— Настасья! А, Настасья, кому велено было одеваться?! Опоздаем же!
— Да я сейчас, ба! ‒ девочка отъехала на стуле от стола, взлохматила прическу и сладко потянулась. ‒ Я реферат доделываю, завтра сдавать. Подожди еще двадцать минуточек!
— Никаких двадцать, пять минут, и всё Марш платье надевать!
Простенькое, голубое, в мелкий белый цветок, с пояском и рюшами на концах рукавов платье висело на вешалке и медленно шевелило подолом юбки от сквозняка.
Баба Саша, Александра Михайловна, глава этого семейства по праву владения жилплощадью и, конечно же, по возрасту, крутила на кухне сумки да корзинки, готовилась к выходу по случаю светлого праздника Пасхи.
‒ Так, это, это, это, - перебирала она в памяти, тыкая пальцем в уложенные котомки. ‒ Хе! А чего это яиц-то было два десятка, я ж сама варила, а теперь девятнадцать! Кто посягнул, а ну признавайтесь?!
Домочадцы на миг замерли, а потом засуетились с удвоенной силой, стараясь раствориться в воздухе, до сих пор пропитанном ароматами ванили и шоколада от праздничных куличей.
Произошло ужасное, и теперь, если бабуля прознает, кто виновник, разразится скандал.
Дочь Александры Михайловны, Настина мама, Евгеша, шмыгнула в ванную, включила там фен и замерла, прикрыв глаза. Шум агрегата заглушал раскаты праведного гнева матери.
Муж Евгеши, пузатенький, розовощекий, с пухленькими пальчиками, Федор, сунулся, было, за женой, выставив вперед электробритву в качестве аргумента на занятие спасительного островка, но Женя закрыла дверь перед самым его носом, показав язык. Она-то знала, что Федьку мать не тронет, он был любимым зятем, поэтому «под раздачу» не попадет.
К Федору у тещи был и "шкурный" интерес ‒ через неделю хотели ехать на дачу, проверять, что там и как после зимы. Если Федю сейчас обидеть, то придется ехать не на его «Фордике», а трястись два часа в электричке, а до этого еще полчаса в метро, чтобы доковылять с поклажей до Курского вокзала… Александра Михайловна, разменяв восьмой десяток, не могла так рисковать, поэтому Федю берегла.
А ещё Александра Михайловна любила Федю, потому что он «работал» на контрасте с ее вторым зятьком, Антоном, что женился так скоропалительно на старшей дочери Александры ‒ Екатерине.
Ни тебе руки просить, ни познакомиться заранее с будущей тещей! (Мужа Александра Михайловна похоронила девять лет назад, поэтому теперь жила за двоих). Нет! От самой Катьки и узнали, что она, бестия, замуж выходит. С женихом познакомились только чуть ли не на свадьбе.
Катя нарочно прятала своего избранника, потому как знала, он матери не понравится. Для таких, как мама, научных работников, у которых в голове как будто покоятся полочки с разложенными на них знаниями и мнениями, Антон всегда будет сумасбродным, непоследовательным, восторженным простаком. От него никогда нельзя было добиться хоть как-то сформулированных планов на будущее дольше двух-трех дней; сорваться и вечером уехать в Питер, чтобы гулять там по набережной, было для него плевым делом. Взять, да и уволиться, потому что надоело, и предложили новую работу, Антон мог в минуту.
Такие люди, как Антон, раздражают, считала Александра Михайловна. С ними — как на вулкане. Но Кате это и понравилось в Антоше. Уж очень распланировано и спрогнозировано они жили с матерью... Мама и сейчас правила всецело и безраздельно, с ней ходили советоваться по любому вопросу, даже сама Евгения, уж, казалось бы, женщина взрослая, замужняя и самостоятельная, мать боялась, как огня, или, как она сама говорила, доверяла ее старческой мудрости и прозорливости…
Антон и Катя жили отдельно, в гости к сестре Катюша приезжала редко, чаще виделись где-нибудь на нейтральной территории. А уж Антон тем более. Хотя Федор втайне от жены и тёщи частенько ездил с ним на рыбалку, отпросившись в начале у Александры Михайловны, затем у Жени, потом заглянув к дочери и поинтересовавшись, какие там погоды обещают в Калужской области на эти выходные. Настя все понимала, кивала и, быстро пощелкав в интернете, выдавала точный прогноз.
