени было ещё много, и пламя распространялось медленно, загасая во влажной пороше опавших листьев, пока дождь окончательно не остановил его.
Ужас колотил Кольшу так, что стучали зубы. Но всё-таки он добрался до полянки и, раздвинув кусты, увидел двух девочек. То, что одна из них неживая, он понял сразу. Неестественно вывернувшись, она лежала на спине, а по её лбу ползали мухи.
Другая девочка, побольше, лежала в луже крови, рукой прижимая к себе эту куклу. Нагнувшись поближе, Кольша увидел под осиной отломанную кукольную руку. Вспомнил другую руку, человеческую, но, тем не менее, поднял находку и машинально сунул в карман.
Девочка истекала кровью, но Кольша вспомнил, как на занятиях по гражданской обороне, учительница показывала, как надо перевязывать раны. Стянув с себя поясок, на который мама подвешивала набирушку, Кольша туго перетянул раненой руку, чтобы из рваного плеча перестала течь кровь. Ему показалось, что стало лучше. А потом, пачкаясь в крови и рыдая в голос, снял с себя майку и заткнул саму рану.
– Мама, мама, сюда, на помощь!
Выбежав на тропинку, он носился по ней взад-вперёд и орал до тех пор, пока на крик не выскочила мама и не взяла девочку на руки.
Домой они с мамой добрались только под утро. Всю ночь Кольша просидел на камне, сам не свой от ужаса. Забирая девочку, мама сказала, что бомба попала в вагон с эвакуированными детьми и Кольше там делать нечего.
А девочка та выжила. Мама, работающая в больнице, сказала, что их спасённая ещё не пришла в себя, но даже без сознания не выпускает из рук куклу. И тогда Кольша вспомнил про кукольную руку, второпях засунутую в карман.
Наверное, когда девочка очнётся и увидит, что кукла сломана, она будет плакать. Думал он недолго и, прихватив кусок проволоки и ленту чёрной резины, отрезанной от старого ботика, отправился в больницу вместе с мамой. Конечно, если бы куклу чинил взрослый, вышло бы аккуратнее, но и он сумел справиться. Главное, кукольная рука держалась прочно, на долгие годы…
… – На долгие годы, – закончил свой рассказ Николай Петрович и обвёл глазами горницу Галины Романовны.
Он не замечал, как по щекам катятся крупные слёзы и дрожит подбородок, в точности как тогда, почти семьдесят лет назад. Уткнувшись лицом в ладони, плакала Юлька, на разные голоса всхлипывали старухи, а прямо на него смотрели огромные, бездонные глаза Лидии Матвеевны, сжимавшей в руках куклу Машу. Правая рука куклы была по-прежнему перехвачена чёрной резинкой, отрезанной от маминого ботика.