Почему и как первый камень в основание Израиля заложил сталинский СССР.
Итак, основание еврейского государства зависело от того, какую формулировку выберет ООН для решающего голосования. А это определялось в основном позицией двух держав — Советского Союза и США.
Сионист Громыко
Про СССР было практически все известно. Советский Союз традиционно поддерживал «справедливую борьбу арабского народа с колониалистами», а сионизм считал враждебной полуфашистской идеологией, само это движение — оплотом империализма, главным образом британского. Со своими сионистами в стране победившего социализма расправились еще в 20-е, кого-то расстреляв, кого-то посадив, кого-то отправив в эмиграцию, и даже иврит был под запретом как язык реакционный, в отличие от «пролетарского» идиша.
Госдеп, Пентагон, ЦРУ давали однозначную оценку предполагаемой позиции СССР: Москва поддержит вариант единого государства с арабским большинством, чем заслужит признательность арабов, так что и США не стоит портить с ними отношения. Сионистские лидеры тоже не ждали ничего хорошего от сталинской империи.
Когда 14 мая 1947 года (то есть ровно за год до провозглашения Израиля — день в день. — Прим. В.Б.) советский представитель Андрей Громыко поднялся на трибуну Генассамблеи ООН, обсуждавшей судьбу Палестины, еврейские деятели, сидя на местах для гостей, приготовились услышать от него то же, что слышали раньше в конфиденциальных беседах. Но то, что он сказал, повергло их в шок.
Он заговорил об ужасных страданиях, которые перенес еврейский народ во время войны. О том, что мучения этих людей не кончились, «сотни тысяч евреев бродят по разным странам Европы», что долг ООН помочь им. Он потребовал признать тот «тяжелый факт», что ни одно государство Западной Европы не оказало евреям должной поддержки во время войны. Именно этим, подчеркнул Громыко, объясняется стремление еврейского народа к созданию своего государства — и не поддержать такое естественное стремление так пострадавшего народа было бы несправедливо.
Громыко заявил, что СССР был бы заинтересован в основании единого арабо-еврейского государства с равными правами для двух народов, но если комитет ООН по Палестине решит, что конфликт между ними неразрешим, создание на этой земле двух государств, еврейского и арабского, — альтернатива оправданная и приемлемая.
Никто не ждал такого разворота от советского представителя. Он говорил так, как будто речь ему писал сионист или сам он был сионистом.
И это была не единственная просионистская речь Громыко. В сентябре Специальный комитет ООН по Палестине (UNSCOP) решил выставить на Генассамблею именно резолюцию о разделе Палестины. За три дня до судьбоносного голосования, 26 ноября 1947 года, Громыко в ответ на арабские упреки в том, что раздел Палестины является исторической несправедливостью, заявил о долгой связи еврейского народа с этой землей. Как будто бы вновь заглянул в прописи сионизма. Отрицание этой связи до сих пор является основной палестинского нарратива. И Громыко опять подчеркнул, что такой раздел справедлив, он соответствует «законным требованиям еврейского народа, сотни тысяч представителей которого являются бездомными…». Это слово — «бездомные» — нам надо бы запомнить для понимания дальнейшего.
Сталинский гамбит
Понятно, что Громыко «стал сионистом» не сам по себе и не вдруг. Он выполнял решение, принятое не им и, скорее всего, даже без него. Было кому решать за всех и в тогдашней Москве. Звали этого человека Иосиф Сталин, а вот уж без него не совершались такие резкие развороты, какие начал демонстрировать несгибаемый Громыко с трибуны ООН в 1947-м.
Что заставило Сталина «пойти на поводу у сионистов» тогда? Только не чувство справедливости, о котором постоянно говорил Громыко в своих сенсационных речах, сделавших его «героем Израиля» с тех пор и навсегда. Только не сочувствие еврейскому народу, претерпевшему «невиданные бедствия» во время войны.
К Сталину понятия справедливости, сострадания, сочувствия неприменимы. Тем более — по отношению к евреям. Не пройдет и двух месяцев после исторического голосования в ООН, признавшего (во многом благодаря позиции СССР) право евреев на свое государство, как он отдаст приказ об убийстве «главного еврея» Советского Союза Соломона Михоэлса — прелюдии к задуманной Сталиным великой антисемитской кампании, итогом которой должно было стать «окончательное решение еврейского вопроса» в его стране.
Евреи для него были всего лишь россыпью пешек, которыми он собирался разыграть свой ближневосточный гамбит на палестинском поле.
Война кончилась, а с нею — вынужденный союз с империалистами. О переделе послевоенного мира договорились еще во времена союзничества, на саммитах в Тегеране в 1943-м, в Ялте и Потсдаме в 1945-м. Но передел касался в основном Европы. Палестина — вопрос второстепенный — оставалась за рамками договоренностей. Престарелый советский вождь, не желая замечать изменившихся тенденций, продолжал считать Англию основным игроком на Ближнем Востоке и хотел ее оттуда выгнать.
Палестина представлялась ему удобным местом, где он мог вставить старушке Британии большое шило в задницу.
Арабов Сталин считал пособниками и сателлитами англичан. По его представлениям, Британия в послевоенном мире продолжит контролировать Ближний Восток через полностью подчиненные ей Трансиорданию и Ирак и зависимый от нее Египет. А еврейское государство в центре региона точно не станет сторонником Британии, с которой сейчас евреи борются, в том числе силой оружия, зато вполне может стать оплотом Советского Союза в регионе. Это как бросить головешку в муравейник.
Основания для такого сценария были, и дали их советскому руководству сами сионисты.
Обмен Лондона на Москву
Хаим Вейцман, председатель Всемирной сионистской организации (ВСО) и будущий первый президент Израиля, был вхож в самые высокие круги лондонского истеблишмента. Не благодаря своим должностям в сионистском движении. Этот еврей из-под Пинска был профессором химии в Манчестере, и во время Первой мировой изобрел промышленный способ производства ацетона, который помог британскому флоту избавиться от острого дефицита бездымного пороха. Признательность тогдашнего морского министра Уинстона Черчилля не знала границ. Даже когда Черчилль стал премьером, Вейцман по старой дружбе был одним из немногих, кто мог входить к нему без доклада. Считается, что и Декларация Бальфура появилась во многом благодаря тому, что британское правительство не могло отказать человеку, который внес такой бесценный вклад в оборону империи в самый критический момент войны с немецкими субмаринами.
Химия, ацетон и порох были лишь побочными занятиями профессора Вейцмана. Главным делом жизни был для него сионизм. И он сыграл в нем выдающуюся роль. Это Вейцман, вовремя предвидя падение Османской империи в Первой мировой, настоял на переориентации сионистского движения с нее на Великобританию.
Вейцмана считали в сионистском движении англофилом, и когда империя повела себя в канун и в начале Второй мировой так вероломно по отношению к евреям, он чувствовал себя виноватым. И сделал новый прогноз — теперь уже по поводу Британии. Она выйдет из этой войны ослабленной, ее положение на Ближнем Востоке не будет прежним. Вакуум заполнит, скорее всего, Советский Союз.
Вейцман не питал теплых чувств к стране социализма. Его младший брат, единственный из семьи вернувшийся на прежнюю родину строить страну рабочих и крестьян, вскоре оказался в тюрьме и сгинул в сталинском лагере. Но политическую опору выбирают не по любви. Глава ВСО стал искать выходы на советское руководство. Ближайшим доступным контактом мог для него стать только посол СССР в Лондоне Иван Майский.
Они впервые встретились в феврале 1941 года. И очень понравились друг другу. Говорили по-русски. Майский услышал от немолодого, высокого, безупречно одетого профессора массу неожиданных и приятных вещей. Вейцман сказал, что сионисты разочарованы англичанами: те не любят евреев, предпочитают им арабов и вряд ли пойдут на размещение в Палестине 4–5 миллионов еврейских беженцев из оккупированных немцами стран Европы. Так что даже победа Британии в войне с Гитлером не сулит евреям ничего хорошего, сионисты готовы порвать с ней ради более надежного партнера.