‒ Удочки на балконе, папа! Баба как уйдёт в магазин, я тебе вынесу их, в прихожей к стенке поставлю, лыжами закрою, ‒ шептала Настя, Федор кивал и шел выносить мусор, на ходу набирая номер Антона…
… ‒ Эй, друзья! Так я не поняла, кто украл яичко? ‒ Александра Михайловна, подбоченившись, ходила из комнаты в комнату, выискивая виновника.
‒ Ба, ну из-за ерунды ведь начинаешь! ‒ Настя стучала по кнопкам клавиатуры, доделывая домашнюю работу. ‒ Их там миллион, одно туда, одно сюда, съели и съели!
‒ Что?! Настасья, ты, значит?! Как рука-то у тебя поднялась! У меня все яички на пересчет, одно Тамаре Петровне дарю, второе Ольге Степановне, третье Людке, четвертое Ирине Харитоновне… А теперь что? Кто-то без подарка от меня останется, в такой-то светлый праздник, в Пасху Христову! Ну, спасибо! ‒ Александра стала картинно бить поклоны. ‒ Ну, благодарствую! Сами палец о палец не ударили, чтобы приготовиться, хоть бы кулич испечь, хоть бы что… Нет! Вы все заняты, все по делам бегаете. А я одна должна за всем следить, всё делать… Неблагодарные!..
Настя страдальчески закатила глаза.
— Бабуль, всё будет хорошо! Всем всё хватит. Может, кто-то не придет, тогда и подарка не нужно! Ба! — девочка подошла и нежно обняла расстроенную старушку за шею. — Ну, чего ты, правда… Ты у нас такая умница, такая хорошая, ты ж наше всё, ну, не ругайся! Христос Воскрес, бабуль! Ну…
Александра Михайловна постояла–постояла, потом засияла вся, заулыбалась.
— Воистину Воскрес, внученька! Воистину воскрес! Ах, ты моя хорошая, вот целую тебя трижды, как по обычаю положено! Добрая ты моя девочка!
И стала чмокать сухонькими губами Настю в щечки и лоб.
Выглянул из-за угла Федя, прошептав Насте одними губами «спасибо», вышла из ванной причесанная Женя. Стали собираться, ведь нужно еще доехать до церкви.
Александра Михайловна ходила всегда в одну и ту же церковь, где крестили ее, двух ее дочек, где отпевали мужа и стояли свечки за упокой его души. Церквушка с веселыми, словно на торте маковки, куполами, с красно–зелеными украшениями на стенах, располагалась на другой стороне Москвы–реки. Раньше, в Сашину молодость, до нее ходили пешком. Живя почти у Шаболовки, Саша с родителями и братом, все строгие, нарядные, прогуливались по улицам города, неспешно переходили реку по Крымскому мосту и оказывались почти у самого храма. Там, у ворот, осеняли себя крестным знаменем, женщины поправляли платочки на головах, мужчины расправляли плечи, и все вместе шли к батюшке.
Тот крестил прихожан, приглашал зайти внутрь церкви, помолиться…
Саша сначала всего этого не понимала, стеснялась, да и время такое было, что к церковным традициям относились с пренебрежительной улыбкой, оставляя их на откуп старухам, а потом, повзрослев, остепенившись и обзаведясь своей семьей, Александра стала сама чтить давние обычаи.
— Мам, ну чего ты опять? Давно уж не ходим мы в церковь! А ты тянешь! — нет–нет, да и упрекала старшая, Катя, маму. — Тебе надо, ты и иди!
— Все пойдем, дочка. Я сказала, надо сходить. Трудно тебе, что ли? Праздник небесный сегодня, уважь ты мать, бесенок!
И Катя, отложив дела, все же шла по городу, чтобы постоять среди этих восторженных людей, держа перед собой тонкую, словно веточка вербы с горящей на ней желтой пушинкой, свечку и пробуя повторить слова песнопений…
Шло время, и вот уже дочери выросли, а Александра всё водила и водила их в церковь на святой праздник. Катя, переехав, вроде как эту традицию забыла, Женя соблюдала…
Потом, постарев, Саша однажды поняла, что своими ногами до уже не дойдет. Стали ездить на машине.
