– Узнаёте? – Пётр встал со своего места и снова чиркнул зажигалкой. – Уже месяц, как у Данилыча в темнице сидит! Узнай об нём мой добрейший дядюшка – и от вашего города уж и пепелища бы не осталось! Да и то сказать – слава Богу, что за юродивого приняли и в Тайный приказ не потащили, а только на цепь посадили!
Видно было, что царь остался доволен произведённым на Маковея и Маслова эффектом.
Александр Андреевич испуганно икнул, растерянно посмотрел на Маковея и сел на лавку.
Владимир Михайлович, внимательно присмотревшись, всё же узнал мужчину, хотя летом, когда они последний раз виделись, выглядел тот несколько упитанней и ухоженней. Это был один из наиболее рьяных крикунов, поддерживавших на памятном собрании покойного Алексея Павловича Волкова, попытавшегося однажды установить свои порядки в городке. Владимир Михайлович вспомнил, что тогда, после разбирательства и бесед с «бунтовщиками», Шестов отослал шестерых из них, в том числе и этого, на самый дальний лесозаготовительный участок, где готовили дубовую древесину для особых нужд. Вот только имя его начисто вылетело из головы.
Маковей повернулся к царю:
– Ваше величество, вы позволите задать этому человеку несколько вопросов?
– Да уж позволю! И сам послушаю…
– Как вас зовут? – Владимир Михайлович встал рядом с пленником, пытаясь не заслонить его от царя.
Мужчина вымученно улыбнулся, с трудом раздвинув в стороны пересохшие и потрескавшиеся губы и обнажил ряд некогда крепких, и потому обломанных, а не выбитых зубов.
– Не узнали, ваше превосходительство? Оно и понятно – меня сейчас и мать родная… да что там!… Гуменюк я… Александр… Борисович…
– Да, да, вспомнил! Ну, и как же вы, Александр Борисович, сюда попали?
– А вы как?
– Мы? Мы – как обычно, в экипажах…
– Ну, это вы у нас в экипажах ездите. А мы, серая скотинка, всё больше пешочком, пешочком. Вот и я…
– Вы один из лагеря ушли?
– Теперь – один…
– Что значит – «теперь»?
– Втроём мы ушли. Я, Борзыкин и Ремезов. Да только им, видать, больше повезло. Их ещё разбойнички прикончили, за то, что сопротивлялись уж очень. По правде говоря, лучше бы уж и меня вместе с ними…
– Ну, и зачем же вы сбежали? Что вам здесь понадобилось?
– Зачем? Да затем же, зачем и вы! Мы ж понимали, что тот, кто первым к царю попадёт, тот и будет главным. А вы что, хотели, чтобы мы до конца жизни ваш военный коммунизм терпели? Нашли дураков! Вам-то повезло: захватили власть и катаетесь теперь, как сыр в масле! А нам остаётся на вырубках да в котлованах за кусок хлеба загибаться, пока не сдохнем! От вас всё равно скоро все разбегутся. Думаете, люди не понимают, что они со своими возможностями в этом мире могут миллионерами, миллиардерами стать? Каждый может жить припеваючи, если захочет, а вы там всех на цепь, как меня здесь, посадили и кислород перекрыли! Долго это не может продолжаться. Сегодня – мы, завтра – ещё кто-то поймёт, что есть возможность и на себя пожить, а не на коллектив, который уже в печёнках сидит!
– Ну, судя по всему, у вас-то этой возможности уже не будет! – усмехнулся Маковей.
– Да, не повезло малость: с пустыми руками пришёл. Разбойники, гады, всё отобрали! Было у нас с собой кое-что… Зажигалки там, авторучки, часы наручные, магнитофон переносной… Ладно бы, с толком использовали, а то… Всё, кроме продуктов, в болоте утопили, придурки!
– А зачем же вы наговаривали на меня? С чего вы взяли, что я собираюсь перевороты устраивать, трон занимать?
– А что, не так? Бросьте! Каждый, небось, об этом только и думает: и вы, и Шестов, и профессор вон… Да с такими возможностями можно не только царём, падишахом можно стать!
– Я вижу, миру повезло, что вас разбойнички пощипали! Представляю, что было бы, если б вы смогли в доверие к боярам втереться! Наполеон – не Наполеон, но Калигула из вас бы неплохой получился.