Все это стало еще более актуальным совсем скоро — когда и Советский Союз вступил в войну с Гитлером. Вейцман завел переписку с Майским. Объяснял, что это великое заблуждение, будто сионизм враждебен социализму и СССР. Другие сионистские лидеры при всякой возможности отстаивали этот тезис:
«Палестина представляет собой очаг единственного организованного рабочего движения на всем Ближнем Востоке и ядро социалистического содружества».
Убеждали, что еврейское государство, когда оно будет создано, станет нейтральным, в то время как арабы — либо британские агенты, либо коллаборационисты, работающие на Германию.
Тут не требовалось строить догадки. В то время как сионисты обхаживали советских представителей за рубежом, а в самой еврейской Палестине развернулось массовое движение в поддержку Красной армии (собирали деньги и теплую одежду, посылали медикаменты, перегоняли за две тысячи километров по пустыням и горным дорогам в СССР санитарные машины с оборудованием, готовы были отправить медицинские бригады на фронт), «отец палестинской нации», верховный муфтий Иерусалима Амин аль-Хусейни встречался с Гитлером, клялся ему в верности, формировал мусульманский легион СС в Боснии и диверсионные группы в Палестине, организовал прогитлеровский военный мятеж в Иране, а штаб муфтия располагался в Берлине.
Нескромное предложение
Вторая встреча Майского с Вейцманом состоялась в сентябре 1943 года. На ней советский посол перевел разговор в практическую плоскость, которую в первой их встрече лишь затронул. Его интересовало, действительно ли Палестина может вместить большое количество европейских евреев.
В том же месяце посол сам оказался в Палестине. Его вызвали в Москву, а во время войны в Европе самый короткий путь туда из Лондона пролегал через Ближний Восток. Один из ведущих израильских специалистов по истории евреев России и Польши, директор Института исследований сионизма и Израиля при Тель-Авивском университете, ныне покойный профессор Мататьягу Минц писал, что командировка Майского была связана с его предстоящим назначением заместителем наркома иностранных дел.
Очевидно, для срочного вызова в метрополию имелся по крайней мере еще один повод. Именно в это время, в сентябре 1943-го, при Наркоминделе начала работу созданная решением Политбюро правительственная Комиссия по вопросам мирных переговоров и послевоенного устройства. Для руководства ею был отозван в Москву другой посол — в США — Максим Литвинов, бывший нарком иностранных дел, в свое время смещенный перед заключением пакта Молотова-Риббентропа, поскольку противился партнерству с гитлеровской Германией, во-первых, а во-вторых, был евреем, что тоже могло раздражать нацистов.
В рамках задач этой комиссии была выработка позиции СССР, в том числе по послевоенной судьбе Палестины и евреев — еще отдельно.
Волею обстоятельств (контактам с сионистами, о которых посол, естественно, докладывал в Москву) и по должности (Палестина была фактически протекторатом Великобритании) Майский оказался среди высокопоставленных советских дипломатов наиболее компетентным в обоих этих вопросах. Очевидно, он и предложил связать их вместе.
На обратном пути в Лондон Майский снова оказался в Палестине (2 октября — указывает профессор Минц точную дату) и на сей раз не просто сделал пересадку здесь, а пожелал остановиться на несколько дней.
Принимали его как почетного гостя британские власти подмандатной территории. Но, к их неудовольствию, он настоял на встрече с руководством еврейского анклава. Посла повезли в два кибуца неподалеку от Иерусалима, где он был обласкан со всей страстью коммунистического братства. (Во время войны культ Сталина и СССР в еврейской Палестине достиг пика, а в некоторых кибуцах продержался и после нее, после смерти вождя и даже после разоблачения его преступлений. Самого Мататьягу Минца исключили из родного кибуца, когда он вышел из просталинской компартии, шокированный речью Хрущева на ХХ съезде КПСС. — Прим. В.Б.)