— Феденька, вот корзинки, вот лукошки, здесь я куличи положила, надо бы аккуратненько поставить в машину, чтобы ни помять, ни раскурочить. Сделаешь?
— Сделаем, Александра Михайловна! Как скажете, так и будет! —Федор облачался в строгий костюм, начищал ботинки и, набрав в руки тещиных котомок, шел вниз, встречая по пути соседей и кивая им в знак приветствия.
— Куда так рано, Федь? А нарядный какой! – спрашивали некоторые.
— Да вот тещу в церковь везу, на празднование! — важно отвечал Федор.
— Да? Молодцы, а мы что-то закрутились, некогда… Ну, счастливого пути!..
Федор вышел из подъезда, поставил всё добро на скамейку и пошел к машине, чтобы подогнать ее к самому подъезду.
Раз, другой, третий… Не заводится, и всё тут! Скрежещет, плюётся, а толку никакого.
Федя, расстроенный и начинающий злиться, выскочил из салона, открыл капот и аккуратно сунулся туда, боясь испачкать костюм.
— Да чтоб тебя! – в сердцах пнул он переднее колесо автомобиля. — Нашла время!
А из дверей дома уже выходили Настя в своем платьице, чудо как ей шедшем, Женя, немного всё же взъерошенная, несмотря на колдовство с феном и лаком для волос, и Александра Михайловна, в легком пальтишке и туфельках на низеньком каблучке.
— Ладно, платки на голову потом наденем, ни до них сейчас! Ну, где Федька? Чего продукты выставил на скамейку? Да куда он делся-то, Женя?
— Не переживай, мама, сейчас машину подгонит, поедем. Успеется!
— Тебе успеется, а мне, может, и нет! Все мои, небось, уж стоят, сто раз уж святой водой окропленные, а мы… Федя! — позвала она своим чуть тонковатым, а от того визгливым голосом.
—Иду я, не кричите, иду.
— Где машина-то? Кабриолет где, Феденька? А то кулич на самом солнце стоит, потаит глазурь, ох, испортишь ты мне всю красоту!
— Не будет машины. Не могу завести.
Женя поджала губы, с испугом глядя на мать.
— Пап, а давай такси! — Насте надоело стоять у подъезда, потому что прохладный ветерок обдувает голые ноги и заставляет чувствовать мурашки на руках.
— Точно. Сейчас!
Стали вызывать такси, получилось не с первого раза, машины в этот час были нарасхват.
— Всё, заказал. Будет через девять минут! — улыбнулся Федор.
Семейство сгрудилось у скамейки, охраняя угощение от любопытных голубей и юрких воробушков, и вглядываясь в арку двора, не едет ли машина.
— Пап! Папа! — Настя обернулась и позвала отца, отошедшего в сторонку, на спортивную площадку, размять ноги. — Едет! Шлагбаум открывать пора!..
…Расселись в салоне приехавшего такси, часть угощений положили в багажник, часть взяли к себе на коленки.
Александра волновалась и всё смотрела на часы.
— Да успеем, мамаша! Успеем! — подбадривал ее Федя. Она кивала, зажатая между Женей и Настей на заднем сидении, и всё равно нервничала.
Каждую Пасху Александра Михайловна встречалась на службе со своими подругами. Тех тоже привозили родственники, отстаивали со старушками положенное время и увозили обратно. И Саша боялась разминуться с ними, с девчонками из своей юности, что помнили многое, о многом молчали, и всегда радовались встрече.
— Да что ж так долго-то мы едем, а? Где мост, где что, не пойму я! — то и дело щурилась Александра и всматривалась в картинку за окном.
Умытая ночным дождем Москва, как невеста, красовалась белыми стенами домов, золотом солнца, отражающегося в окнах высоток и тонкими кружевами молодых листочков на влажных деревьях.
— Пробки, перекрытия, скоро приедем! — оправдывался водитель, накручивая время поездки по своему усмотрению. Кому-то праздник, а кому-то достаток…
— Так, всё, хватит нам мозги пудрить, сейчас сворачиваешь сюда, потом сюда и дальше прямо! – не выдержал Федор.
