У меня были и мама и папа, хотя это не удивительно! Удивительно другое. Если у всех людей, в том числе у моих мамы и папы, и их мам и пап были действительно и мамы и папы, то тогда на нашей земле в глубокой древности, и даже без негров и индейцев, а только из моих родственников, должно было быть столько людей на земле, что им не хватило бы места даже только стоять, плотно прижавшись друг к другу.
Мои родители заботились обо мне еще до моего рождения, а потом и после этого много, много лет, без чего я не мог существовать. Забота до дня моего рождения сильно осложнялась тем, что в то время у обоих моих родителей была активная форма страшной исключительно заразной болезни туберкулеза легких, попросту говоря, - чахотки, от которой люди быстро умирают, после того, как заразятся. Государство в те годы активно боролось с этой болезнью. Всюду были открыты так называемые противотуберкулезные диспансеры, которые народ называл "туберкулезными диспансерами", и санатории, в которых этих больных старались лечить.
В возрасте до 6 лет, когда мы жили в квартире на Жуковской (ныне ул. Минина) я чувствовал на себе болезнь моих родителей только потому, что папы часто не было дома, а он был на лечении в санатории. Эта квартира была большая - из многих комнат. Наша семья занимала полностью первый этаж крохотного двухэтажного домика. При домике был огромный сарай для лошадей и повозок, который стоял пустым, и большой глубокий погреб, в который я лазил и помогал набивать этот погреб снегом. Однако наша квартира была в полуподвале, в котором окна были на уровне земли, а пол много ниже уровня земли. Квартира была сырая, и это, по мнению врачей, губительно сказывалась на здоровье моих больных родителей.
Поэтому в 1929 году, несмотря на энергичные и обоснованные протесты маминой мамы, а моей бабушки, мы, по настоянию тети Зои, отдали эту квартиру водному Институту, в котором мой папа работал, а взамен получили уже не нашу, а казенную комнату в бывшем общежитии студентов, переделанном в квартиры для преподавателей. Мы жили в этой комнате 6 лет, после чего нас стали выселять на улицу, так как мой папа в это время уже не работал в Водном Институте, который о нем уже никак не должен был заботиться.
Так бы это и было, если бы мой папа не работал со студентами заочниками, которые папу очень уважали. Один его студент работал в Обкоме партии на какой-то незначительной должности, но зато работал в самом Обкоме. Этого оказалось вполне достаточно в то время, чтобы нас не выгнали на улицу, а дали бы нам квартиру, освобождаемую сотрудником Института.
Дело в том, что наш дом снова превращался в студенческое общежитие, так как для преподавателей Института к этому времени был уже построен огромный многоэтажный дом со всеми удобствами. Нас в этот дом не поселили, а в освобождающуюся квартиру поселили благодаря телефонному звонку из Обкома.
Когда мы только въехали в сухую, светлую комнату на втором этаже огромного деревянного двухэтажного дома, я вплотную столкнулся с болезнями родителей. Папа тотчас же после переезда в новую квартиру слег в постель, мама тоже болела, но в постель не ложилась. Вся надежда была только на врачей, которые часто приходили к нам. С каждым визитом врача я связывал огромные надежды, что врач вылечит папу и маму. Сам я в то время не только хотел быть врачом. Этого мало сказать. Я жаждал быть врачом, чтобы иметь возможность помочь папе и маме, которых я любил бесконечно.
В квартире на Жуковской мама училась шить, так как на папину зарплату было прожить тогда невозможно, и маме, как и другим женщинам в то время, надо было работать и зарабатывать. Пойти на государственную работу в качестве ученицы мама не могла, так как не хотела оставлять ребенка, а никаких детских садиков тогда еще не было. Мама поступила на курсы кройки и шитья и каждый день должна была посещать их. Папа много был дома, но оставлять на него ребенка было нельзя. Поэтому в доме появилась девушка в качестве моей няни. Это была замечательная няня! Я ее обожал и любил не меньше мамы, а может быть и больше. Но однажды зимой в святки она ушла со мной гулять днем, а принесла меня спящего только под утро. Родители переволновались за меня, и больше я этой няни не видел.
В то время дети часто одни оставались. Меня тоже мама вынуждена была оставлять одного, но только не меня одного в квартире, а выводила меня гулять на улицу, где поручала меня заботам девочек. Это я хорошо помню. Девочки с полным удовольствием и очень хорошо нянчились со мной. Они до прихода моей мамы не расставались со мной и не оставляли меня без присмотра. Эти девочки не только во дворе своего дома гуляли, а и выходили на Волжский откос, перелезали через изгородь и гуляли по склонам откоса.
