СУДЬБЕ было угодно, что Федюково не оказалось столь прославленным, как разъезд Дубосеково, где тремя днями раньше панфиловцы ушли в бессмертие.
Война утаила не одно Федюково. Подвиг на разъезде Дубосеково был совершен в трехчасовом бою, в окопах, укрепленных плетнем. Федюковская же легенда родилась в суточной схватке на льдистом снегу, без окопов и ходов сообщения. Но оба подвига перекликнулись между собой на двадцатикилометровом пространстве и разнеслись эхом по подмосковным лесам.
Многие жители оставили Федюково, как только приблизился фронт. Тринадцать деревенских хат приняли постояльцев. В битком набитых домах навалом спали кавалеристы, танкисты, артиллеристы, пехотинцы, Но, как часто бывало на фронте, ночью некоторые части вдруг поднялись и моментально ушли. Было это 19 ноября. Оборонять деревню остались три полка кубанских казаков дивизии генерала Плиева.
— Товарищ генерал, танковая атака! — доложил наблюдатель и громко стал считать: — шесть, десять, двадцать...
Генерал Плиев подошел смотровой щели. Вся междулесная суходоль перед деревней кишела движущимися машинами. Генерал обратил внимание, что танки не темные, как обычно, а какие-то белесо-желтые, под цвет пустынных барханов.
Вдруг противник прекратил огонь, и танки замедлили ход, а из-за их правого и левого флангов выдвинулось несколько специальных машин. Развернувшись вдоль фронта, они на большой скорости начали ставить дымовую завесу. Одновременно из-за леса вынырнули вражеские бомбардировщики.
— Передайте в полки — не стрелять! — приказал генерал.
Телефонист закричал в трубку:
— Я сокол! Слушайте все! Первый приказал не стрелять!
Потом телефонист откинулся от аппарата и доложил:
— Товарищ генерал, хозяйство Ласовского спрашивает: «Почему не стрелять!»
Плиев взял трубку:
— Кто спрашивает?
— 03.
— Что вам не понятно?
— Почему не стрелять?
— Да потому, что дым искажает расстояние. Зрительный луч ломается, как в призме, глазомерная видимость становится ошибочной, и потому прицельного огня вести нельзя. Огонь откроете, когда цели прояснятся. Ясно?
— На проводе Смирнов! — доложил тот же связист еще не успевшему отойти от аппарата генералу.
— Смирнов? Что у вас?
— Самолеты бомбят по второму заходу. Из дымовой завесы выскочило более 20 танков. Они окрашены в желтый цвет и разрисованы крокодилами, носорогами...
— Что творится у соседа справа, у панфиловцев?
— Дымовая завеса не позволяет наблюдать, а связной еще не прибыл.
— Пока дым не рассеется, не стрелять! Подпускайте цели как можно ближе, — приказал Плиев.
Бой открыла стоявшая в засаде тридцатьчетверка лейтенанта Кретова. Тридцать вражеских танков шли в атаку со стороны Язвище. Казалось, перед отважным танкистом было только две возможности: погибнуть или отступить. Однако произошло третье. Когда бронированная армада приблизилась на дистанцию действенного огня, 76-миллиметровая пушка танка Кретова выстрелила трижды. Вначале в гребень увала носом ткнулся один танк, затем завертелся волчком второй, густо задымил третий...
Пока оторопевшие гитлеровцы нерешительно маневрировали, Кретов менял позиции и стрелял, стрелял... Пятнадцать танков подбил отважный воин, за что позже был удостоен звания Героя Советского Союза.
Танковый десант фашистов прорвался на участке 43-го Лабинского полка. Ломая деревья и стреляя на ходу, они проникли в район коноводов и начали давить людей и лошадей. Не окрепший еще от предыдущего боя, раненный, комиссар полка Казаков и помощник командира капитан Петр Скугоров собрали сколько могли коноводов и бросились навстречу десанту. С бутылками «КС» и противотанковыми гранатами залегли, каждый наметил себе цель. В бою они уничтожили шесть танков и до полусотни автоматчиков. Со стороны Чисмены на позиции лабинцев развернулось еще одиннадцать танков, с которыми в противоборство вступили две 76-миллиметровые пушки лейтенанта Эзерина и сорокопятка Евгения Рыбникова.
Вот как описывает этот бой A. Э. Эзерин — ныне ответственный работник Совета Министров СССР.
«Под прикрытием артиллерийского, минометного и авиационного огня, когда кругом все почернело от разрывов, на наши позиции двинулись одиннадцать танков. С первых наших выстрелов задымил головной танк, потом второй, третий... седьмой.
Но силы были неравны. Противник с колокольни Язвище засек наши орудия и массу огня сконцентрировал на них. Один за другим выбывали из строя орудийные расчеты. На их место становились ездовые, на место выбывших наводчиков — офицеры батареи, снаряды подносили кавалеристы сабельных эскадронов.
У орудия, где находился я, ранило наводчика, его заменил заместитель политрука батареи Бутко, последнего сменил я. Мы успели подбить два танка, когда вражеская мина разорвалась прямо на лафете орудия, и я был тяжело ранен. Мой ординарец Илья Вендин из станицы Бесскорбной под огнем вывел из укрытия коня, заставил его лечь и, осторожно перетянув в седло мое никлое тело, вывез с поля боя»
Не добившись успеха на правом фланге дивизии, гитлеровцы усилили нажим на левом, где оборонялся 37-й Армавирский кавполк. Плиев вызвал к телефону командира полка Ласовского:
— Доложите о своем положении.
