Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Как я уже объяснился в майской афише "РУССКАГО РЕЗОНЕРА", сегодня - шалим. Причём - самым отъявленным образом. Публикую начатое когда-то, да и заброшенное продолжение (скорее - просто оборванное начало) "О.Негина". Зачем? К чему это?.. Ну, не пропадать же добру. К тому же умозрительные рукописи в не менее умозрительном авторском портфеле начинают стремительно таять - при таком-то количестве разнообразных "литературныхъ прибавленiй". Так что столь нахально продлить заседания нашего пятничного клоба хотя бы на цифру "один" искренне полагаю незазорным. К тому же, что прочтение предлагаемого - как следует из оферты заголовка - вовсе не обязательно!
"Краткого содержания предыдущих серий" не будет, скажу лишь, что - ежели кто помнит возраст главного героя в первой части - он стал на два года старше, а, стало быть, на дворе финал девяностых. Ну и, конечно, эпиграфом к недописанному "О.Негину-2" могли бы стать замечательные строки не менее замечательного Геннадия Шпаликова:
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне...
ПРИВЕТ! О.НЕГИН-2
- ... Слава те, господи, поехали…, - облегченно выдохнула словоохотливая старушка в чересчур просторном для ее худенького сгорбленного тельца ситцевом, болтающемся на ней как на вешалке, платьице. Оглядела добрыми глазами попутчиков, ища в ком-нибудь из них одобрения, и, конечно же, остановилась на Негине; смешливая парочка, нежно щебеча что-то друг другу на ушки – верно, глупости какие-нибудь, – кажется, вообще не слышала ее фразы.
- Да уж…, - поддакнул Осип, уже смирившись с мыслью, что всю дорогу ему придется поддерживать беседу. – Куда едете? – поинтересовался он в тщетной надежде, что старушка следует хотя бы до Череповца, а еще лучше – до какого-нибудь Бабаево.
- До конца, сынок, до конца, - с готовностью закивала она, явно обрадовавшись отклику. – К внучке еду, вот – прабабушкой стала, уж и не чаяла, что доживу до таких годов! Мне ж восемьдесят шестой пошел! Как перестройка эта началась, думала - всё, не по мне эти дела, господь знак посылает. Пережила как-то. А когда талоны выдавать стали, да на пенсию хоть одним хлебом питайся, решила – теперь точно всё! Ничего, протянула…, - и по-старушечьи просто улыбнулась, словно сама удивляясь тому факту, что страна не сумела добить ее бесконечными социальными экспериментами. – А ты-то, сынок, тоже к родным? Или по делам каким? Это ж раньше все в командировки ездили, а теперь – у кого ни спроси – все важные, по делам только ездят. Деловые стали!
- Да можно сказать, что и к родным, - улыбнулся в ответ Осип, в глубине души несколько оскорбившись за «сынка» - в его-то пятьдесят шесть! Вон – сынок, рядом сидит, девушку свою по коленке наглаживает! – подумал он, неожиданно позавидовав этому двадцатилетнему юнцу, взволнованно дышащему в раскрасневшееся от страсти и духоты ухо девушки. И девушка-то прехорошенькая: в белой маечке, обтягивающей остренькие грудки, зубки – беленькие, веснушечки, щечка одна – с ямочкой… Сам бы по коленке погладил, ей богу! Негин машинально втянул животик, расправил плечи и, быстро заглянув юной красавице в вырез майки, продолжил с прорезавшейся неожиданно горечью: - Могилки родителей проведать хочу, не был давно!
- Ой, молодец какой! – старушка смешно округлила глаза и, обхватив морщинистые щеки ладошками, покачала головой. – Хорошие, наверное, родители были, воспитали как надо, как раньше воспитывали, - и осуждающе посмотрела на воркующую молодежь, будто уж заранее зная, что они воспитаны по-другому, иначе, в нелепых традициях этого непонятного ей, чужого нового времени. – Меня-то вон внучка и не позвала бы, забыла про бабку, хорошо, дочка вмешалась: приезжай, говорит, мама, я всё оплачу. А нам, старикам, много ли надобно? Вот, собралась…, - и снова улыбнулась, приглашая улыбнуться в ответ.
- Да, наши сборы недолгие…, - подтвердил Осип, досадуя теперь уже от того, что воленс-ноленс вынужден в разговоре присоединиться к старушкиному поколению, а не к этим милым и поглощенным лишь своею молодостью и любовью голубкам.
Нагретый, казалось, добела от июльской жары и расплавленного солнца поезд неспешно покидал Санкт-Петербург, все увереннее набирая ход и вдохновенно все быстрее как скороговорку повторяя бесконечное «тыдык-тыдык, тыдык-тыдык…». В купе было слишком душно, набравший за последние пару лет несколько лишних килограммов Негин чувствовал себя как-то «не того-с» - с влажными от пота шеей, спиной и прилипшими к голове и без того сильно поредевшими за последнее время волосами. Даже курить не хотелось: в тамбуре, небось, и без того вонища – от таких же желающих проветриться, а еще больше – от безделья. Выход оставался только один – и Осип, благодаря судьбу за то, что подбросила ему именно таких, не выставивших с лету на стол ящик водки, попутчиков, нащупал в заднем кармане джинсов бумажник, довольно плотно набитый разнообразными купюрами.
