На границе мы обменялись именами, он стал Берни, а я – Орланом. Это не шпионский приём, но один из обычаев гостеприимства. Хозяин дарит гостю своё имя в знак доверия и защиты.
Страна раскинулась прямо под солнцем на бескрайнем плато в центре евразийского континента. Её принято называть Сердцем Азии. Отсюда берет исток могучая кровеносная система, несущая жизнь на многие тысячи миль окрест. Следуя древней традиции, я, впервые ступив на землю страны, поклонился великой реке, рокотавшей в просторном каменном ложе. Она в ответ окропила меня тёмными в багровых и иссиня-чёрных блестках каплями, вырывавшимися из её глубин с каждым ударом тяжкого пульса.
В лощине между холмами нас ожидал вертолёт. С борта открылся строй уходивших к горизонту гор, покрытых девственными лесами. Над редкими в сплошном зелёном ковре проплешинами поднимались вертикальные ядовито-жёлтые дымы. Слышны были хлопки взрывов. Шла работа горнодобытчиков.
Хозяин молчал, не отрывая взгляда от воздушной трассы, кисти его сильных рук держали штурвал ласково и твёрдо, точно поводья любимого коня.
Ему принадлежало почти всё в этих горах, хотя сам он был пришельцем из другой горной страны. И имя у него там было другое. Орланом он решил стать после того, как обосновался на здешних вершинах.
Дело, приведшее меня, было ему хорошо известно. Переговоры между нашими компаниями шли давно. Предметом их была возможность приобретения нами доли в весьма привлекательном активе по добыче и поставкам на внешние рынки редкого стратегического сырья.
Компания, которую, как значилось в документах, я представлял, была учреждена под задачу вхождения в отрасль, где монополией владели русские, поскольку страна, куда я прибыл, была субъектом их Федерации.
Мы работали терпеливо, осторожно, стараясь мягко и незаметно для клиента усиливать нажим. Сначала – доверие. Мы не претендовали на контрольный пакет, нам было достаточно блокирующего. Мы предложили цену, примерно равную бюджету этой, откровенно говоря, не самой зажиточной из республик России. Мы выразили готовность взять на себя строительство и обслуживание железной дороги от рудников на равнину. Мы знали: все окупится, тем более, окупаемость рассчитывается не только в денежном выражении.
Орлан шёл на сближение трудно, медленно, но шёл, заглатывая, как мы полагали, наши наживки. Одной из самых эффективных стала девушка из творческой московской среды, подведённая нами в качестве подруги, но сумевшая поднять свой статус до невесты. Орлан даже свозил её в родные горы и представил родителям.
Переговорный процесс получил свежий импульс, стороны сблизили позиции и, наконец, стал возможным мой выход на сцену для финализации сделки.
Топ-менеджеру не пристало путешествовать в одиночку. Я прибыл со свитой в лице ассистента, который в Сердце Азии получил по обменной традиции от помощника Орлана имя Партизан. В портфеле Партизана (пожалуй, это самый звучный из известных мне псевдонимов юного Тьюсдея) помимо контракта, лежал красочный фотоальбом с описанием роскошного поместья на берегу живописного «лоха» в историческом графстве Россшир. Я лично выбирал локацию. Не правда ли, остроумно? Какой новый русский не мечтает о собственном замке в Шотландии? Поместье – это премия после безболезненного подписания условий контракта. В премию входит «вишенка» – в меру заболоченный ручей (документ с печатью графства о переименовании ручья в Глен-Орлан имеется в партизанском портфеле) со старинной висковарней, способной дать в сезон до двухсот галлонов односолодового продукта высокой категории очистки.
Это – если сделка пойдёт без заминок, на что мы и рассчитываем. Как и на то, что партнёр, – как это у них говорится? – западёт на новую недвижимость, переберётся туда, а здешним хозяйством предоставит заниматься нашей фирме.
Вертолёт, снижаясь, поднял небольшую бурю в бухте хрустального озера. На образовавшейся под нами отмели мелькнула и исчезла пёсья клыкастая морда очень крупной щуки.
Новоиспечённые Берни и Тьюсдей принимали нас в шатре белой верблюжьей шерсти, строгом и аристократически изящном, который назван ими был «ханская юрта». Шатёр стоял на возвышенности на отдалении от берега. Оттуда открывался вид на прозрачную озёрную гладь, на пляж с разбросанными по песку в кажущемся беспорядке валунами совсем как в японском «саду камней», на заросли брусники и какой-то ещё душистой ягоды.
Берни хозяйской рукой откинул входной полог и мы, пригнувшись, проникли внутрь. Нас с поклоном встретила миловидная девица в национальном балахоне, лицо которой, хотя и скуластое, выдавало неместное происхождение. Это была, я узнал её, так как сам и подбирал, Гражина, невеста нашего клиента. В руках у неё был поднос, а на нём – чаши с молочно-белой жидкостью.
Мне вспомнился читанный где-то рассказ об испытании, которому в старину подвергали чужеземца в кочевьях азиатских дикарей. Ему предлагали на выбор три чаши с одинаковым на вид содержимым. В одной было кобылье молоко. В другой – крепкое алкогольное пойло. В третьей – смертельный почти мгновенного действия яд, полученный из того же молока посредством дополнительной перегонки. Участь испытуемого определяло Небо.
В нашем случае было четыре чаши – мне, Партизану, хозяину и его слуге. Я должен был первым сделать выбор. И я его сделал, не промедлив и доли секунды. Взял крайнюю чашу, степенно и бережно поднёс к губам, уважительно задержал возле носа – ровно настолько, чтобы успеть понюхать, – и глотнул. И – ничего. Это было, конечно, не молоко, однако и не яд. Это была брага, грубая, крепкая, обжигающая, испив которой, хочется крякнуть, закусить чем-нибудь острым и повторить. Истинно рыцарский напиток.
Расселись, вернее, разлеглись вокруг пиршественного ковра. Повторили. Хозяин моргнул. Помощник негромко щелкнул пальцами. Из-за ширмы выступило несколько теней, оказавшихся четырьмя пожилыми туземцами неопределённого пола. В руках у одного был бубен размером с циферблат Биг Бена. Трое держали струнные инструменты, которые я отнёс бы к типу «балалайка».
Берни, кивнув на музыкантов, впервые нарушил молчание, произнеся односложное русское ругательство. Я опешил, было, но сразу понял, что ослышался. Это было местное название балалайки.
Под комариное дребезжание и ритмичный стук, несколько утомлённый перелётом, а до этого многочасовым автомобильным пробегом через горный перевал, я задремал над своей чашей. Пробудил меня вопль седовласого лидера ансамбля. Музыканты прервали игру и положили инструменты. Деликатно откашлялись. Очевидно, наступил черёд вокала а-капелла.
Мне приходилось слышать об уникальном, сохранившемся только в Сердце Азии искусстве горлового пения, но никто никогда в моём присутствии, естественно, этого искусства не демонстрировал.
Поначалу мне показалось, будто в где-то глубоко в глотке каждого исполнителя застрял щучий хребет. Они мучительно отхаркивались, издавая нестройный, но громоподобный, как орудийная пальба, предсмертный хрип. Слёзы несчастных, генерируемые при этих усилиях, долетали до наших чаш.
Дремать стало невозможно. Да и к делу пора было переходить. Я моргнул Партизану и тот распечатал заветный портфель.
Берни не отреагировал, увлечённый певцами. Я позволил себе дружески тронуть его колено. Он вздрогнул, повернулся, наконец, в нашу сторону и разомкнул уста. Певцы умолкли и исчезли.
– Орлан, – промолвил Берни, – постой, брат, не торопись.
Дальше случилось то, неприятнее чего мог быть лишь повторный сеанс горлового пения. Он отказался подписывать контракт.
– Ты видел, брат, заросли на лесных опушках и близ селений?
Я изумлённо воззрился на Берни, который, видимо, перебрал из своей чаши. Мог ли я различить из кабины вертолёта какие-то кустарники?
– Это конопля, брат. Люди собирают её и сдают перекупщикам. Только так большинство жителей может собрать деньги, чтобы снарядить ребёнка в школу первого сентября. Ты понимаешь, брат?
Я молчал. Как Партизан, который был не менее ошарашен. Неужели он торчок? Этого не доставало!
– Мои старые прииски заросли коноплёй, – продолжал бубнить Берни, – Я не хочу, чтобы вся страна стало конопляным полем. Я не хочу убивать. Я решил свернуть бизнес.
«Бессвязная чушь!, – хотел возмущённо вскричать я, но вспомнил, что Орлану не подобает горячиться.
Я снова мигнул Партизану и тот извлёк из портфеля козыри – виды замка и сертификат на ручей. Берни вяло отмахнулся.
– Уехать и предать свой народ? Гражина, звёздочка, ты хочешь этого?
– Любимый, – прожурчал тихий ответ, – я всегда буду хотеть только того, что хочешь ты. Мне на нашем озере нравится больше, чем на каком-то «лохе». И нашу араку я предпочитаю их виски.
«Ну, Гражина, бестия – вскипел мой оскорблённый разум. – Ишь, наблатыкалась ворковать! Ещё скажи, что разлюбила волынку и полюбила их гусли. Забыла, видать с чьей руки кормилась».
Делать, однако, было нечего. Диалог завершился. Ночевать нас не оставляли, у порога разминал лопасти вертолёт.
– Благодарю за визит, – опустив обращение «брат», хозяин вручил мне миниатюрную модель музыкального инструмента, искусно сшитую из оленьей кожи.
Пока мы пировали, прошёл дождь и над озером триумфальной аркой встал исполинский цветной полукруг радуги. Нет, две радуги – одна внутри другой. Такого чуда я прежде не видел, но в тот момент символ, возглавляющий мой эстетический ряд, отчего-то не порадовал.
Вертолёт взревел, взлетая и тревожа сердитых щук. Берни, снова ставший Орланом, держал курс на эпицентр радужного створа.