Помню хорошо три эпизода. Это то, что девчонки научили меня находить и есть вкусную дикую травку «дикарку», которая росла в траве на склонах откоса. Второе, что помню, - это девчоночьи многочисленные забавы, которыми они тешились в своем дворе. А третье - у меня существует до сих пор. Перелезая через железную ограду, чтобы попасть на склон откоса к «дикарке» я тогда сильно повредил мизинчик, и шрам от этого у меня есть до сих пор, напоминая мне о тех временах.
В это время я плохо помню, чем занималась моя мама, когда она была дома. Очевидно, она была занята хозяйскими делами, которые проходили мимо меня. А, вот, чем тогда был занят папа я помню отчетливо. У него было дома три занятия. Это либо читать газету, лежа на диване, либо возиться с радиоприемником, либо заниматься фотографией. Меня он подключал только к последнему занятию. В нашей квартире было полно разных крохотных чуланчиков с дверями, но без окон. В одном из этих чуланчиков был красный фонарь со свечкой внутри (электричества тогда еще не было) и стояли банки с химикатами, из которых составлялись проявители для пластинок и фотобумаги и закрепители. Фотоаппарата у папы не было, и он одалживал фотоаппарат у соседа тети Зои Кологривова, у которого фотоаппарат был, а фотографией он не занимался.
Поэтому кологривовский фотоаппарат подолгу гостил у нас. Это был огромный, деревянный, исключительно красивый, весь лакированный фотоаппарат, который мог делать негативы на пластинках размером 13х18 см. или меньшего размера. Этот аппарат имел очень хороший объектив, и на большом матовом стекле, прилагаемым к аппарату, получалась замечательная цветная картинка, которая смотрелась даже намного лучше расположенного напротив аппарата оригинала. Я присутствовал на всех стадиях фотографии - от зарядки кассет пластинками (их приходилось покупать нам самим), при проявлении пластинок и печати и проявления готовых бумажных фотографий. Меня все это великолепие и его результат потрясало!
Радиоприемник у нас все время работал, когда папа был дома, а ему, как преподавателю не надо было работать весь день. У него даже и свободные дни были, а с заочниками он занимался дома, так как эти занятия часто были индивидуальными - всего с одним человеком. Электричества тогда не было. Освещались керосиновыми лампами и свечками, пищу готовили в печке зимой и летом, а приемник работал на кислотных аккумуляторах.
Аккумулятор состоял из многих довольно объемистых банок, каждая из которых давала 1.5 вольта, а приемнику надо было 300 вольт или 200 больших банок. Их надо было установить, благо квартира была большая и место было. Но их надо еще и заряжать. Для этого папа носил аккумуляторы в расположенный недалеко от нашего дома на той же улице Жуковской ЦВИРЛ (Центральная Военно Инженерная Радио Лаборатория).
В этой лаборатории работали папины студенты-заочники, которые делали папе радиоприемники и заряжали ему аккумуляторы. Мама в связи с этим не успевали штопать папины штаны, изъеденные кислотой.
Отчетливо помню следующий эпизод. Я привязал к хвосту котенка маленький паровозик. Котенок побежал, а паровозик сзади мчался за котенком и гремел. Котенок со страху кинулся на стол, на котором был аккумулятор. Посыпались искры, которые еще больше напугали котенка. Это ужасное неожиданное зрелище мне хорошо запомнилось. Больше я с котенком подобных фокусов никогда не делал. Но тяга к такого рода проделкам у меня не исчезла, а только усилилась. Поэтому я скоро нашел кому на хвост вполне можно было прицепить паровозик, и я это успешно осуществил.
Мама, оставляя меня на попечение девочек, волновалась за меня и всем рассказывала про это. Одна женщина, выслушав ее рассказ, посоветовала ей отдать меня в группу девочек, с которыми занимается интеллигентная женщина. Меня могут принять в группу девочек, так как я веду себя хорошо с девочками, с которыми меня оставляет мама. Действительно, меня в эту группу взяли, и маме стало за меня спокойно. В группе было 5 девочек. Девочки для представления живых картин, иллюстрирующих сказки, надевали сказочные наряды. Живая картина – это костюмированная сценка из сказки с живыми героями. Девочки, приняв соответствующие позы, замирали, иллюстрируя сценку из сказки. Потом они изменяли свои позы, иллюстрируя следующую сценку, а иногда даже что-то разыгрывали. Остальное время девочки репетировали сценки и играли друг с дружкой, наряжаясь при этом сказочными персонажами, и во время игр старались их изображать.
Меня тоже сначала пытались вовлечь в живые картины для исполнения ролей мальчиков, которые приходилось играть девчонкам. Но из этого ничего не вышло. Девочки гораздо лучше меня и даже достовернее меня изображали мальчишек, вследствие чего я от обиды заплакал. Поэтому меня к представлениям и репетициям не привлекали. Я мог играть с игрушками, а мог смотреть как девчонки играют, как их зашивают в костюмы, а мог и смотреть представления.