- Схожу поужинать, - обратился он к старушке. – Вы за вещами не последите?
Та вновь заулыбалась, успокаивающе махнув сухонькой ручкой – этакий нестареющий оптимизм, аж завидно! Если ей сейчас восемьдесят пять, это ж когда она родилась? Матерь божья! Еще до революции! Гражданскую должна более-менее отчетливо помнить, всякие там НЭПы, коллективизации, Великую Отечественную уже поди замужем встретила, над Сталиным, наверное, рыдала в 53-м, копейки еще недавно на хлебушек с молочком считала, носки на продажу вязала, а поди ж ты – все не унывает! «А вам, сударь, стыдно-с! Нехорошо-с в унынии беспрестанно пребывать!» - сам себе сказал Осип, вдохновенно скользя мимо отдувающихся у открытых в коридорах окон пассажиров к вагону-ресторану. Привычка прибавлять почти к каждому слову старинный словоерс появилась у него после съемок в Москве телевизионного фильма по «Последней жертве» Островского – там его неожиданно, наткнувшись в архиве на фотопробы десятилетней давности, пригласили на роль Флора Федуловича Прибыткова. Как и кому в эти нищенские безденежные времена пришло в голову снимать кино по Островскому – осталось загадкой. Название кинокомпании – «Тетрис» - ему ничего не говорило, режиссер тоже был из молодых, никому не известных. Поговаривали, что деньги дал с единственным условием – снимать «за недорого», но непременно с хорошенькой брюнеточкой Женечкой Рузиной в главной роли – некоторый папик из какого-то провинциального банка. Фильм, кстати, так и не показали – ни один телеканал его не купил, зато Негин засветился в Москве, познакомился кое-с-какими полезными людьми и так вошел в образ рассудительного купца, что не мог из него выйти и спустя год, временами изъясняясь столь витиевато и изысканно, что сам порою удивлялся, тем более, что никаких иных сходств с прибыточным купцом Островского не наблюдалось. А очень хотелось! Хотелось переехать в другую квартиру, хотелось купить приличную машину, хотелось, чтобы в ресторанах клеились, узнавая популярного актера, молоденькие и хорошенькие, оставаясь с ним до утра, а после – незаметно исчезая… Эх, черт возьми, хотелось очень многого, да только в жизнь воплощалось не более десятой части желаемого.
Пройдя сквозь бесконечную гусеницу пахнущей потом, вареными яйцами и носками плацкарты, Негин вошел, наконец, в вагон-ресторан, удовлетворенно обнаружил девственно свободный столик возле приоткрытого окна и немедленно занял его весь, усевшись сразу на полтора стула и растопырившись локтями как вытаскиваемая из раковины улитка. Шансонистый женский голос негромко упрекал кого-то из музыкального центра на стойке, что «ты – не летчик», ноздри забивал квазиароматный мусс из пережаренного до состояния угольев мяса и табачного дыма. Ничего не менялось никогда. Негин невольно вспомнил свою поездку в Дмитриев двухлетней давности и нашел отличие лишь в том, что тогда он напился сразу, а сейчас, кажется, проведет время в совершеннейшей трезвости: остальное роднило два этих трипа как мальчиков-близняшек, родившихся через десяток секунд один после другого. А ведь как вчера было: Клара, неизменные пиво Koff и водка «Кайзер Вильгельм», пугающе-неприятный сержант Артур Поливанов и… Кэт! При одной мысли о последней у Осипа – как у подопытной собачки по команде эскулапа-филолога – начинало посасывать под ложечкой, а внизу живота образовывался некий вакуум – сродни тому, что было когда-то сперва у Негина-подростка, а после у Негина-студента от всякой реальной перспективы сближения с особью противоположного пола. Кэт, правда, - отдельная история, более тургеневско-чеховская. Так ничего и не было. Не было, но могло бы. А ведь – ах, что могло бы быть!..
- Убейте меня, если это не Онегин! – прервала его невеселые размышления женская реплика откуда-то справа.
Осип вздрогнул и, скосив глаза, обнаружил за соседним столом смеющееся треугольное личико в обрамлении темных кучеряшек и вежливо-отстраненную мужскую физиономию с легкомысленными бонвиванскими усиками и в очках. Первое – было смутно знакомым, вторая – категорически наоборот.
- Вот ведь смотрит, - возмутилась женщина, не смывая, однако, приветливой улыбки. – Онегин, это, в конце концов, неприлично с вашей стороны. Где былая учтивость? Два года, конечно, срок немалый, но вы же не хотите сказать, будто я подурнела до такой степени, что стала неузнаваемой?
