Юношеский роман,
или Десять встреч длиною в жизнь
Глава шестая
К зимней сессии четвёртого курса Лёнька подошёл хорошо. Все зачёты и курсовые были сданы, и всё бы было ничего, но его тревожил только один предмет — это электротехника.
Если с остальными предметами он справлялся без всякого труда, да ещё и помогал тем, кто просил у него помощи, то тут был полный ступор.
Как-то он никак не мог уложить у себя в голове, как это из трёх букв (I, U, R) может складываться целая наука. Да ещё такая, что от неё всё гудит, блещет и сверкает, а ток этот и потрогать даже нельзя, ибо если тронешь, то шандарезнуть может неслабо.
Ну не получалось у него въехать в неё, в эту электротехнику, хотя на все лекции Бориса Осокина он ходил регулярно, вёл конспекты, посещал практические занятия, но результат всегда был ниже среднего. Конечно, если бы было ещё время прочесть эти лекции и конспекты, то, может, бы и был толк, но… — девчонки и различные развлечения отнимали почти всё свободное время. Он даже и спорт забросил из-за этого.
А сессия началась даже как-то неожиданно, как обычно приходит зима или наступает лето.
Экзамены по дизелям, турбинам, вспомогательным механизмам и даже по научному коммунизму он сдал на отлично, но впереди, как площадь с гильотиной, приближалась электротехника.
За три дня, данные для подготовки к экзамену, он так и не смог осилить все конспекты, а если что и прочёл, то это в голове превратилось в такую кашу, что от неё только мозги слиплись.
Но день экзамена неумолимо приближался. И вот он настал.
Самые умные из группы зашли в аудиторию в первых рядах, а те, у кого тряслись поджилки, в нерешительности тусовались у двери в ожидании времени, когда у преподавателя иссякнут силы на дуболомов и он перестанет разоряться на двойки, чтобы не опустить среднюю успеваемость в группе.
Вскоре из аудитории вышелГенка Шолохов, который гордо возвестил о полученной отметке: - Пять, - и тут же с видом знатока начал объяснять сомневающимся элементарные вещи, типа закона Ома.
Вслед за Генкой с таким же гордым видом вышли Тихоня с Паламоном, и мандраж, который бил Лёньку с утра, немного прошёл и он решился зайти в аудиторию.
Перед тем как войти, он засунул в форменные брюки под ремень конспект и поинтересовался у уже расслабившегося Тихони:
— Ну что? Видно?
— Чего видно-то? — никак не мог понять Лёнькин лучший друг, которому сейчас до этой электротехники уже не было никакого дела.
Он уже её забыл, как страшный сон. Голова его была занята совсем другими заботами. Он ждал окончания экзамена, чтобы было разрешено увольнение и он по-быстренькому свалил до своей девчонки, на которой в скором времени собирался жениться.
— Конспект, — Лёнька показал на брюки, в которых была спрятана тетрадь.
— Не-а, не видно, — расслабленно отмахнулся от него Тихоня.
Ободрённый Лёнька занял очередь перед входной дверью и принялся ждать выхода очередного счастливчика или неудачника. Тут уж кому как повезёт.
Долго ждать не пришлось, и, смело войдя в аудиторию, он строевым шагом подошёл к столу и бодро представился полноватому, немного обрюзгшему, слегка лысоватому преподавателю:
— Курсант Макаров для сдачи экзамена прибыл!
— Ну, если прибыл, — окинул его безразличным взглядом преподаватель, — то бери билет.
Лёнька вытащил билет, объявил его номер и уставился на преподавателя.
— Вопросы в билете понятны? — для проформы поинтересовался Осокин, что-то записывая в какую-то бумагу.
Лёнька сделал вид, что прочёл вопросы в билете, и так же бодро отрапортовал:
— Так точно, понятны.
От его громких ответов преподаватель поморщился и недовольно махнул рукой:
— Ну если понятны, то идите и готовьтесь. — Осокин налил дрожащей рукой воду из графина в стакан и отхлебнул из него, но, увидев перед собой всё ещё стоящего Лёньку, уже громче, через силу повторил: — Я же сказал, идите и готовьтесь.
— Есть, — вновь чётко отрапортовал Лёнька, чётко развернулся и, унося с собой амбре, витающее над Борей, двинулся к задней парте, перед которой сидел самый широкоплечий и самый сильный парень их группы — Саха Власов.
Устроившись за Сахой, он для вида посуетился, потом осторожно достал из штанов конспект и, прислонив его к спине Сахи, тихо шепнул тому:
— Не шевелись, — на что Саха даже не отреагировал, а продолжал что-то усердно писать.