Характер у меня был исключительно вредный. Мне так и хотелось пошалить, сделать кому-нибудь пакость, но только некому было. Особенно хотелось сотворить пакость девчонкам, но как это сделать? Девчонки дружно играют между собой, на меня, мальчика, внимания они не обращают. К ним не подступись и никакой пакости им не сделаешь, как ни старайся. Почему мне хотелось делать пакости особенно девчонкам. Потому, что им совершенно незаслуженно везет! Девочки намного красивее мальчиков, они так красивее, а их еще к тому же стараются красиво наряжать и наряжают как можно красивее. Девчонки, и именно эти девчонки изображают мальчишек гораздо лучше меня - мальчика! Где тут справедливость! Поэтому надо чем-то напакостить девчонкам! Жаль, что нечем!
Но, вот, однажды в комнате, в которой я играл с игрушками, зашел колобок. Это была девочка, зашитая в небольшой шар, много меньший девочки, обтянутый материей. Из шара торчала головка девочки, а сбоку шара торчали крохотные ручки без пальчиков. Головка девочки была запрятана в мешочек из прозрачной ткани, так что девочку нельзя было узнать. Ног у колобка не было. Шар с нарисованной на нем красивой мордочкой касался пола, но колобок не стоял на месте, а медленно двигался. Вот, наконец, мне подвернулся удобный случай напакостить девчонке. Только до этого я привязывал паровозик к котенку, и видел ужасные последствия такой шалости. А что, если прицепить паровозик к хвостику этого колобка! Задумано – сделано! Колобок медленно двигался по комнате, волоча за собой паровозик, отцепить который беспомощная девочка не могла. Колобок ушел, так и волоча за собой паровозик, который ко мне обратно не вернулся. В следующий раз я на хвостик колобку прицепил большого зеленого крокодила, с которым колобок ушел.
Девчонки на мои шалости не жаловались, а отплатили мне своими. Вдруг я обомлел, увидев в своей комнате лягушку из сказки “Царевна лягушка”. Лягушка вдруг замерла и уставилась на меня огромными выпуклыми глазищами, будто она только что заметила в комнате мальчишку. Вдруг она едва-едва слышно прошептала: "Витенька! Приголубь меня! Приголубишь – я выйду за тебя замуж!" Как только я это услышал, так у меня очень быстро, мгновенно пронеслась мысль, что это настоящая сказочная лягушка, а не девочка, наряженная лягушкой. Я не на шутку оробел.
Сказку о царевне лягушке я знал, и верил в эту сказку! И, вдруг, вот она живая царевна лягушка! Особенный гипнотический эффект на меня оказывали огромные глазищи лягушки, которые были самыми подлинными, настоящими, так как они смотрели прямо на меня, и они при этом видели меня! Я, благодаря этим видящим меня глазам, не мог сомневаться, что передо мной настоящая царевна лягушка. Кроме того, лягушка разговаривала со мной! Она знала, как меня зовут! Девочки никогда не разговаривали со мной, и вряд ли они знали, как меня зовут.
Поэтому это настоящая лягушка из сказки! Я тогда вообще верил в сказки. Лягушку следует приголубить. Этого требовала сказка. Оказавшись в сказке, наедине со сказочной лягушкой, я струсил. А лягушка, нацелив на меня глазищи, тихонечко сказала, шепотом едва слышно: "Ну приголубь же меня, Витенька! Подойди же ко мне! Не бойся меня!". Я ее, ужас как, боялся, трепет перед ней сковал меня полностью, не позволяя мне сдвинуться с места. Ко мне стали подступать слезы. Увидев это, своими огромными глазищами лягушка прошептала: “Витенька! Только не плачь, миленький! Только не плачь! Плакать должна я, бедная лягушка. Ты меня не приголубил, не пожалел! Так вот, за это не ходи за мной и никому не говори, что видел меня, а то отсохнешь!”.
Я не знал, что значит “отсохнуть”, но считал, что это что-то ужасное. Все-таки, я, боясь отсохнуть, рассказал маме про эту лягушку. Мама меня успокоила, сказав, что это была не настоящая лягушка, а девочка, наряженная лягушкой, которая на мне репетировала свою роль, и очень успешно прорепетировала! Надо было мне подойти к этой лягушке и погладить ее по головке. Потом я убедился, что мама права. Я видел, как девочку зашивали в костюм лягушки. Позже эти же девочки устроили мне аналогичное представление, в котором я принял девочку за настоящего своего ангела, сошедшего с небес! Но этого ангела мне обещала моя няня, которой я не мог не верить. Я долго до этого напрасно ждал этого, именно этого ангела, и был только несказанно рад и ничуть не удивлен его появлению.
Продолжение следует