- Мила? – поднатужившись, уточнил Негин, хотя услужливая память сердечными толчками моментально идентифицировала соседку с образом развесёлой и разбитной подружки сразу обеих, только что обмусоливаемых им в воспоминаниях, - Клары и Кэт.
- Господи, наконец-то, - облегченно выдохнула сигаретный дымок та. – А то уж чёрт знает что подумала: то ли в тамбуре повеситься, то ли по приезде сразу с вокзала на пластику бежать! Паша, познакомься: это самый галантный и остроумный кавалер нашего времени – Онегин, я тебе как-то рассказывала. Онегин, хватит нюхать голую скатерть, до вас меню еще только через час доплывёт, перебирайтесь немедленно к нам!
«Это – судьба!» - подумал Негин, научившийся видеть в любом – скверном или хорошем событии – соответствующее предзнаменование, и послушно пересел рядом с протянувшем вялую потную ладошку мужчиной.
- Коломойцев, - глядя через очки куда-то за ухо Негину, густым голосом, неожиданным для неказистого его - без каких-либо следов мускулов или волос - тела в свободной футболке с надписью «Всё это rock-n-roll», произнес тот.
- Коломойцев, - басом передразнила его Мила и хрипло засмеялась. Похоже, она была уже пьяна, что косвенно подтверждала полураспитая бутылка азербайджанского трехзвездочного коньяка на столе. – Пашечка, ты ж не на приеме по четвергам у себя в кабинете! Я, Онегин, замужем теперь! Видите, какое сокровище себе урвала? Депутат, между прочим!
- Поздравляю. Осип, - выдавил из себя окончательно растерявшийся, не решивший пока – как себя вести – Негин, всё еще держа не весу влажную теплую ласту Коломойцева.
- Надо это отметить, - по-гусарски заключила Мила, оборачиваясь к безлюдной стойке. – Чёрт, когда эти люди работают? Пашенька, душенька, слетай к ним, разнеси эту богадельню в щепки – как ты это умеешь, а?
Коломойцев солидно кашлянул, ужом протиснувшись через Негина и спинки соседних стульев, расправил худые плечи в красной, широкой не по размеру футболке, и, держась неестественно прямо, направился в конец вагона.
- Вы, Онегин, не смотрите, что он маленький и покашливает в салфеточку, - произнесла Мила совершенно трезвым голосом, отметив взгляд Осипа. – Его и в Дмитриеве, и даже в губернии все боятся: как зыркнет, как гаркнет, как корочками начнет трясти – только держись, ага! А вы – молодцом, почти не изменились, только волос пожиже, да живот – пониже, а в остальном – всё тот же галант и красавец. Ох, Онегин, помню, и шороху же вы наделали тогда!
- В самом деле? – стараясь унять противную пульсацию в висках, улыбнулся Осип, небрежно закуривая, чтобы чем-то занять руки и мимику.
- А то?! – хохотнула Мила. – Растормошили девичьи сердечки, селадон заезжий! Уж на что Кларка из бронежилетов сшита, и то, помню, всё на меня зыркала коршуном. А Кэт-недотрога? У неё же на лице как на обложке журнала «Лиза» всё написано: десятая страница – как выйти замуж, пятнадцатая – рецепт кулебяки, двадцать шестая – гороскопы. Ну, на залетных надеяться – век в девках сидеть. Знаете, как раньше на Руси таких как мы звали? От 25 до 35 – кандидатками. От 35 до 40 – пожилыми, в сорок – старыми девами, а уж после – царь-девицами. Ну, вот я, чтобы в царицы не записали, Коломойцева и окрутила…
Всё же Мила – очень пьяна, понял Осип. И, наверняка, эти полбутылки одна выпила. Вон, на столе и рюмка только одна, перед местом Коломойцева – вода минеральная стоит.
- Он-то, понятное дело, как голубок с руки – клюнул и не побрезговал, - продолжала, прикуривая от зажигалки Негина, Мила. – Зато я теперь – мадам депутатша. Все ему какое-то огромное будущее предрекают. Сам Дорошенко у нас бывает, что-то там всё перетирают, делят, множат, ну да я в их дела не суюсь. Вот фамилию свою, правда, оставить решила. Павликова – какая-то неприятная, что ли? «Кол моет»… Вы-то, Онегин, как? Я вам всё как есть выложила, а вы – в своем амплуа: загадочный и недоступный как памятник Николаю Первому.
- Да всё по-старому, - улыбнулся одними губами Негин, не решив еще – о чем говорить этой давней и случайной в общем-то знакомой. – Кино, телевидение, озвучка вот появилась – сериалы всякие… Так, всего понемногу.
- Не женились поди? – Мила сузила зеленоватые глаза, будто напомнила о некоей сопричастности к былым проделкам отставного кавалергарда. – Так по молоденьким-хорошеньким и скачете?