Полистав конспект, Лёнька нашёл то, что ему было нужно, по его понятиям, и принялся переписывать тексты и формулы в разложенные на столе листочки, периодически наблюдая за Осокиным, который был занят допросом экзаменуемых.
По-другому это назвать было нельзя, потому что он всеми правдами и неправдами пытался выудить из них хоть какие-то знания, но так как был в состоянии тяжёлого похмелья после вчерашних возлияний, у него не было никаких сил следить ещё и за тем, что творится в аудитории.
Поэтому Лёнька, быстро закончив списывание, поднял руку, что готов отвечать.
Осокин, увидев его руку, вяло махнул ему, приглашая к столу, и с перекошенным от головной боли лицом наблюдал, как Лёнька лихо подошёл к столу с рапортом:
— Курсант Макаров отвечать готов.
Осокина от такого грохота, что создал Лёнька, ещё больше перекосило, и у него только хватило сил показать громогласному курсанту на стул, на который тому следовало сесть.
Устроившись, Лёнька быстро и чётко принялся зачитывать всё то, что передрал с конспекта, и, закончив отвечать, доложил:
— Ответ закончен.
— А ты вообще представляешь, что ты тут наговорил? — еле слышно выдохнул Осокин, обдав Лёньку ароматом, от которого чуть ли не закружилась голова.
— Так точно! Представляю! — чётко и быстро ответил Лёнька. — Все вопросы полностью раскрыты. Готов к дополнительным вопросам.
— То, что ты там наболтал, — недовольно поморщился Осокин, показывая на Лёнькин листок, — это бред сивой кобылы, и он не имеет никакого отношения к вопросам по твоему билету. Вот смотри, — Осокин ткнул пухлым пальцем в первый вопрос билета. — Что тут написано? Читай.
Лёнька вслух прочёл содержание первого вопроса и в полнейшем недоумении уставился широко открытыми глазами на Осокина, вспоминая то, что он так чётко выговаривал.
— А ты мне тут битый час чего тарахтел? — Он взял Лёнькин листок и прочёл то, что там было нацарапано. — И ты что, не понимаешь, что это совсем другая тема и к твоему вопросу никакого отношения не имеет? — Осокин из последних сил так дыхнул на Лёньку, что у того пошли круги в глазах, как будто он сам только что саданул полстакана водки.
И тут до Лёньки стало доходить, что он содрал совсем не то, что было надо, но отступать было поздно. Преступление было раскрыто. Все знали, что Осокин ненавидит тех, кто списывает у него на экзаменах. Особенно на это делали упор ребята с электромеханического факультета, когда рассказывали о нём. Боря частенько повторял на лекциях:
— Я знаю, что вы, механики, все дубаки и что бы я вам сейчас ни рассказывал, вы всё равно не поймёте. Поэтому вы мне лучше честно в этом сознайтесь, тогда я вам хоть трояк поставлю. Ну а если кто из вас спишет, то я того в два счёта раскрою, и вот тут уже у меня с ним будет ну очень неприятная беседа.
То ли от вдыхаемого амбре, исходящего от Осокина, то ли от ужаса, что сейчас случится что-то непоправимое, Лёнька почувствовал, что земля у него быстро и уверенно уходит из-под ног.
— Ты мне тут глазки не закатывай, — так же спокойно продолжил выговаривать Осокин, — а бери-ка свою зачётку и дуй отсюда чем дальше, тем лучше. Ишь, умник какой нашёлся, — у Осокина появились даже силы, чтобы криво ухмыльнуться, — списать он тут у меня решил. Да я вас тут, таких писунов, даже в бессознательном состоянии за версту чую. Так что, дорогой ты мой, — скептично добавил он, — приходи-ка ты, голубь мой милый сизокрылый, на пересдачу. А лучше сразу иди в деканат и забирай документики. Беседы у нас с тобой будут долгими и обстоятельными. — Осокин, зло посмотрев на Лёньку, вручил ему зачётку.
С зачёткой в руке Лёнька в полной прострации покинул аудиторию, и парни, увидевшие его отрешённый вид, даже не поинтересовались его отметкой. Всё и так было ясно. Он влетел по самые гланды. Надо было что-то делать.
Электротехника была последним экзаменом, поэтому на следующий день рота опустела и в ней остались только пара десятков таких же «доцентов», как и Лёнька.
Но даже несмотря на то, что им надо было готовиться к экзаменам, службу по роте никто не отменял. Приходилось стоять наряды, заниматься приборкой помещений, да и ещё всем тем, что взбредёт на ум командиру роты, который тоже очень «любил» и очень ревностно относился к этим «злодеям», как он их называл на утреннем построении.
Зато ночи и вечера были свободны, и Лёнька сидел и долбил так «полюбившуюся» ему электротехнику. Но результат был прежним. В голове царил кавардак.
