(«Таланты и поклонники»)
«Ведь я актриса», - скажет Негина Мелузову, объясняя свой отъезд. И добавит: «Разве я могу без театра жить?»
То, что не может, читателю ясно с первых минут. Мы слышим от Нарокова восторженные слова, сказанные её матушке: «Да ведь твоя дочь талант, она рождена для сцены». И сама Домна Пантелевна продолжит: «Для сцены-то для сцены, это точно, это уж что говорить! Она еще маленькая была, так, бывало, не вытащить её из театра; стоит за кулисами, вся трясётся. Муж-то мой, отец-то её, был музыкант, на флейте играл; так, бывало, как он в театр, так и она за ним. Прижмётся к кулисе, да и стоит не дышит».
Театральный ребёнок. Мне, например, в первую очередь вспоминается дочь суфлёра Мария Николаевна Ермолова (кстати, первая исполнительница роли Негиной). В экранизации 1973 года, в самом начале её, мы и увидим маленькую Сашеньку в кулисе, со слезами следящую за знаменитой гастролёршей:
Как заметили талант Сашеньки? Как он развивался? «Первый бокал за ваш талант! Я горжусь тем, что первый заметил его», - воскликнет Нароков с своём прощальном тосте. Вероятнее всего, так и было.
Об отце её мы знаем очень мало: был «музыкантом провинциального оркестра», к началу действия пьесы уже умер. Мать - «совсем простая женщина», совершенно далека от театра, с безграмотной речью. С её точки зрения, карьера актрисы ничего хорошего не сулит. Услышав от Нарокова, что её дочери «только на сцене и место», она отреагирует очень резко: «Уж куда какое место прекрасное!.. Что, в самом деле, по театрам-то трепаться молодой девушке! Никакой основательности к жизни получить себе нельзя!» Правда, после успеха дочери в день бенефиса мать поверила в выгодность её профессии: «Ну вот ещё, бросить сцену! Ты вот в один день получила, чего в три года не выработаешь».
В комментариях к предыдущим статьям я встречала даже недоумение из-за реакции Негиной на предложение Дулебова: неужели девушка, выросшая за кулисами, ничего не знала о внутритеатральных отношениях, почему она так оскорбилась? Трудно сказать!
Мне думается, тут, с одной стороны, достаточно строгое домашнее воспитание. Вспомним реакцию её маменьки на слова Нарокова«Да ведь у неё страсть, пойми ты, страсть! Сама же ты говоришь»: «Хоша бы и страсть, да хорошего-то в этом нет, похвалить-то нечего. Это вот вам, бездомовым да беспутным». Её мечта — удачно выдать дочку замуж: «Где ж женихов-то взять? Вот кабы купец богатый; да хороший-то не возьмёт; а которые уж очень-то безобразны, тоже радость не велика». И в то же время она очень много думает о том, что скажут люди. Вот, к примеру, её объяснение, почему Мелузова называют женихом Саши: «Познакомилась она с ним где-то, ну и стал к нам ходить. Как же его назвать-то? Ну и говоришь, что, мол, жених; а то соседи-то что заговорят!»
Кстати, она будет недовольна, что дочь «перед самым бенефистом побранилась с таким человеком»: «Пускай говорит. От его слов тебя не убудет... Пусть его мелет в свое удовольствие, а ты знай посмеивайся!» Причём огорчила её именно резкость дочери: «Ты бы, как можно, старалась учтивее. "Мол, ваше сиятельство, мы завсегда вами оченно довольны и завсегда вами благодарны; только подлостев таких мы слушать не желаем. Мы, мол, совсем напротив того, как вы об нас понимаете". Вот как надо сказать! Потому честно, благородно и учтиво». Однако отношение к подобным предложениям у неё тоже резко отрицательное: «Потому нельзя тоже им и волю давать; ограничить следует. Ах, мол, ты пугало огородное!..»
А какая Негина актриса? Вероятно, действительно прекрасная. Отзывы о её игре восторженны не только у Мартына Прокофьевича. «Публика её любит», - скажет мать. А князь, хоть и пренебрежительно, но признает: «Какая публика? Гимназисты, семинаристы, лавочники, мелкие чиновники! Они рады все руки себе отхлопать, по десяти раз вызывают Негину». Потом он станет поучать Мигаева: «Вы обязаны угождать благородной публике, светской, а не райку. Ну, а нам она не по вкусу, слишком проста, ни манер, ни тону». А тот ведь осмелится возразить: «Гардеробу не имеет хорошего, а талант большой-с». Даже пройдохе-антрепренёру ясно, с каким талантом он имеет дело.
Бенефис Негиной пройдёт с огромным успехом. Конечно, частично это сделано усилиями Великатова, но думаю, тут речь лишь об успехе материальном, а в остальном...
Малограмотный, а потому и особо выразительный и искренний диалог Домны Пантелевны и кухарки:
«Матрёна. Да, вестимо, летнее дело в четырех стенах сидеть, а народу, поди, много?
Домна Пантелевна. Полнёхонек театр, как есть; кажется, яблоку упасть негде.
Матрёна. Ишь ты! Чай, в ладоши-то трепали-трепали?
Домна Пантелевна.Всего было».
И Мелузов в записке признается: «Да, милая Саша, искусство не вздор, я начинаю понимать это. Сегодня в игре твоей я нашёл так много теплоты и искренности, что, просто тебе сказать, пришел в удивление». А Нароков приедет после бенефиса на квартиру Негиной «с венками и букетами»:«Вот бери, на! Вот лавры твоей дочери! Гордись!»
И в то же время мы ясно видим, с какими трудностями актрисе приходится сталкиваться. «Гардеробу не имеет»... Что стоит за этой фразой? В те годы каждая актриса должна была иметь свой «гардероб», то есть наряды (и драгоценности) для спектаклей. Позволю себе привести, как рассказ о типичной для того времени ситуации, воспоминания Е.М.Шатровой о дебюте её, тогда двадцатилетней актрисы, в Харькове в пьесе В.Шекспира «Венецианский купец»: «Меня беспокоило, в чём играть Джессику? Полевицкая заказала туалеты для Порции в Петербурге у Лейферта». Когда выяснится, что костюмы сошьют на месте, встала новая поблема: «Но Джессика — дочь Шейлока. Нужны драгоценности. А где их взять?» И — безрадостный для юной актрисы итог: «Открытие сезона не совпало с открытием новой актрисы. В полосатом халате-рубахе, обременённая чужими чёрными локонами, увы, без драгоценностей — я смотрела испуганно даже на пожарника за кулисами... Такую Джессику и похищать не стоило, а тем более для её похищения гондолу мастерить»
Харьковский театр, руководимый в те годы видным театральным деятелем Н.Н.Синельниковым, мог озаботиться костюмами для актёров (тем более в исторической пьесе). А театр, где всем заправляет Мигаев, естественно, делать такого не сможет и не захочет. Вот и приходится Саше перед бенефисом думать не только о том, как продаются билеты и каков будет сбор, но и о том, в чём появиться на сцене: «У меня бенефис из головы нейдёт; платья нет, вот моя беда». И не появись Великатов, как добрая фея из сказки, неизвестно, чем всё кончилось бы.
И после бенефиса, обсуждая с матерью, что делать дальше, она с горечью заметит: «Да, теперь труднее будет, без жалованья-то. А куда поедешь, кого я знаю? Опять же гардеробу у меня нет».
А мать скажет о цветах: «Сколько небось истрачено на этот хворост! Лучше бы деньгами. Деньгам-то уж мы бы место нашли, а этот ворох… куда его? В печку, только и всего». И потом, взяв у Саши подаренные серьги и брошку, припрячет их, пояснив: «Ведь тоже не малых денег стоит. Тем эти вещи хороши, приятны, что, случись нужда, сейчас и заложить можно. Не то что вот эти веники».
И это ведь не от жадности, а от полной безысходности. Ведь самые первые слова Домны Пантелевны — как раз о долгах, она кому-то будет говорить в окно: «Зайди денька через три-четыре; после бенефиста всё тебе отдадим! А? Что? О, глухой! Не слышит. Бенефист у нас будет; так после бенефиста всё тебе отдадим». А потом и с нами поделится своими горестями: «Что долгу, что долгу! Туда рубль, сюда два… А каков еще сбор будет, кто ж его знает. Вот зимой бенефист брали, всего сорок два с полтиной в очистку-то вышло, да какой-то купец полоумный серьги бирюзовые преподнёс… Очень нужно! Эка невидаль! А теперь ярмарка, сотни две уж всё возьмем. А и триста рублей получишь, нешто их в руках удержишь; всё промежду пальцев уйдут, как вода». И будут мать с дочерью разговаривать после успешного бенефиса: «Ну, как же мы с тобой теперь об деньгах рассудим?» - «Что рассуждать-то! Прежде всего надо долги заплатить, а что останется, на то и жить». - «Да немного останется-то, не разживёшься». И подведут горький итог: «Сотни две, а то и полторы, больше не останется, вот ты их и повёртывай, как знаешь. Надо на них все лето прожить. По три денежки в день, куда хочешь, туда день». - «Много мы получаем, да и проживать много надо». - «Эх, как ни кинь, Саша, а все жизнь-то наша с тобой не сладка. Уж, признаться сказать, надоело нищенство-то».
И приходится делать свой выбор...
До следующего раза!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского - здесь