Негин хотел было срезать ставшую вдруг ему неприятной пьяную женщину, но помешал Коломойцев, с видом скромного именинника вернувшийся за стол: за ним величавым авианосцем на Осипа надвинулась ленивая официантка с таким неслыханным обнаженным декольте, словно муж Милы только что выдернул её со съемок немецкой порнушки про Вильгельмину и волшебный конус.
- И?.. – спросила она, с небрежной полуулыбкой взирая, как Негин невольно упирается взглядом в арбузы её достоинств.
- А ты меню человеку давала, чтобы икать? – возмутилась Мила. – Спроворь, лапуня, нам еще один коньяк – только, не вскрывай, знаю я вас! – и бастурму. Лимончику еще порежь. Онегин, солянки хотите? Она точно была и вроде вполне съедобна, Павлик съел – значит и вам пригодна...
- Артист – что ли? – почти механически выслушав Милу, поинтересовалась железнодорожная Брунгильда. – Вроде как гляжу – лицо у вас знакомое. Вот не так, чтобы – ух ты, точно… А - вроде похожи, вроде и нет.
- Артист он, артист, тебе-то что за печаль, девушка? – Мила, видимо, как вошла после замужества в роль уездной мадам Помпадур, так и не выходила из нее не то, чтоб в публичных местах, а и, вероятно, даже наедине с собой. Обладавший недюжинной фантазией на этот счет Осип живо представил себе, как властно она трет себя в ванне или джакузи мочалкой, как требует от грудей, живота и ягодиц, чтобы сохраняли упругость…
- Мне-то печали никакой, - ровно, словно человек из ватмана, произнесла, не глядя на Милу, официантка. Обернувшись к стойке, она зычно, разом перекрыв голосом стук вагонных колес, крикнула: - Гарик, солянку, бастурму, коньяк и лимон!
Зачем-то вздохнув всем декольте, она присела через проход, и цепко-профессионально кидая редкие взоры на Коломойцева, всё так же безразлично продолжила:
- Тут с месяц назад дама в годах одна к нам пожаловала… чего-нибудь диетического попросила. А я смотрю – лицо у неё вроде как знакомое…
«…Вроде – похожа, да кожа - кукожа», - мысленно продолжил Негин.
- … а потом-то и признала! Певица была такая в семидесятых – Ксения Мелитаури. Она еще про мальчика, который в девочку влюбился, пела… и про дождь что-то такое… Так вот: выглядит – хуже некуда, руки – старые, морщинистые, шея – висит, одета – чёрт его знает, где купила, на рынке, что ли… А ведь лет шестьдесят, не больше!
«… Как ей, наверное, нравится подмечать за артистами такие детали!» - тоскливо подумал Осип. – «И про меня потом тоже кому-нибудь рассказывать будет… Гарику своему, например: да актер этот… ну, ты помнишь… он еще в кино снимался… ну, в этом, как его… Живот – висит, мешки под глазами, всё, видать, коньяк кушает на завтрак, на обед и ужин. У артистов вся жизнь такая – алкаши, что с них взять?»
- … меню почитала, по глазам видно, что денег – на один хлеб. Простокваши стакан взяла, полчаса её, бедную, с горбушкой тиранила. А ведь из телевизора, почитай, не вылезала! Вот оно как! – назидательно взглянув на Негина, Брунгильда, наконец, встала и, демонстрируя с тыла совершенно петрово-водкинские стати, удалила авианосец своей фигуры куда-то в закулисье барной стойки.
- Нет, ну ты посмотри на неё! – Мила усмехнулась одним только ртом, ничем не нарушив слаженную конфигурацию лица. – Что за обслуга пошла – никакого уважения! А всё потому, что – государственное, значит - ничьё. Вот будут коммерческие поезда – так там таких и в уборщицы туалетов не возьмут. Мужчины, что вы всё молчите? Ладно – мой Коломойцев, он всё больше на заседаниях митингует за демократию, а вы-то, Онегин, что? Расскажите – как дела в отечественном искусстве обстоят? Кто с кем спит – обож-жаю эту фигню!
- Ничего за два года, Мила, не поменялось, - Негин несколько натужно улыбнулся, всё еще несколько раздосадованный на фатум, сведший его с абсолютно ненужной – по состоянию души – знакомой, да еще в придачу с политиканом областного розлива. Последних Осип терпеть не мог – особенно, нынешних, повылезавших как обфуканные пшикалкой тараканы, кто откуда – из партии, из бандитов, из бизнеса, только не из «приличных людей». Будучи сугубым пацифистом, Негин – по аналогии с «философским пароходом» миляги Ильича – нередко размышлял, что, кабы опыт вождя мирового коммунизма перенести на современность и загрузить на плавсредства всех нынешних идеологов и «эффективных» управленцев, то, вероятнее всего, понадобилась бы целая флотилия из «Титаников».