Осокин завернул его и на второй сдаче, хотя он даже и не помышлял о списывании.
Ситуация обострялась. Последняя пересдача была назначена на утро тридцатого декабря, а если и тогда Осокин завалит Лёньку, в чём он ни на йоту не сомневался, то после Нового года Лёньке грозило отчисление из училища.
Но тридцатого числа события пошли по другому руслу.
По роте пронеслась весть о том, что Осокин запил и экзамен будет принимать Француз. Так за глаза курсанты называли одного из преподавателей, ведущего практические занятия.
Ещё утром трясущийся от страха Лёнька с горечью осознавал, что ему и в этот раз не вынести последний бой с Осокиным, а когда услышал о Французе, в его сердце колыхнулось слабое пламя надежды, что этот рубеж он сегодня преодолеет.
Лицо Француза ярко отображало его неадекватное состояние, характеризующее последствие вчерашних возлияний, а воздушная волна, идущая перед ним, вселила в убитых горем курсантов светлую надежду, что всё может закончиться хорошо или ещё лучше.
Экзамен был назначен в классе практических занятий.
«Доценты», устроившись за столами с надеждой, что цунами их сегодня не проглотит, а выпустит из своих объятий, смотрели на Француза, который, войдя в аудиторию, зафиксировался у стенки и мутным взглядом обозрел притаившихся недоумков.
— Первый вопрос, — мотнув головой и едва разлепив губы, едва выдавил из себя Француз. — Кто старшина?
— Я, — подскочил с места Витя Рогозин.
— Садись. Три, — кивнул головой Француз. — Первый вопрос зачтён, — подытожил он. — Зачётки и направления на экзамен у всех есть? — Француз постарался полностью открыть глаза, чтобы чётче разглядеть стоявшего по стойке смирно Рогозина.
— Так точно, — бодро ответил Рогозин.
— Молодец, — в знак согласия мотнул головой Француз. — Три. Второй вопрос зачтён, — и, сделав глубокий вдох, выдал из последних сил: — Третий и самый отвт… ответств…енный вопрос. Кто хочет получить три балла? — Француз попытался изобразить строгость у себя на лице, но из этого у него мало что получилось.
Такого вопроса он мог бы и не задавать, потому что парни, моментально вскочив со своих мест, в один голос чуть ли не прокричали:
— Я, я, я!
— Тада несите сюда свои зачётки, — он указал на преподавательский стол, до которого ему предстояло сделать несколько шагов, — и пусть старшина их заполнит, а я потом проверю и подпишу их.
На такую длинную речь Француз уже был не готов.
Его силы явно подходили к концу, и он чуть ли не осел на пол, но подскочившие Рогозин с Питом Казаковым, подхватив его под руки, перенесли к преподавательскому столу и усадили на стул.
Через полчаса зачётка с заветным трояком по суперпредмету была у Лёньки на руках, и у него появился шанс попасть за новогодний стол в кругу семьи.
Одному было ехать несподручно, поэтому он предложил Валерке Юдину, такому же «доценту» в области электротехники, ехать вместе. Валерка был тоже из Свободного и не меньше Лёнькиного хотел попасть домой.
Они быстро сгоняли в деканат, отдали справки о сдаче экзамена, вернулись в роту, поставили в известность командира роты Геннадия Гавриловича Сысоева, что экзамены сданы, на что тот, только покрутив головой, с хитринкой усмехнулся:
— Ну, злодеи, и тут выкрутились. — И, посмотрев на застывших Лёньку с Валеркой, скомандовал: — Чего стоим? Чего ждём? Чтобы духу вашего через полчаса тут не было!
Отрадней команды Лёнька не слышал уже несколько месяцев, поэтому его тут же сдуло из кабинета командира роты, и, покидав нехитрые курсантские пожитки в сумки, они с Валеркой вскоре были на железнодорожном вокзале.
Билеты удалось взять только на благовещенский поезд до Белогорска. На другие поезда билетов не было, а если и были, то они приходили в Свободный утром или днём первого числа.
А так у них был шанс попасть на поезд, идущий от Благовещенска до Тынды через Белогорск, на котором в Свободном можно было бы быть как раз в полночь. Тогда дома можно было появиться как раз в разгар «Голубого огонька».
Лёнька представлял, сколько радости он тогда доставит родителям.
В шестнадцать часов они сели в поезд и в двадцать один следующего дня были в Белогорске.
Но тут реальная действительность превзошла все ожидания. Поезд в Белогорск из Благовещенска приходил только в двадцать два тридцать, а ехал он до Свободного почти два часа. Так что если ехать на нём, то Новый год они встретят в поезде.