— Но навигатор…
— Знаешь, что надо сделать с твоим навигатором… — начал, было, Федя, но, глянув на притихшую сзади старушку, осекся. — Поезжай, как велено. Хватит нам голову морочить! Едем в соседний район, а как будто в другой город!..
Такси подъехало к воротам, припарковалось. Федя, сцепив зубы, отсчитал нужную сумму и отдал водителю.
— Нашел, на ком наживаться! — бросил Федор напоследок.
— Извините… Я...
Но водителя уже никто не слушал. Компания, подхватив кульки и корзинки ринулась на территорию празднично гудящей церквушки. Народу собралось — тьма. Белые кружевные платки на головах женщин, словно пасхальные шапочки на куличах, мелькали то там, то тут, выдавая восторженную суету своих хозяек; на столах теснились принесенные угощения, дети весело бегали вокруг толпы, но не шумели, боялись окрика старших.
Александра Михайловна, вздохнув, огляделась.
— Как раньше… — прошептала она. — Так было раньше, помнишь, Женечка! Как красиво!..
Женя чуть обняла мать и повела ее вперед.
— Сколько незнакомых лиц, я никого не узнаю, Женя! Где же мои–то?.. Где?
— Найдем, баба, найдем! — уверенно кивнула Настя.
Прошли вдоль столов, ища местечко. Заглянули в церковь, но к самому батюшке было не протолкнуться, решили ждать снаружи, пока не разойдется толпа.
— Да вон ваши стоят! Вон! — Фёдор, радостный от того, что увидел старушек первым, махнул рукой влево.
Александра Михайловна крепко вцепилась в руку дочери и пошла туда.
Страшно было… А ну как кто-то из ее подружек уже не пришел? А вдруг… Нет! Все на месте, все пять платочков обернулись и смотрят на Сашу, кивают. Вот кинулись целоваться — сначала с самой Александрой, потом с Женей и Настей. Федя стоит чуть в стороне, стесняется.
— А ну иди христоваться! — позвала его самая маленькая, будто ребенок в платьице, женщина, тетя Вера.
Федор подошел, наклонился, опустив живот.
— Христос воскрес! — от души обцеловала его Вера. — Дай Бог тебе здоровья!
Так Федьку, мальчишку совсем, целовала бабушка. К ней приезжали в деревню на Пасху, гостили там еще дня два, а потом, с гостинцами, уезжали обратно… Ожили воспоминания, стало светло и просто, захотелось обнять милых, топчущихся на месте старушек и сделать так, чтобы жили они вечно…
— Девочки! Милые, вот вам подарочки! — баба Саша протянула, было, руку, чтобы забрать у дочери корзинку с гостинцами, но только тут поняла, что их забыли в багажнике у таксиста. — Ой! Федя, как же мы! Ой!
Она всплеснула руками, огорченно осела на скамейку и растерянно пожала плечами.
— Простите, простите за ради бога! Как же так!.. Каждой я кулечек приготовила, а теперь…
Все принялись ее утешать, обнимать и уговаривать, Настя велела отцу звонить в такси и искать ту самую машину, но ничего не вышло — в клиентской службе было постоянно занято…
— Да ну и ладно, ба! Не расстраивайся! Значит, так нужно, — шепнула старушке Настя. — Ой! Смотрите, тетя Катя и дядя Антон!
Девочка показала рукой в толпу.
— Да обозналась ты, они ж современные, — отмахнулась Александра, — такие праздники не соблюдают!
— А вот и не ошиблась! — Настя уже бросилась к родственникам и, радостно крича, кинулась Катерине на шею.
Та улыбнулась и как-то бочком, чуть отвернувшись, поздоровалась с племянницей.
— А где мама, бабушка? — кивнув, поинтересовался Антон.
— Там, мы в такси угощения забыли, баба очень переживает! Пойдемте!
Александра прищурилась. И, правда, Катька с мужем! Надо же… Чудно! Они всё больше про индусов да йогу ей толковали, про куличи и слышать не хотели, а теперь…
— Здравствуй, мама! Привет, Женя, Федор! — обнялись, пожали руки. — С праздником!