- Искусства больше нет, - продолжил он, кивком показывая наливающему ему коньяк в рюмку Коломойцеву, - достаточно, мол. – Ибо народу – не до искусства, ему бы булочки да с маслицем. Искусство нынче – полный капиталистический реализм: голодные киношники снимают фильмы про бандюков на деньги бандюков, всё – как в жизни. А для того, чтобы в эти фильмы попасть, все спят со всеми: даже юноши со стариками и девушки с матронами, не говоря уж о более естественных вещах. Ответил я, Мила, на ваш вопрос?
- Ну, не всё же так мрачно, - густым как брикетный кисель голосом возразил Коломойцев, серьезно глядя на Осипа. – Экономика возрождается, появляется новое поколение режиссеров, сценаристов…
- Коломойцев, ты что – искусствовед? – поразилась Мила, ехидно глядя на мужа. – Что там у тебя «возрождается»? Тоже мне – Томас Мор, блин… Видишь – человек конкретно, по теме говорит!
- Возрождается!.. – презрительно фыркнула выросшая из-за спины депутата величественная официантка, перемещая с подноса на стол дымящуюся солянку, несколько, кажется, пережаренную бастурму и что-то еще. – Как же! Сходила я тут в одно кино… Не помню – как называется, но из всех героев вроде как один только в живых и остался, и тому, горемыке, ухо отстрелили! Раньше – фильмы хорошие были, про любовь! Как жить – учили. Плохое – осуждали. А теперь что? Чему такое кино научить может? – и она строго, будто педантичный учитель на набедокурившего неофита, взглянула на Осипа.
- Слушай, и не говори! – зычно откликнулся из-за стойки буфета прислушивавшийся, оказывается, к разговору маленький седоватый Гарик.- У меня сын такой кино посмотрел, папа, спрашивает, пистолет хочу, пистолет, говорит, купи мне – на улицу боюсь ходить! Это ваше новое искусство, да? Я вам так скажу, уважаемые: пять лет вообще ничего не снимали – и дальше снимать не надо, мы лучше «Любовь и голуби» еще раз посмотрим!
- Это восхитительно! – скорее, ужаснулась, а не восхитилась Мила, однако далее возмущаться не стала, надолго приникнув к фужеру с коньяком и всем видом олицетворяя финал дискуссии о современном кинематографе.
- Что там в Дмитриеве, как Кэт, как Клара? – с ничего не выражающей интонацией поинтересовался Осип только за тем, чтобы что-нибудь сказать.
- Именно в такой последовательности? – ехидно сверкнула умными пьяными глазами Мила. – Вам, Онегин, с чего начать – с плохого или с очень плохого?
- Хорошего совсем ничего? – наигранно растянул губы в улыбке Негин.
- Это, как говорят в Лондоне беглые русские миллионеры, фо хум хау! – Мила округло хохотнула, еще раз быстро смерив Осипа проницательным женским взглядом. – Одним – хорошо, а другим – как посмотреть… Кэт – замуж сходила, за милиционера одного, с дитём теперь возится. Больной он у неё получился, что ни месяц – то новые приключения: то ангина, то скарлатина, то диатез, то энурез. В общем, чудо-ребенок, мечта любой матери. А чего было ожидать – её ж замуж чуть не силком Артурчик затащил, так окрутил со всех сторон, что без вариантов – либо в петлю, либо с ним, придурком, в люлю…
«Ожидаемо», - мысленно поморщился брезгливый Негин, припомнив мерзейшего сержанта Поливанова и наглядно представив себе, как властно тот тискает долгое и пронзительное в своей беззащитности тело...
- …а после, понятное дело, развелся – а на кой ему такие прелести жизни? Он, Артурчик, такой – своё получил, насладился телом нежным-белым-крупитчатым, да и был таков, на другую теперь переключился, на девчонку совсем, только школу закончила, - будто озвучивая игру воображения Негина, насмешливо тянула словесные кружева Мила. – Алименты, правда, платит – а что ему? Он эти копейки, что ей дает, за день понасшибает, пальцем о палец не ударив. Так что девушка наша, голубица непорочная, ныне денно и нощно в заботах тяжких обретается, там у неё, кажется, и с матерью не всё слава богу, в общем – один к одному… Давеча встретились, так лицом – чисто низринутый ангел: худющая, бледная и очей исполнена – будто с картин Глазунова. Вы, Онегин, как насчет ангелов?
- Скверная из вас сваха, только Еву Браун Гитлеру подкузьмить – и то вряд ли, - Осип сухо кинул на стол несколько купюр и, бегло кивнув сделавшему чуть удивленное лицо Коломойцеву, поспешно поднялся.
- Ой-ой, подумаешь, какие мы христосики, - хрипло кинула ему вдогонку Мила. – А кого от неё три года назад ветерком сдуло? Может, космонавта Джанибекова Владимира… Александровича? Не нравится, сударь, неприятная правда? В туалет, поди, в бархатном противогазе заплываете?..
Она говорила еще что-то, но задыхающийся от ярости Осип уже не слышал её. Пронесясь сквозь вагоны сумасшедшим альтернативным мини-поездом, он ворвался в купе, чуть не придавив всё так же милующуюся парочку, с самым мрачным видом вскарабкался на верхнюю полку и, сложив руки на груди, с трудом перевел сбившееся дыхание. Поездка не задалась изначально, неприятная встреча с Милой окончательно убедила его в этом, более того, - поставила Негина в самое неприглядное положение дезертира, украдкой, ползком пытающегося пробраться в расположение родной части – посмотреть – как там? Предложение Милы - воспользоваться тягостным положением Кэт - по сути своей было жестким, но с морально-этической стороны совершенно справедливым, и Осип понимал это, что не помешало ему оскорбиться на пьяненькую даму.
- Господи, чем это вас накормили? – испуганно смотря снизу на сжатые кулаки Осипа, спросила старушка.
- Бастурмы покушал, - буркнул Негин и отвернулся лицом к стенке купе.
«Интересно», - подумал он, вспомнив вдруг Милино «плохое и очень плохое», – «новость про Кэт – это «плохо» или «очень плохо»? И если, например, это – «плохо», то что же тогда случилось с Кларой? Убили, что ли – из-за этого её комбината?»
Снизу раздалось раздражающее хихиканье – это юнец, увлекшись, проник рукою своей раскрасневшейся подруге куда-то в сокровенное...
... С утра Негин пребывал в самом дурном расположении духа. Во-первых, не выспался: неугомонная молодежь всю ночь шастала туда-сюда, хихикала, шепталась и шуршала влажноватым постельным бельем, угомонившись только часам к пяти. Осип – и без того ко второй половине шестого десятка страдающий чрезмерной чуткостью – ворочался с боку на бок, демонстративно откашливался и один раз даже как бы в стенку купе пробормотал «Мать твою!..» Помогло минуты на три, после чего возбужденный шепот вперемешку с каким-то даже чересчур экзальтированным попискиванием сами собою реанимировались, причем, с нарастающим звуком, Негину даже показалось, что уже вот-вот звукофон с нижней полки неминуемо достигнет как минимум ста децибел. Не выдержав, Осип свесил голову и, отбросив всякие приличия, весьма весомо бросил в полутьму: «Да что ж такое-то?!» Молодежь выскользнула из-под простыни, опять зашуршала одеждами и, вжикнув дверью, испарилась, вновь материализовавшись уже около шести: юноша подсадил свою подружку на верхнюю полку, легко забросил свое тело туда же, после чего оба, наконец, угомонились, сложившись вставшим на бок бутербродиком. Уснуть, правда, всё одно не получилось – пришло время мучающейся - как и большинство в её возрасте - бессонницей бабулечки. Стиснув челюсти, Осип лежал с закрытыми глазами и думал: а какого черта меня вообще понесло в Дмитриев? Снова? Это что – род самоистязания – вроде вериг? Или – давай уж будем откровенны хотя бы наедине с самим собою – попросту желание поставить хоть сколь-нибудь внятный знак после неоконченной со времени последней поездки фразы? Что там – точка, восклицание, вопрос? Итак, вот тебе, старый ходок, новые вводные: Кэт – с очевидно нездоровым ребенком от омерзительного сержанта Поливанова, больной матушкой и свободна. Что дальше? Детей Осип недолюбливал, особенно – маленьких, лет до четырех. После следовал терпимый для Негина возраст – лет до десяти, когда можно без внутреннего дискомфорта терпеть капризы очаровательных созданий и даже о чем-то с ними говорить. Всё, что дальше – сразу нет: сплошной пубертат, прыщи, мучительный поиск себя в окружающем мире, непроходимая тупость и самоуверенное отрицание в пугающем ничегонезнании. Негин вспоминал себя таким же – и испытывал глубочайшее отвращение к себе самому тогдашнему и всем обобщенным подросткам мира. Если Кэт примет его (или даже так – если Кэт примет, и сам Негин примет Кэт нынешнюю – не преминул уточнить Осип) – что делать дальше? Увозить обоих в Питер? Даже, может быть, вместе с мамой... Негин представил себе свою двушку – не то, чтобы очень уж ухоженную, но все же достаточно обжитую – для него самого, нежное тело Кэт и моря удовольствий – в одной комнате, и два больных разновозрастных страдающих существа – в другой... Поморщившись, Осип даже возмущенно заворочался на скомканной простыни и, почувствовав торможение состава, спрыгнул вниз, задержавшись взглядом на безмятежно спящей девушке. Рука её, покрытая возбуждающим светлым пушком - как персик, лежала поверх одеяла, солнце окрасило аккуратное ушко в розовое, а сама поза очаровательного небесного создания с закинутой под одеялом на партнера ногой навела вдруг Негина на такие далекие от Кэт мысли, что он, стоя надевая легкие летние туфли, сердито заторопился и, так и не натянув до конца задник на левой ноге, вывалился из купе.