Валерка сильно расстроился:
— Я-то думал, что Новый год проведу с родителями, а тут… Такси нигде не поймаешь среди ночи. А пешком идти по такому морозу, да в такой шинели, — это сдохнуть можно.
— Да не переживай ты, — попытался успокоить его Лёнька. — Мне тоже не светит домой попасть. К друзьям пойдём.
— К каким это друзьям? — не понял его Валерка.
— Мне Шугар с Жуком написали, что они Новый год будут встречать у Плюса, так что к ним и завалимся. Представляешь! Снег, мороз, ночь — а тут мы! «Привет, корефаны!» орём. Вот отметим так отметим тогда Новый год!
Лёнькины доводы оказались убедительными.
— Ладно, — согласился с ними Валерка, — пошли покупать билеты. Всё равно только под утро придётся домой попасть.
В кассе очереди за билетами не было, поэтому времени на их покупку они почти не потратили.
Теперь главной задачей было где-то купить спиртного, чтобы не с пустыми руками заявиться к Плюсу, и закуски, чтобы и самим было чем закусить в вагоне за наступивший Новый год.
Несмотря на поздний час и предновогоднюю ночь, когда все магазины были закрыты, их чёрные шинели открывали им двери везде.
В привокзальном ресторане им продали пару бутылок грузинского вина, а недовольная официантка при виде таких красивых ребят в морской форме даже снизошла до милости и снабдила их судками с горячими котлетами и картошкой.
За всеми этими заботами Лёнька не заметил, как быстро пролетело время до прихода поезда.
Поезд стоял на станции двадцать минут, поэтому они не спеша нашли свой вагон и, предъявив недовольному проводнику билеты, поднялись в него.
Проводник поинтересовался:
— Вы до самого Свободного?
— Нам, вообще-то, туда и надо, только как от вокзала до дома ночью добраться, мы не знаем. Поэтому нам лучше сойти на платформе парка.
— У парка так у парка, — безразлично согласился проводник. — Главное, чтобы вы сойти успели, а то стоянка там всего-то пару минут. Идите, садитесь. Я вас предупрежу, когда сходить.
Несмотря на минус двадцать градусов, парни, пройдясь по перрону, даже замёрзнуть не успели, а только устроившись в одном из свободных купе плацкартного вагона, почувствовали холод внутри нетопленого вагона.
Температура в нём была ближе к точке замерзания, чем к точке проживания. Да и для кого его было топить? В вагоне ехало не больше десятка пассажиров, которые, нахохлясь и боясь пошевелиться, чтобы не растратить драгоценное тепло, молча сидели по купе.
Вскоре поезд тронулся, и ребята, поплотнее закутавшись в шинели, грустно смотрели в окно на пробегающие деревни, редкие рощи, поля, освещённые огромной луной, ярким лицом разглядывающей замёрзшую землю.
К полуночи в вагоне вообще никого не осталось, кроме них двоих и проводника, запершегося у себя в тёплом купе. Он покидал его только на остановках, которых у этого местного поезда было предостаточно.
Наблюдая за медленно движущейся стрелкой часов, которая неумолимо приближалась к полуночи, Лёнька предложил Валерке:
— Пошли к проводнику. — И, заметив его удивлённый взгляд, пояснил: — Хоть стаканы возьмём да Новый год отметим.
Валерка был не против такого предложения.
Проводник неохотно открыл дверь и недовольно уставился на них:
— Вам чего?
— Слышь, дядь, — как можно миролюбивее обратился к нему Лёнька, — дай пару стаканов. Новый год отметить хотим.
— Ещё чего? — начал отказываться проводник. — Напьётесь здесь, а потом как я вас высаживать буду?
— Да ты чё, дядь? — принялся упрашивать упёршегося проводника Лёнька. — У нас же только одна бутылка, да и то — вина. — Для наглядности Лёнька потряс бутылкой перед лицом проводника.
Проводник неохотно посмотрел на бутылку, потом на парней и, что-то решив про себя, заявил:
— Ну тогда я запишу на вас десять стаканов чая.
— А давай! — залихватски отреагировал Лёнька на его предложение. — На — держи, — он протянул проводнику последний рубль, оставшийся после покупок в Белогорске. — Только стаканы сразу, можно даже с чаем. А то тут у тебя и в самом деле дубака можно дать.
Забрав у проводника стаканы, они прошли в своё купе и устроились там в полумраке. Вагон ко всему тому ещё почти не освещался. Но света луны вполне хватило для того, чтобы открыть бутылку и разлить её содержимое по стаканам.
Лёнька с нетерпением смотрел на фосфоресцирующую стрелку часов, медленно, но уверенно приближающуюся к заветному числу двенадцать. Как только она вошла в этот сектор, он радостно прокричал:
— С Новым годом! — и они с Валеркой со звоном соприкоснулись стаканами.