— Фашисты почти овладели высотой 286,1. — сообщил Ласовский.
— Связь с эскадронами имеете?
— С первым и четвертым потеряна.
— Связь с эскадронами восстановить, высоту вернуть!..
— Какими силами? — возразил Ласовский.
— Полком командуете вы!
Генерал понимал критическое положение полка, но помочь Ласовскому ничем не мог. У него не было ни одного резервного взвода, ни одной пушки, ни одного танка. И все, что он мог — это потребовать того же, что требовали от него: «Стоять насмерть! Ни шагу назад!»
Генерал постоял секунду в раздумье, потом вызвал меня:
— Езжайте к Ласовскому. Разберитесь в обстановке и помогите его штабу наладить управление. Танки Катукова вот-вот подойдут...
Тем временем бой на участке полка развивался. Вражеские танки с десантами автоматчиков устремились на Федюково, в лоб. Среди кустов мелькнула фигура казака. Пробежав несколько шагов, он упал, затаившись в лощине, избрал направление и снова бросился вперед. Это был Алексей Усиков, казак из Отрадной. Преодолев так некоторое расстояние, герой спрятался за комлем старой сосны. Танки шли на него. Казак бросился навстречу с противотанковой гранатой в руке. Фашистские десантники увидели его и открыли огонь. Усиков качнулся и осел на колени, но потом собрал силы, поднялся и бросился на танк. Раздался оглушительный взрыв.
Я не застал командира полка. Он был ранен и вывезен тыл, а начальник штаба — убит. Мне пришлось принять командование.
Перед этим на южную окраину Федюково вышел головной отряд Первой гвардейской танковой бригады Катукова. Он состоял из танковой роты старшего лейтенанта Александра Бурды и десанта автоматчиков под командой лейтенанта Красильникова.
Из рассказа комиссара Армавирского полка Абашкина я узнал, что Красильников явился на КП Ласовского уточнить обстановку и организовать взаимодействие в тот момент, когда начальник штаба полка майор Головин докладывал: «В четвертом эскадроне нет ни одного среднего командира, и связь с ним потеряна».
— Разрешите мне объединить всех? — вызвался Красильников.
— Кто вы? — спросил Ласовский.
— Лейтенант Красильников.
Но обстановка изменилась. Бригада Катукова сосредоточилась в Новопетровском, и Бурда по радио получил приказ оставить Федюково.
Четвертый эскадрон в это время возглавил политрук Михаил Ильенко. Без приказа своего командования он выйти из боя вместе с танкистами отказался и занял рубеж для обороны между Федюково и Шелудьково. Ильенко был уроженцем Армавира из династии литейщиков завода «Армалит». Комсомольский вожак, а перед войной — помощник начальника политотдела Вознесенской МТС, Ильенко пошел на фронт добровольцем. И вот теперь во главе эскадрона встал насмерть под Москвой.
Из рассказов местных жителей Синицына, Грязновой, Смирнова, собранных следопытами Сычевской средней школы Волоколамского района, картина подвига четвертого эскадрона выглядела так:
Приречные заболоти и сама речка Гряда, скованные ледовым панцирем, лежали между Язвище и Федюково. По этому перволедью на позиции эскадрона и двинулись вражеские танки. Эскадрон первый натиск отбил, и фашисты отошли к прибрежным мелколесным ложбинам. Вскоре к ним подошло подкрепление, и гитлеровцы ринулись в атаку вторично.
Показались танки и из Городище. Но шли они не в лоб, а обходили Шелудьково и южную окраину Федюково восточнее, по лесистому взгорку. Их казаки не заметили. Они вступили в бой с танками, идущими со стороны Язвище, стремясь захватить и удержать мост, соединяющий обрывистые берега Гряды. Однако гитлеровцы мост захватили первыми и расчленили эскадрон на две изолированные группы. Раненые казаки укрылись в ближайшем окопе. Бинтов не хватало, раны зажимали газетами и тряпками. Фашисты кричали: «Рус, сдавайся!» В ответ слышались выстрелы. Когда кончились патроны, раненые, кто мог, бросились в рукопашную. Враги расстреляли их из автоматов.
После боя гитлеровцы заставили мужчин и подростков из местного населения хоронить убитых казаков, предварительно забрав все, что было найдено у них в карманах.
Об этом подвиге кубанцев поэт Сергей Смирнов-Смелов написал стихи:
Еще один кровавый день сраженья
Поземкой, как бинтами, забелен.
Начальник штаба пишет донесенье:
— В бою погиб 4-й эскадрон.
А перед взором — страшный миг атаки,
Багрово-черных взрывов башлыки.
К родной столице рвущиеся танки
Гранатами рубали казаки,
И эскадронный слабыми губами
Шептал в бреду последние слова:
— Не опозорим матушки Кубани,
Кубань жива, пока жива Москва.
Родина не забыла героев-казаков с Кубани. На месте боя в Подмосковье им воздвигнут памятник.
Д. БАТОВ, бывший начальник оперативного отдела штаба 3-й гвардейской кавдивизии (1980)