«Черт знает что такое! Ей, наверное, восемнадцать только стукнуло...» - подумал, направляясь к тамбуру, Осип, в глубине души признаваясь сам себе, что и восемнадцать – очень даже прекрасно, и что Кэт в момент из знакомства было, скорее всего, на какие-нибудь семь лет (что такое жалкая цифра семь лет для его шестого десятка!) больше, и что, раз уже этому зефирному ангелу можно столь откровенно проводить день, вечер и ночь с противным, прыщавым, и наверняка не очень чистоплотным и неопытным юнцом, значит... Таааак, стоп!..
Поезд, ревматически заскрипев суставами, присвистнул, будто удивляясь, – вот больно-то! – и остановился.
- Долго стоим? – спустившись на пустынную платформу, поинтересовался у заспанной проводницы Осип.
- Пять минут, - сквозь зевок ответила та. – А чего вообще здесь останавливаться? За все время, что работаю, человек пять всего сошло...
- Это – да... Необъяснимая фигня, - Осип закурил и направился к одноэтажному зданию вокзала – через три вагона от него.
Станция называлась Можарово и была она почти пустынной, не считая пары немолодых уже женщин, которые, увидев направляющегося к ним Негина, поспешили к нему навстречу. У одной в руках была большая, накрытая рушником, кастрюля, вторая, как санитарка – неподъёмного раненого бойца, волочила за собой на тележке огромный бидон.
- Молодой человек, - задыхаясь, выкрикнула та, что с бидоном, - пирожки горяченькие, с пылу-жару... С капусточкой, с мяском, с рыбочкой...
- А у меня – сладенькие, - чуть обиженно запела вторая, - с вишней, малиной, яблоками, с творожком...
- ... а еще с грибочками – сама собирала, - вспомнила первая.
Презентация кончилась, обе докатились, наконец, до Осипа и, выжидающе уставившись на него, застыли с жалкими полуулыбками на лицах. Негину всегда было неловко попадать в подобные ситуации, он даже в нищую для себя лично первую половину девяностых старался никого не обидеть и покупал у старушек носовые платочки, вязаные носки, яблоки, а один раз – даже жалкий полуувядший букет... самому себе. Вспоминились Пушкинские Горы, трогательная бабушка в пальто и её "Купите цветочки, поддержите бабулечку", причём, цветочки явно были взяты ею неподалёку, от памятника Александру Сергеевичу. Представив, как его поезд через три минуты уйдет и две торговки останутся со своими кастрюлей и бидоном дожидаться следующего (когда он придет? через час?.. два?.. а может и четыре?..), Осип изобразил приличествующую моменту заинтересованную физиономию и с деловитым видом приобрел по два пирожка у каждой – с малиной, творогом, мясом и «рыбочкой»... Правда, тут же раскаялся в своих добродетелях, ибо его выбор, похоже, крайне огорчил можаровских бизнес-вуман.
- А с капусткой-то, с капусткой... не надо, что ль? – взмолилась женщина с бидоном.
- Ой, а вишенка, вишенка как же, сынок? Вкусная такая..., - переполошилась другая – с кастрюлей.
Осип сменил доброжелательное лицо на озабоченное, оглянулся на состав и с пирожками в руках потрусил назад, по пути размышляя – насколько безопасны и вкусны приобретенные изделия. Неловко взгромоздившись под равнодушным взглядом проводницы без помощи занятых рук в вагон, он решил, что точно угостит разговорчивую старушку, а остальное съест сам – с чаем. Всё одно к вечеру уже сходить в Дмитриеве и можно будет не завтракать в ресторане, в котором вполне вероятна новая встреча с язвой Милой и её отвратительно-комичным Коломойцевым. Наверняка ведь в Дмитриеве на платформе придется встретиться... Хорошо еще, если Мила просто иронично кивнет, а то ведь не удержится и молвит что-нибудь... этакое... Черт, конечно, надоумил его повздорить с этой ядовитой дамочкой, ну да что уж теперь...
- Чайку - может? – бросила в спину ему проводница.
Оглянувшись, Негин с удивлением – как снял темные заляпанные очки - обнаружил тридцатипятилетнюю привлекательную молодуху с чуть полноватыми щиколотками и вызывающе-манящим декольте под продуманно-полурасстегнутой белой блузкой. Прямые каштановые волосы небрежными прядями спадали на лоб, темно-синие глаза насмешливо уставились на Осипа, будто их владелица не чайку предложила, а что-то более многообещающее.
- Чайку, говорю, попьем? – уточнила проводница всё с той же игривой интонацией. – А то пирожка что-то захотелось... С малиной, поди?
- Есть и с малиной, - согласился Негин, всё еще поражаясь, как мог он не заметить такой красотищи – хоть и несколько порочной, но от этого ничуть не менее манкой.
