Опустело, опустело
лицо Земли.
Ее тело, ее тело
несли, несли.
Еле слышно раздавался
вдали набат.
Нарушался, нарушался
святой обряд.
Опустили, опустили
в могилу гроб.
Не простили, не крестили
безумный лоб.
Как сдержать мне, как сдержать мне
горе мое?
Я, как сорок тысяч братьев,
любил ее.
Облака бегут седые
след в след. След в след.
Опостылел, опостылел
весь свет, весь свет.
Хотел любить – да не смог владеть,
хотел устать – не люблю потеть.
Солнце лилось изо всех окон,
петь хотелось – да вышел стон.
Воля – птица, да разум – клеть.
Жить да жить бы, когда б не смерть,
плыть да плыть бы, кабы не гать,
любить отца, ненавидеть мать...
После смерти
Мой разум так казним и так светла
не потому ли чувств моих природа,
что Бог судил им совершенье зла
во имя блага датского народа?
Господь не посчитался с тем, что я
так раздираем поиском единства.
Оборвалась бы миссия моя,
когда б мне полномочья на убийства
безумие не выдало, когда б
бессмертьем призрак зрение не ранил.
Принадлежа истории, как раб,
без права отказаться от избранья,
я сопричастность к Божеским трудам
вдруг ощутил. Но боль не стала тише.
Что голос справедливости, когда
зов совести мучительней и выше?