— Ой, ну по-человечески можно как-то поздравить! Как в традиции принято! — взвилась, было, Саша, но смутилась под взглядами подруг. — Как знаете…
… Потом сидели в небольшом скверике у церкви, беседовали, слушали, как звонят колокола в Новодевичьем. Звук по влажному, распаренному воздуху разносился далеко, чисто и звонко.
— Мам! — тихо шепнула Саше на ухо Катя. — Мам, а у нас ребеночек будет! Представляешь, мама! Ты пока больше никому не говори, боюсь я…
Александра заулыбалась, отвернулась, украдкой промокнув глаза платочком, а потом обняла свою сумасбродную, упрямую, но такую любимую дочку и отпускать не хотела.
— Вот какой праздник сегодня! — думала Саша. — Вот радость-то! Послал Бог Кате ребеночка! Столько лет хотела она, не получалось, а теперь родит! Непременно родит! Храни ее Господь!..
— Вы что тут шепчетесь! Домой поехали, есть охота! — Антон подогнал к церковным воротам свой джип, рассадил родственников.
Настя с отцом сказали, что хотят прогуляться. Саша не стала их отговаривать. Пусть у них будет так, как у нее в детстве — горящие на солнце купола храмов, искрящаяся вода под горбатым, величественным мостом, небо, голубое и безбрежное, и звон, звон, звон…
… На следующее утро Саша проснулась от неуверенного, тихого звонка. Прошла в прихожую, открыла дверь на щелочку.
— Кто там?
— Извините, вы вчера у меня в багажнике свои гостинцы забыли…
Александра распахнула дверь пошире.
Перед ней стоял вчерашний таксист.
— Я вот привез, как смог! Ничего не трогал, всё целое, поверьте! А это — лично вам!
Он протянул Саше лукошко клубники.
— Да что вы! Зачем! — стала отнекиваться старушка. — И кулич себе оставьте, и всё остальное!
— Да?.. Ну, нет, клубнику возьмите всё же! Я от всего сердца, настоящая, сладкая! Вы маму мне напомнили, очень хорошо на душе стало… Дай Бог вам здоровья! Извините еще раз!
И убежал, боясь уговоров и стесняясь Сашиной улыбки…
— Мама! Кто приходил? Рано так еще, случилось что? — Женя выглянула из комнаты, удивленно подняв брови.
— Нет, хорошо всё, просто друг приходил, вот, подарок принес… Таксист тот вчерашний. Привез наши пожитки и своё угощение. Кулич я его заставила себе взять. Ничего?
Александра Михайловна растерянно посмотрела на дочь.
— Заставила и заставила! И молодец! Может, у него семеро по лавкам, а твой кулич самый–самый вкусный!
Обнялись.
— Ладно, пойду Настю будить, — вздохнула Женя. — Мам, а что там тебе Катька шептала? Это то, о чем я думаю?
— Ну, не знаю, о чем ты там думаешь, а вот Настя твоя проспит и опоздает в школу! — резко развернувшись, Александра Михайловна прошествовала на кухню варить кофе, загадочно улыбаясь.
Женя усмехнулась: «Вот ведь конспираторы! Ну и ладно, скоро всё равно станет ясно!»
— Настя! Настя, вставай, в школу пора! — крикнула она, распахнув дверь дочкиной комнаты.
— Уже встаю, мама… А, хочешь, секрет скажу? — села на кровати Анастасия.
— Ну! — напряглась Женя.
— На яичный желток, мама, не клюет. Мы с отцом вчера в речке проверили. Не клюёт. Ты только бабушке не говори. Про папу не говори, ладно?
Женя кивнула, потом ушла в спальню, будить мужа и отчитывать за вчерашнюю шалость…
… Прошла Пасха. Сколько их еще будет на веку Александры, сколько уже после неё… Другие поколения будут ходить по улицам города, но в этот день, нет-нет, да и поздравят они друг друга, радостно провозгласив: «Христос Воскрес!», наполняясь от вечных сокровенных слов воспоминаниями о своем детстве, когда этот праздник оживал благодаря вот таким бабушкам и дедушкам, хранящим что-то светлое, душевное, что не подвластно времени…