И тут пришел черед советского посла ошарашить сионистских лидеров, как раньше они удивили его. Майский сам завел с Бен-Гурионом беседу, о которой тот рассказал только ближайшим соратникам по партии, предупредив о неразглашении. Посол спросил у Бен-Гуриона:
— Вы в состоянии разместить у себя после войны европейских евреев? Есть ли у вас готовый план на этот счет?
— Конечно, есть, — ответил глава «Сохнута» и будущий премьер, привычно блефуя. — Примем, хоть миллион!
— Миллиона мало, — наставительно произнес посол. — Вы должны быть готовы принять по крайней мере два с половиной миллиона.
Бен-Гурион обалдел и от предложения, и от цифры. В самых смелых мечтах сионисты-социалисты (а они были завзятые фантазеры!) не предполагали такого размаха. Англичане ограничили квоту на пять лет 75 тысячами и на этом предписывали прекратить еврейскую иммиграцию.
То есть речь шла однозначно не только об отмене британского мандата после войны, но и о создании здесь еврейского государства. Москва была готова, более того — подстегивала к этому.
Как и в случае с Громыко, все это не было самодеятельностью Майского, и цифру он взял не с потолка. Советское руководство знало масштабы уничтожения еврейского населения Европы. Ни в Польше, ни в других оккупированных Гитлером странах такого количества евреев уже не было. По мнению профессора Минца, речь могла идти только о том, что переселение в будущее еврейское государство предстояло и советским евреям.
Квартирный вопрос
Надо отдать должное предусмотрительности и тщательности сталинской верхушки. Коренной перелом в войне произошел только что. Большая часть оккупированной территории СССР еще оставалась под немцами, еще только разворачивалась битва за Днепр, которая унесет почти полмиллиона жизней, а в Москве уже взялись за планы послевоенного обустройства, доходя до самых периферийных подробностей.
В рамках комиссии Литвинова было создано 28 подкомиссий по разным темам — в порядке приоритетности. Последней, 28-й, стояла там подкомиссия по еврейскому вопросу, а 26-й — по палестинскому. Резюме по еврейскому вопросу должен был представить Шахно Эпштейн, редактор газеты на идише «Эйникайт» — органа Еврейского антифашистского комитета. Он его сделать не успел — заболел и умер в 1945-м, спасшись таким образом от жуткой участи других деятелей ЕАК, тем более что Эпштейн был среди авторов обращения в правительство с предложением о создании еврейской республики в Крыму — одного из ключевых пунктов обвинения.
На последнем заседании комиссии, в июне 1945 года, Литвинов, отметив, что из-за болезни Эпштейна резюме по еврейскому вопросу получить не удалось, сказал, что это не беда, так как все, что собирались там изложить, уже содержится в резолюции по палестинскому вопросу. То есть будущее евреев в СССР и будущем советском блоке увязывали с Палестиной и будущим еврейским государством.
А резюме подкомиссии по Палестине как раз было. «Привязанность евреев к Палестине, стране их отцов, — сказано там, — существует уже много поколений. Даже ожидание Мессии связано с Палестиной». Это звучит совершенно по-сионистски. И примерно в той же формулировке прозвучало в «сионистской» речи Громыко на Генассамблее ООН. Понятно, откуда это взялось. Ничего не было случайным.
Какой был в том резон? Кроме политического, чисто практический, бытовой.
Одна из главных проблем послевоенного восстановления была жилищная. Одна из главных проблем, с которой сталкивались евреи, возвращавшиеся из концлагерей и эвакуации, заключалась в том, что им некуда было возвращаться физически: часть домов разрушена, часть уцелевших, где евреи жили до войны, занята другими жильцами, которым не было нужды бежать. Они не хотели возвращать свои дома и квартиры внезапно вернувшимся евреям. На этой почве возникали конфликты, приобретавшие национальный характер: «Жиды отсиделись в Ташкенте, а теперь гонят нас на улицу!»
Очень точно и откровенно сформулировал остроту вопроса Никита Хрущев, который возглавлял Совет министров и ЦК Компартии Украины после войны. На одном из заседаний Совмина республики он прямо сказал:
«Евреям Украины, которые спаслись от попыток уничтожить их, лучше всего оставаться там, где сейчас живут. Они тут нам не нужны. И так забот хватает. Возвращаются из эвакуации, начинаются сражения за квартиры, где живут уже другие люди, за отнятые вещи. Все это усложняет обстановку и без того сложную.
Я не хочу, чтобы украинский народ воспринимал победу Красной армии и возвращение советской власти как возвращение евреев…»
Как до войны, так и после нее они никому не были нужны. Тогда Гитлер нашел способ утилизации этого излишнего человеческого материала. Теперь Сталин до своего варианта «окончательного решения» еще не дозрел — ему понадобится несколько лет. А на том этапе еврейское государство представлялось наиболее радикальным и удобным способом ослабления послевоенного жилищного кризиса.
Речь шла об огромных массах. Только польских евреев было в СССР больше четверти миллиона. В эвакуации находилось 1,2–1,4 млн советских евреев (согласно сегодняшним расчетам израильского историка Семена Швейбиша. — Прим. В.Б.). Возвращаясь в разрушенные войной города, они усугубят там дефицит жилья. Надо дать им свою страну — пусть едут туда, нам легче будет.
Во всем советском блоке существовала та же проблема той же остроты. Власти СССР позаботились о своих сателлитах — и предоставили после войны свободу эмиграции для бывших польских граждан, находившихся в Советском Союзе: они могли уезжать куда угодно, лишь бы не возвращались домой. А кто возвращался — сам виноват.
Профессор Минц считал, что и еврейские погромы в послевоенной Польше (за два года в них погибло около тысячи человек) были инспирированы властями по советской указке, чтобы стимулировать эмиграцию. Обстановку там и тогда он знал хорошо и испытал на себе. После создания государства его как одного из руководителей молодежного сионистского движения «Шомер а-цаир» послали в родную Польшу восстанавливать там еврейскую жизнь. Ему пришлось бежать оттуда менее чем через год. Из Польши евреев выдавливали вместе с их организациями. Впоследствии, уже став профессором, Минц утверждал, что и для советских евреев предусматривался тот же метод.
Квартирный вопрос, который, согласно Булгакову, так испортил москвичей, сильно улучшил отношение московского руководства к созданию еврейского государства.
Оно оказалось выгодным по многим параметрам. Нельзя сказать, что жилищный аспект был основным, но в дополнение к естественным геополитическим и стратегическим — весьма существенным.
Преждевременное ликование
Все это вместе повлияло на выбор Советского Союза, а точнее — Сталина, в пользу сионистов (много позже, в 70-е, Молотов утверждал, что в Политбюро только он и вождь были за это).
А в США колебались до последнего. Впрочем, даже колебаниями это нельзя назвать. Все американское руководство было практически единодушно настроено против раздела. За него после долгих колебаний и увещеваний выступил только один человек — президент Гарри Трумэн. Он сумел настоять на своем, сопротивляясь мнению и открытым демаршам самых влиятельных фигур из его ближайшего окружения.
Так на Генассамблею ООН по Палестине была вынесена резолюция о разделе страны на два государства. Для еврейского руководства Палестины это уже была почти победа. Но предстояло еще добиться большинства на решающем голосовании. Оно состоялось 29 ноября 1947 года. Важен был каждый голос, Советский Союз дал четыре: СССР, а вместе с ним — Украина, Белоруссия и Чехословакия. Голосование было поименным, оно шло в прямом эфире. Евреи Палестины прильнули к радиоприемникам, записывали каждый ответ. Когда был объявлен результат — 33 голоса за, 13 против, 10 воздержавшихся, — люди высыпали на улицы, начались народные гулянья.
Эти кадры хорошо известны, и, возможно, отчасти благодаря им широко распространено мнение, что Израиль возник по решению ООН. Но это не было созданием еврейского государства, это было лишь разрешением на его создание. До рождения государства еще предстояло пройти путь, полный препятствий, сомнений, столкновений и драм.
Об этом — в следующей части.