- Ну всё тогда, айда! Заходи, - проводница, почти не прикладывая никаких видимых усилий, переместилась в тамбур и, ловко управившись с подъемной лестницей, закрыла за собой дверь вагона.
Постель в её купе была тоже какой-то продуманно-зазывной – вроде и застелена, а краешек одеяла откинут, отсверкивая непривычной для РЖД сливочной белизной – как нечаянно обнажившееся под задравшейся юбкой девичье бедро.
- Тебе какой заварить – черный, зеленый или, может, с бергамотом? – всё так же усмехаясь, спросила проводница, словно вкладывая в слово «бергамот» какой-то особый смысл.
- И с бергамотом есть? – поддерживая такие же игривые интонации, уточнил Негин, не сводя с неё глаз.
- Ну, есть... что же мы – хуже людей? – Она задвинула было за собой дверь купе, но, подумав, оставила её полуприкрытой. – Меня Олесей зовут... как в песне! «Так птицы кричат... а-а!» Помнишь? Да точно должен помнить...
- Останься со мною, Олеся? – переспросил Осип, продолжая игру в заигрывание и провожая взглядом её ладное тело, метнувшееся к титану со стаканами. Внизу живота у него снова затрепетала крылышками ожившая бабочка – совсем как недавно, в купе, когда смотрел на спящую девочку. – Мы почти тезки! Оба на «О» начинаемся...
- Ох ты какой... – Олеся выставила на столик два дымящихся стакана, ловкими заученными движениями вскрыла бумажные упаковки и погрузила в них пакетики с чаем. – Давай, двигайся к окну... на «О»...
Почти прижавшись к нему жарким бедром, она, сосредоточенно глядя в стакан, перешла к окрашивающим кипяток в приятно-коричневое фрикциям с пакетиком – вверх-вниз, вверх-вниз.
- Холостой – что ль?
- Так заметно? - усмехнулся Негин, присоединяясь к турниру по манипуляциям с пакетиками.
- Вашего брата за версту заметно, - Олеся пришла к финишу первой, ловко скрутила мокрый пакетик ниточкой и положила его на салфетку. – И тех, кто холостякует только в дороге, а дома его жена тапком по комнатам гоняет, и таких как ты... Всё глазами бродите, сыты никогда не бываете. Что один-то? Вдовец? Или вечный колоброд?
- Скорее второе... только наколобродился уже! – Осипа почему-то пробило на откровенность – сам себе удивился.
- И мужик-то вроде видный... и не дурень... и в самом соку..., - Нараспев, словно размышляя вслух о дальнейших перспективах совместного чаепития, протянула Олеся, берясь за пирожок. – Гляди-ка, и самом деле вкусно! Попробуй – с малиной!
Осип послушно откусил от её пирожка и почувствовал яркий вкус тёплой ещё малины – как поцеловался. И глаз от её губ не отводил. Губы были иронически изогнутые, пухлые и яркие.
- Ручной ты, - тихо сказала она, убирая от его лица пирожок. – И ласковый... наверное. В любви – деликатный. У меня муж такой был. На четыре года его хватило.
- А потом? – поинтересовался Негин, всё еще не отводя вдохновенного взгляда от её губ.
- А потом – суп с котом, - с неожиданной суровостью отрезала Олеся. – Сказал – извини, мол, другую встретил. А я с ребенком и с мамой одна осталась – в Череповце этом. Ни специальности толковой, работа – или в кафе официанткой или на гиганте этом металлургическом, пропади он пропадом. Весь город – один, блин, большой завод: трубы, дым, дома страшные, вода мерзкая из крана, неприятная какая-то, у всех баб прыщи на лицах, у мужиков – половины зубов нет. Рванула в Питер, вот – проводницей устроилась, своих после к себе перевезла. Хорошо хоть – алименты платит. Покладисто разошлись, не жалуюсь.
«Интересно, зачем мне знать всё это?» - подумалось Осипу. На сердце сразу как-то заскучнелось, и хоть он всё ещё сохранял лицо зачарованного принца, готового по первому мановению пальца железнодорожной одалиски воспарить с ней к горним высям, воображение услужливо рисовало скучные картинки съёмного питерского быта где-нибудь на окраине и в хрущёвке: неизменно плачущий ребёнок, переболевший всеми возможными детскими хворями, рано состарившаяся мать, нехватка денег и одинокие слёзы по ночам в подушку – тихонько, чтобы не услышали...
- Напугала я тебя? – Олеся фыркнула в чай и взялась за следующий пирожок. – С творогом... Не бойся, в жёны не навязываюсь. Просто характер такой... У тебя в лице есть что-то такое... вдруг потянуло поболтать.
- Поболтать – это да, это сразу ко мне, - немедленно согласился Негин с некоторым разочарованием. Не то чтобы он ждал, когда проводница закроет дверь на замок и вопьётся в него своими порочными в своей откровенной изогнутости губами, но вдруг ему захотелось, чтобы так оно и случилось...
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие заседания клоба "Недопятница", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании