(отрывки из повести)
САМСИНУР
В бане, растирая мочалкой спину Самсинур, Халиль сказал, что сват предлагает ей остаться пока на хуторе.
– Мы дальше должны ехать? – наивно спросила она. – Нет уж, нет! – запротестовала она. – Не отстану от тебя. На край света пойду. Нитка за иголкой тянется, – всхлипнула, вывернула спину из-под его рук. – Как же ты хочешь бросить меня среди чужих людей?
– Разве чужие они? Фаида моя сестра. Или плохо встретила?
– Что ты говоришь? Хорошо встретила. Фатих так и прилип к ней. Я даже заревновала. Но здесь не останусь. Забыл, что у меня никого нет, кроме тебя?
– Не забыл, любимая.
Самсинур осиротела в шесть лет. Ее родители и старшая сестра умерли от голода в двадцать первом году. Никого из родственников она не помнила, да и они не вспомнили о ней в нужное время. Ее, не дав умереть, приютил охотник Хасан, живший бобылем в мазанковой хибарке, на краю Суерлы. Хасан-бабай, как она его звала, пропадал в лесу неделями, преследуя куницу и стреляя белок. Промысел ему редко удавался, однако обеспечивал средствами на скудное существование ему с приемной дочерью. В одиннадцать лет Самсинур осиротела вторично. Однажды зимой старый охотник не вернулся с промысла, пропал. Самсинур, оставшись без поддержки, перебивалась поденщиной у зажиточных суерлинцев, которых в деревне стало немало. Был рассвет НЭПа. Не брезговала никакой работой: обстирывала богачей, нянчилась с их детьми, мыла полы и посуду, доила коров и убиралась в хлевах. Всегда в залатанном платье, неброская, на нее как на женщину парни не обращали внимания. Первым открыл для себя поразительную привлекательность ее стройной фигуры, ее зеленых с поволокой глаз, красоту ее волнистых русых волос присланный из города организовать колхоз Халиль. В тридцать втором году он повез ее к своим родителям, и там состоялось их венчание.
– Не забыл, – повторил он, повернув ее лицом к себе, лаская губами соски ее по-девичьи упругих грудей. – Помню, любимая. Но ведь и ты у меня единственная, сердце мое, душа моя. Разве я тебя брошу? Думал, останешься, пока я устроюсь на новом месте. Это очень далеко. Трудно будет в дороге, возможно, и опасно.
– Если далеко, тем более не останусь, потому что надолго будет. А дорога разве после легче станет? Даже не думай. Я умру без тебя.
– Ладно, посмотрим, – его же словами откликнулась она, думая, что все равно настоит на своем.
Когда они вышли из бани, на хутор въезжали сыновья Гайзуллы. На розвальни были загружены две освежеванные лосиные туши. Мужчины устало брели за санями пешком, а жена Гумера Танзиля восседала на саврасом жеребце. Она держалась на коне уверенно, по-мужски. Под ней старое, но хорошо сохранившееся казачье седло на затертом кожаном потнике. Сама одета в поношенный мужской кожаный костюм, перешитый по росту. За плечом нарезное ружье. Мужчины, здороваясь, обнялись, начали задавать друг другу обычные в таких случаях вопросы: те у Халиля – про дорогу и про то, как он доехал; Халиль – про удачную охоту. Танзиля лихо спрыгнула с коня, оставив поводок уздечки на его шее, поздоровалась с гостями за руки. Конь, качая головой, нетерпеливо перебирал ногами, но стоял на месте. Поздоровавшись, Танзиля, обернулась к коню, погладила морду и сказала мужу:
– Гумер, расседлай лошадь и займись мясом. С гостями еще успеешь наговориться. А ты, Сальман, распряги свою кобылу.
«Норовистая! – похвально подумалось Самсинур. – Как она мужчинами командует!» Танзиля скинула с плеча ружье, передернув затвор, разрядила его и передала мужу вместе со снятым с пояса патронташем. Затем переключилась на детальное знакомство с Самсинур, ничуть не считаясь с тем, что гостья вышла из бани, засыпала ее вопросами. Это Самсинур не понравилось.
После бани они прошли в отведенный для них домик. В нем гудела чугунная плита. Пол вымыт. На нарах приготовлена мягкая постель. Приставленный к ним Салауат поставил на свободном краю нар самовар, расстелил маленькую скатерть, расставил посуду, мед и закуску к чаю. Предупредив, что их через полчаса ждут к ужину в большом доме, вышел.
– Хороший паренек, – сказал ему вслед Халиль. Не знаю, чем он не нравится Гайзулле.
– А мне не понравилась Танзиля, – сказала Самсинур. – Очень уж любопытная. Рта не дает раскрыть своими расспросами.
– Ты ей не больно доверяй. Танзиля – еще та. Всякого можно от нее ожидать. Вообще, никто не должен знать, по какой причине мы оказались здесь.
– Я уже сказала золовке Фаиде.
– Напрасно сказала. Наверное, расстроилась из-за нас. Теперь переживать будет. Предупреди, чтобы языком не трепала. Сразу предупреди, как за Фатихом к ней пойдешь.
– Ладно, предупрежу. А сынок наш, наверное, еще спит. Тоже устал в дороге.
Не успели попить чаю, вошел Гайзулла. Справился, как они устроились, не нужно ли чего, и пригасил в большой дом.
В нарушение на этот раз расселись на нарах женщины вместе с мужчинами. Вездесущий Салауат расставил перед каждым деревянные чашки с лапшой на жирном мясном бульоне. Суп был приправлен толченым крутом. В огромной деревянной чаше, посреди скатерти, дымилась гора мяса и казы. Слово за слово, затеялся неприхотливый разговор. По бессловесному намеку хозяина Салауат наполнял фаянсовые пиалы хмельным медом и обносил пирующих.
В честь гостей произносили тосты. По обычаю передавали гостям свои пиалы, предварительно отпив из нее и сопровождая пением. Гумер с Сальманом играли на кураях, Танзиля подыгрывала им на мандолине. Хозяева уговорили спеть Самсинур. Во время пиршеств в такой просьбе отказывать не принято. Она, не жеманясь, спела «Таштугай»(1), до слез растрогав захмелевшего Гайзуллу. Весь вечер скромно молчавшую его жену Гульбикэ тоже проняло пением. «Ой, какой голос! Ой, как сладко! Спасибо, сваха!»
(1) «Каменная долина» – башкирский народный напев.
Продолжение следует…
ПРЕДЫДУЩИЕ ЧАСТИ
Автор: Нуриман ШАГИБЕКОВ
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!