– Да будет вам из себя святошу корчить! – Гуменюк вдруг повалился на колени и пополз в направлении царя. – Ваше величество! Верьте мне – всё так и было, как я сказал! – Голос у него вдруг стал визгливым и неприятным. – Я вам пригожусь ещё! Я всё там знаю… А ещё я электричество умею делать… Я про него господину Меньшикову рассказывал…
Не допуская пленника к царю, Меньшиков подцепил его подъёмом коричневого сапога из тонкой кожи за подбородок и резко опрокинул на спину. Гуменюк ударился затылком о пол, выгнулся и захрипел, теряя сознание. Пётр и глазом не повёл.
– Так это твой холоп? – спросил он Маковея.
– Ну, можно и так сказать, ваше величество.
– Ну и как, есть у тебя теперь к нему вера?
– Да какая уж тут…
– И что делать с ним будешь?
– А как здесь поступают с теми, кто предал своих?
– Вешают или головы рубят!
– Но, Владимир Михайлович, это слишком жестоко! – не выдержал профессор.
Пётр усмехнулся:
– Можно и голодом заморить!
– Нет уж! Лучше – голову, – сказал, подумав, Маковей.
Маслов смотрел на него с открытым ртом, не зная, что сказать. Владимир Михайлович улыбнулся ему и прикрыл глаза, как бы говоря: «Так надо!».
Когда Гуменюка, по знаку Меньшикова, утащили за ноги в коридор, Пётр поднялся, давая понять, что его визит окончен.
– Завтра весь день буду в палатах, жалобы разбирать. Дождись, покажешь свои чудеса, что с собой привёз. Остальное на месте гляну! С утра после завтрева тронешься обратно. С тобой поедут Свиньин с домочадцами и племянником и Орлов со своим отрядом. Будут у тебя обретаться. Чтоб без дела не сидели. Меня жди на десятый день. – Сказал и вышел, не прощаясь.
-------------------------------------------------
Несмотря на расположение царя, которое он продемонстрировал, «выдав головой» беглеца, изоляция гостей продолжилась и в течение следующего дня, до тех пор, пока Пётр не вернулся из Москвы. Правда, Меньшиков, который оставался в Преображенском и тоже с кем-то без конца совещался, позволил проведать обоз, встретиться с поручиком Смолиным, который уже собирался в обратную дорогу, гордый царским поручением. Ещё Александр Данилович, посомневавшись немного, разрешил Маковею послать в лагерь впереди себя трёх человек, дабы предупредить Шестова о том, что нужно подготовить город и горожан к предстоящему высочайшему визиту. Он даже приказал выписать подорожную на имя поручика на гербовой бумаге, благодаря которой лошадей на станциях должны менять, ни о чём не спрашивая. С поручиком ускакали, взяв на трое суток продовольствия, Ледяев и Исмаилов.
К обеду в подмосковную резиденцию царя прибыл обоз боярина Свиньина в составе трёх карет различной величины и возраста и восьми крытых повозок, в каждой из которых сидели слуги – по пять-шесть человек.
Вышедшему встречать его Маковею боярин даже не поклонился. Насупившись, он выслушал приветственно-благодарственную речь Владимира Михайловича и сказал в сторону, не пытаясь скрыть крайнее недовольство:
– Видать, сам Сатана подбил меня на то, чтоб я с вами снюхался! И чой-то мне тихо-смирно не сиделось? Бегай теперя с вами по болотам, по лесам… А кто хозяйством, заводами заниматься будет? Кто убытки покроет?
Услыхавший это с крыльца Меньшиков, сказал, ковыряясь соломинкой в зубах:
– Не гневи Бога и государя, Михайло! Сам подумай: ить только тебе такая честь оказана – состоять посланцем царя при новом граде! Другим и слыхивать об том заказано!
– Да ить, я что, Александр Данилыч?… Рази ж я супротив чего? А тока, может, кто другой? У меня ж – заводы, железо….
– А куда они денутся? – Меньшиков выплюнул изо рта соломинку. – У тебя ж их никто не отбирает… пока! Не сам же ты ими ведаешь; управляющий, небось, и без тебя справится!
– Да уж, оно так… – Свиньин почувствовал, что дискуссию пора закруглять и уже мягче обратился к Маковею. – Ну, так, когда тронемся-то?
– Завтра утром, Михаил Агафонович. А где же племянник ваш, Смолин?
– А утречком в палаты верхние позван. Зачем – не ведаю.
Подписывайтесь, друзья, – и тогда узнаете, с чего всё началось! Подписался сам - подпиши товарища: ему без разницы, а мне приятно! Не подпишетесь – всё равно, откликайтесь!
-------------------------------------------