Поезд как будто обрадовался наступлению Нового года и ещё более отчётливо и быстро принялся отсчитывать стыки рельсов.
Под этот перестук они разлили остатки вина, и, уже смеясь, Лёнька пошутил:
— Давай за то, чтобы больше электротехника нам не парила мозги, и за самые лучшие встречи в этом году!
— А что? — Валерка был уже согласен на всё. — Давай.
Но долго в таком состоянии эйфории им находиться не пришлось. Из конца вагона раздался крик проводника:
— Парни! Морячки! К вашему Свободному подъезжаем. Пять минут осталось! Готовьтесь! Стоянка две минуты.
Быстро собрав вещи и закидав в себя остатки котлет и картошки — не пропадать же добру, — они вывалились в тамбур, где уже стоял проводник.
— Дядь, ты извини, стаканы мы тебе не занесли. Они на столе остались, — извинился перед проводником Лёнька.
— Ничего, — похлопал его по плечу повеселевший проводник, который, наверное, и сам немного пригубил по случаю Нового года. — Главное, чтобы у вас всё было хорошо, — и, открыв выходную дверь, приподнял решётку.
— Спасибо, — поблагодарил его Лёнька, сойдя на пару ступенек вниз.
— Будь только осторожнее, сынок, — предупредил его проводник.
Поезд замедлил ход и начал останавливаться у платформы. Он ещё полностью не остановился, как Лёнька спрыгнул на платформу и, едва удержавшись на ногах, махнул рукой проводнику:
— Пока, дядь, спасибо за всё!
— Бывай здоров, — послышалось в ответ, и поезд снова начал набирать ход.
От платформы надо было перейти через железнодорожные пути, подняться по крутой лестнице метров тридцать вверх, и там уже начинался город.
Слева остался виадук, который соединял окраину города с парком, а от него метров через сто как раз и находился двухэтажный капитальный каменный дом на десять квартир, в котором жил Плюс.
В знакомых окнах горел свет и везде были открыты форточки, что говорило о том, что там идёт горячее застолье, и это подтверждалось ещё и тем, что даже на улице были слышны громкие звуки музыки.
Плюс жил на первом этаже. Его квартира была первой слева на лестничной площадке.
Поднявшись на первую площадку, Лёнька надавил на кнопку звонка. Но из-за грохота музыки его почти не было слышно. Дождавшись паузы между мелодиями, Лёнька надавил на него вновь и не отпускал до тех пор, пока дверь широко не распахнулась.
На пороге стоял возмущённый Плюс, готовый разразиться матами в сторону нарушителя покоя, но при виде Лёньки настроение его моментально изменилось, и он, распахнув объятья, бросился к Лёньке.
— Здорово, Лёня! Ты где шляешься? — со смехом кричал он. — Мы уже думали, что ты вообще не приедешь!
— Привет! — еле выдохнул Лёнька, освобождаясь из жёстких объятий друга, в которые он неожиданно попал. — А мог бы вообще не приехать… — но тут в коридор выбежали Жук, Шугар и ещё пара знакомых парней, которые с криками кинулись к нему.
— Я не один, — объявил им Лёнька. — Это Валерка, — показал он на стоящего за ним Валерку. — Он из Суражевки, поэтому ему деваться некуда, и он перекантуется здесь до утра тут.
— Конечно, — в голосе Плюса не было никаких сомнений. — Какие вопросы? — и, уже обращаясь к Валерке, поздоровался с ним: — Привет. Ты тут не стесняйся. Здесь все свои. Раздевайся, проходи, — и, дождавшись, когда парни снимут шинели, обнял Лёньку за плечи, и они в обнимку ввалились в большую комнату, где был накрыт стол и на комоде стоял орущий магнитофон.
— Да выключи ты его! — крикнул он в глубину комнаты, и когда кто-то из сидевших рядом с магнитофоном девчонок выключил его, уже тише продолжил: — А вот вам и подарок, который я вам обещал на Новый год!
Из-за стола тут же выбрались ещё пара ребят и несколько девчонок, кинувшихся к Лёньке обниматься.
Каково же было его удивление, когда среди нарядных и смеющихся девчонок он разглядел Светку.
Для него весь посторонний шум, идущий от возбуждённых друзей, тут же моментально исчез, и он как бы в абсолютной тишине стоял и молча смотрел на Светку, которая виделась ему как какая-то картинка, края которой были в тумане, а она находилась в её серединке. Он видел и различал только её.
Светка, как в замедленном кино, сделала несколько шагов в его сторону и молча стояла, не решаясь подойти, глядя только в Лёнькины глаза.
Увидев Лёнькино замешательство, Шугар ободряюще хлопнул его по плечу:
— Ты посмотри на этого моремана! — Этот удар вывел Лёньку из ступора. — С виду такой бравый, а как невесту увидел, так и кол проглотил. — Они с Жуком, который, приобняв Лёньку одной рукой, второй протягивал ему налитый стакан, весело хохотали. — Не робей, Лёня! Это Верка её пригласила, — кивнул Шугар на свою сестру. — Говорит, что жить без тебя не может, — и они уже все вместе принялись сыпать шутками и прибаутками в сторону обалдевшего от такого приёма Лёньки.
Автоматически разровняв фланку на поясе и убрав на ней невидимые складки, Лёнька первым сделал шаг в сторону Светки.
— Привет, — он нерешительно протянул ей руку.
— Здравствуй, Лёнечка, — так же тихо ответила Светка, протянув ему ладошку.
Ощутив прохладу и хрупкость ладошки, он нерешительно пожал её, отчего Светка только застенчиво улыбнулась.
Замешательство было секундным, но и этого хватило, чтобы разгорячённая компания забыла о них, и все дружно вновь начали усаживаться за стол, а Лёнька так и застыл в наиглупейшем виде.
Одной рукой он держал Светку за ладошку, а в другой у него был стакан с вином, который ему всё-таки всучил Жук.
— Пойдём сядем, — так же тихо произнесла Светка, — там со мной рядом есть свободное место.
Ошарашенный таким приёмом и развернувшимися событиями, Лёнька послушно прошёл за Светкой, и они устроились в дальнем конце стола.
Как и тогда, на дне рождения у Черпака, они перестали замечать кричащих и веселящихся ребят и остались на этом празднике только вдвоём.
Сев за стол, Лёнька взял обе Светкиных руку в свои и, повернувшись к ней в прежнем недоумении, только и нашёлся, что спросить:
— А ты как здесь оказалась? Ты же должна быть во Владивостоке.
Светка, по-прежнему неотрывно глядя на него, только еле-еле пошевелила губами:
— Ты на меня, Лёнечка, не обижайся, но я очень хотела тебя увидеть… — От этих слов, которые он едва расслышал, у неё повлажнели глаза. — Я позвонила Верке, и та мне сказала, что ты собираешься после экзаменов приехать в Свободный на каникулы. — Вид у неё был такой виноватый, что Лёнька непроизвольно протянул руку к её лицу и вытер краешек глаза, из которого вот-вот должна была выкатиться слезинка. — Поэтому я очень захотела тебя увидеть, да и папа что-то плохо стал себя чувствовать. Вот я и решила приехать в Свободный.
— Ну ты и даёшь! — непроизвольно вырвалось у Лёньки, но он тут же спохватился: — А чего сама не пришла в училище и у меня самого не узнала ничего? Тогда и ехать было бы не надо.
Но Светка, хоть и маленькая и хрупенькая, тут же ощетинилась:
— А ты почему о себе не давал знать? Я уже и не знала, что подумать.
— Так твоя сестра меня смертной ненавистью ненавидит, — начистоту стал выдавать Лёнька. — Она же готова изничтожить меня, лишь бы я к тебе не приближался, — но, посмотрев на Светку, у которой от его слов округлились глаза, уже в другом тоне продолжил: — Сессия у меня приближалась, сама знаешь, что готовиться к ней надо. Да дисциплина к тому же. Просто так в увольнение из роты не отпускают. Да и то времени не хватило из-за всего этого, чтобы к экзаменам хорошо подготовиться. — Он даже поглубже вздохнул, чтобы набрать побольше воздуха для очередной тирады. — Вот даже электротехнику с третьего раза только сдал. Думал, что вообще из училища отчислят.
Глядя в Светкины глаза, он видел, что его оправдания принимаются за правду и Светка в них поверила.
А она вслушивалась в каждую нотку его голоса, как бы впитывая в себя всё то, что он говорил, и у неё непроизвольно вырвалось:
— Я знала, я знала, что ты всё равно приедешь. Я так рада, что мы опять с тобой вдвоём. Я так ждала этого… — голос её прервался на полутоне, и она неожиданно всхлипнула.
Так беседуя, а иногда и выходя на середину комнаты потанцевать, они не замечали того, что происходит вокруг, и всё время продолжали говорить или сидеть, взявшись за руки, но неожиданно их беседа была прервана разгорячённой танцами и шампанским Веркой.
Она вместе с Нинкой, у которой Светка на свадьбе была свидетельницей, со смехом подошла к ним:
— Ну что, жених и невеста? Когда на свадьбу пригласите?
— Какую свадьбу? — оторвавшись от Светки в недоумении, стараясь понять смысл шутки, посмотрел на них Лёнька.
— Какую, какую? — наперебой закричали девчонки. — Да на вашу! — и, не дождавшись вразумительного ответа, который они и не собирались услышать, Верка во весь голос, подняв бокал, провозгласила: — Давайте выпьем за то, чтобы в новом году у нас были ещё свадьбы!
Конечно, такой тост был поддержан со всеобщим воодушевлением, и ребята вновь начали наливать, петь и танцевать.
Через пару часов такого непомерного застолья Лёнька от усталости, свалившейся на него за последние дни, да и от выпитого страшно захотел спать. Он чуть ли не валился со стула. Увидев его состояние, Светка забеспокоилась.
— Лёнечка, что это с тобой? Ты весь бледный такой, — щебетала она над ним.
— Спать хочу, — еле-еле ворочая языком, бормотал Лёнька.
— Пойдём, пойдём, мой хороший, я тебя уложу, поспишь немного, — суетилась Светка и, помогая ему подняться из-за стола, повела в дальнюю комнату, где и уложила на кровать. Лёнька, как только прикоснулся к подушке, так сразу и провалился в яму сна.
Очнулся он одетым, на кровати. Светка, мирно посапывая, лежала рядом с ним, обнимая руками и приникнув к нему всем телом. Светкина голова лежала у него на плече, и он попытался обнять её и поцеловать, а она, сразу же проснувшись от его прикосновений, ответила ему поцелуем, но как только его руки полезли поглубже, сразу запротестовала:
— Лёнечка, миленький, ну не надо. Здесь столько ребят. Не приставай. Мне стыдно. Потом, потом всё будет, ты только потерпи.
— Когда это потом? — не мог понять Лёнька, продолжая домогания, но Светка отрывала от себя его руки и всё увещевала: — Потом, потерпи.
В конце концов Лёньке надоели эти протесты, ведь не насильник же он какой, и из-за ещё не прошедшей усталости, отвернулся и вновь уснул.
Проснулся он от грубого толчка в плечо и, открыв в недоумении глаза, увидел перед собой Валерку.
— Утро уже, — громко шептал Валерка, — пора по домам валить.
Лёнька отодвинул от себя спящую в одежде Светку и осторожно встал с кровати.
Вместе они вышли в комнату, где в полусознательном состоянии всё ещё сидели Плюс, Жук и Шугар, ведущие о чём-то душещипательную беседу, смысл которой могли понять только они сами.
Налив себе по полстакана какой-то бурдомаги, они чокнулись с бессонной братией, закусили тем, что ещё было на столе, и собрались уходить.
Около Валерки вилась Надя, Светкина подруга. По их виду Лёньке стало ясно, что ночь у Валерки прошла не напрасно, а по воркованию Нади этого и объяснять не надо было.
Они вышли в прихожую, чтобы одеться. Но тут в ней появилась Светка. Она опять смотрела на Лёньку прежним взглядом, от которого у него заныло в груди.
— Ты куда, Лёнечка? — едва вымолвила она.
— К родителям, — грубо ответил ей Лёнька, напяливая шинель. — Они, наверное, там тоже волнуются, куда это я пропал. — Хотя времени дать телеграмму из Владивостока у него не было и родители, конечно, его не ждали. Лёнька таким образом хотел сделать им сюрприз.
Светка на это ничего не ответила, а только безмолвно смотрела на него. Он не выдержал её взгляда и, отведя глаза, попросил:
— Ты позвони мне, и мы договоримся о встрече. Я же тебе говорил, что у меня есть только два дня. Мне надо побыть с родителями, — пояснил он в своё оправдание и добавил: — Я просто не знаю, когда я буду свободен. Просто позвони, с надрывом в голосе закончил он свою просьбу.
Но Светка по-прежнему молчала, стоя в проёме двери, сложив руки на груди. Яркий свет из комнаты, освещавший её сзади, мешал разглядеть черты её лица, а того, что она думает и ощущает, Лёнька не мог понять.
Тогда, сделав несколько шагов к ней, он подошёл и поцеловал её в щёку. На поцелуй Светка не отреагировала, а молча стояла и смотрела на него широко открытыми глазами.
У Лёньки от поцелуя невольно создалось ощущение, что он прикоснулся к холодной стене, а не к коже нежной девичей щёчки, а от Светкиного взгляда, который не смог вынести, он отвернулся и скомандовал Валерке, покрывающего поцелуями ревущую Надю:
— Харе лобызаться, пошли. — И, вскинув сумку на плечо, вышел в коридор.
Когда Лёнька появился на пороге отчего дома, он и в самом деле устроил всем сюрприз. Родители от радости не знали, куда его посадить, и постоянно о чём-то расспрашивали. Братья тоже были в восторге от его вида, формы и выправки.
Эти два дня пролетели, как одно счастливое мгновение. Давно Лёнька не ощущал себя настолько любимым, нужным и счастливым, как в эти дни. Поэтому даже мысли о том, что он куда-то может уйти из дома, у него не возникало. Настолько он был счастлив от переполнившей его родительской любви.
Светка так и не позвонила, зато позвонила Галка, которая откуда-то прознала про его приезд. Она тоже приехала на каникулах навестить родителей.
Они долго говорили обо всём на свете. Хорошо, что в это время родителей не было дома и ему не надо было делить их любовь и внимание ещё с кем-то.
В конце разговора Лёнька предложил Галке прийти к ним на прощальный ужин. Галка вначале отказывалась, но потом согласилась и на ужин пришла.
Мама, конечно, от такого визита была в шоке, но быстро справилась с собой, и они с папой оказали Галке достойное гостеприимство.
После ужина Лёнька пошёл провожать Галку домой.
Они не спеша прогулялись по морозным городским улицам. Теперь Лёнька был в полушубке и унтах, так что местные морозы ему уже были не страшны.
Галка рассказала, что с тем парнем, с которым она встречалась на втором курсе, она рассталась. Поступила она так, потому что так посоветовал ей Лёнька. Сейчас она вообще старается ни с кем не знакомиться.
— Так легче жить и учиться, — со смехом объяснила она.
Подумав над её словами, Лёнька сделал ей предложение, о котором он иногда думал в училище:
— Слышь, Галь, а может быть, нам стоит подумать о том, чтобы как-то вместе связать свою судьбу? — Он остановился и нерешительно посмотрел на неё.
Голова её была укутана пуховым платком, отороченным инеем от дыхания.
Галка остановилась и, некоторое время похлопав заиндевевшими ресницами, откровенно ему высказалась:
— Ты, Лёнечка, хороший товарищ и друг. Я отношусь к тебе лучше всех на свете. Все девчонки у нас в группе даже завидуют мне, что у меня вообще есть такой друг. Но после того парня на втором курсе мне никто больше не нужен. И вообще, я не знаю, будет когда-нибудь нужен или нет. Понимаешь, я тебя не могу представить себе своим мужем или… — она засмеялась. — Так что извини. Давай на эту тему больше не будем начинать разговоры. Тем более, что ты во Владивостоке, я в Харькове, ты в море уйдёшь, а я не готова всю жизнь прожить одна и кого-то откуда-то ждать.
Лёнька, вообще-то, ожидал подобного ответа, и он его не особо-то и шокировал. Конечно, было обидно это выслушать, но он был благодарен Галке, что она не юлила и не обманывала его ни в чём, а была с ним так откровенна.
Хотя где-то в глубине души он хотел, чтобы их отношения с Галкой стали как можно ближе и пересекли эту линию «друг-товарищ». Но он никак не мог решиться сделать этот первый шаг.
Увидев его замешательство от сказанного, Галка приобняла его и, согрев дыханием, мягко добавила:
— Всё у тебя ещё будет, Лёнечка: и семья, и дети, да и у меня тоже всё будет. Надо только дождаться этого. Прав ты был в последнем нашем разговоре. Надо набраться терпения.
Галка ещё раз приобняла приунывшего от такого разговора Лёньку и, поцеловав в щёку, подбодрила:
— Всё будет отлично. — И, мягко улыбнувшись и махнув на прощанье рукой, пошла вверх по лестнице к себе домой.
Он дождался, когда за ней закроется квартирная дверь, и тоже поспешил к родителям.
На следующий день Лёньке надо было уезжать. У папы на работе случился какой-то аврал, и они с мамой не смогли проводить его на вокзал, но папа прислал водителя, который и отвёз его с братьями к прибытию поезда.
Лёнька был очень удивлён, когда в здании вокзала увидел Галку. Ему от этого стало даже приятно, и осадок от вчерашнего разговора как-то сам собой испарился.
Лёнька был уверен, что и Светка знала о поезде и времени его отъезда, но она так и не появилась, хотя Лёнька до последнего надеялся, что она придёт.
А Галка пообещала писать и перед посадкой Лёньки в вагон крепко его расцеловала со словами:
— Оставайся всегда таким же верным и надёжным.
Валерку провожала Надя, с которой он познакомился у Плюса. Они, как два голубка, нежно расцеловались перед прощанием.
В вагоне Лёнька с Валеркой устроились на верхних полках купе, и поезд начал равномерно отсчитывать километры до Владивостока.
Конец шестой главы
Полностью повесть «Юношеский роман» опубликована в книге «Сокровища»: